Всеволод Алексеевич хмыкает и устраивается якобы дремать. Но когда машина подъезжает к Востряковскому кладбищу, открывает глаза и распоряжается припарковаться у дальнего входа. — Оттуда ближе, а у меня нет настроения гулять пешком, — поясняет он Сашке. — А внутрь заехать нельзя? Вы всё же не простой смертный. — Да тут вообще простых мало. Вот здесь останови. Я сам дверь открою. Всеволод Алексеевич выходит из машины, открывает дверь Сашке, подаёт руку. Сашка пытается считать его настроение по выражению лица, но оно какое-то непривычно бесстрастное. — Пошли, купим цветы сначала. Он подозрительно хорошо ориентируется. Сразу находит цветочный магазин прямо за кладбищенскими воротами. — Как удобно, — замечает Сашка. — Днём цветы продал, ночью по кладбищу их же собрал, на следующий день снова торгуешь. — Саша! Ты сегодня прямо излучаешь оптимизм, — Туманов даже головой качает. — Вы тоже, — не остаётся в долгу Сашка. — Да и место, знаете ли, не располагает. Давайте вот эти возьмём, белые розы. Всеволод Алексеевич озадаченно на неё смотрит. — Ты знаешь, какие цветы любил Аркадий Иванович? Я вот, признаться, не помню таких подробностей. И вообще не уверен, что у него были какие-то предпочтения в этом смысле. — Не знаю, — пожимает плечами Сашка. — Просто у меня одна история была с ним связана. И там фигурировали белые розы. — У тебя история с Рубинским? Чего я не знаю? — Всеволод Алексеевич смотрит на неё удивлённо. — Девушка, сделайте нам двадцать белых роз. И ленточку чёрную. Ну, я полагаю, у вас тут других и нет. Они выходят на улицу. Моросит мелкий дождик, асфальтовая дорожка усеяна жёлтыми листьями. Людей вокруг почти нет, только сторож на входе и две бабульки не спеша идут впереди них, достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор. — А здесь уютнее, чем на Новодевичьем, — замечает Сашка. — Места больше, что ли. Там все впритирочку, иногда чуть ли не на дороге. Идёшь, идёшь, и не замечаешь, что уже по чьей-то могиле топаешь. И зелени здесь больше. — Какие интересные выводы. И часто ты на Новодевичьем бывала? Мне ещё интереснее, что ты там вообще делала? Примеряла будущую роль? — Что?! Да ну вас!!! — Не кричи, мы всё-таки на кладбище. — Тут один фиг никого нет. — Это тебе так кажется, — хмыкает Всеволод Алексеевич. — Народу тут полно, просто живых мало. Ну так рассказывай мне, несносное создание, что у тебя за история была с Рубинским. А сам берёт её под локоть, направляя на нужную аллею и прижимая поплотнее к себе. Идёт неторопливо, и Сашка даже не понимает, из-за колена, которому положено ныть в такую погоду, или просто хочет прогуляться. Место только выбрал не самое подходящее для прогулок. — История, Всеволод Алексеевич, была не с Рубинским, а с вами. Я приехала на концерт памяти Фокина. Помните ещё такого композитора? — Разумеется. — Денег на билет у меня не оказалось, а вас очень хотелось увидеть. Зато я кое-как наскребла на букет роз. Белых. И стояла с ними возле чёрного входа, вас ждала. А вы так и не появились. Я и машину высматривала и водителя вашего, но увы. До конца концерта ждала. А потом вышел Рубинский. Ну не выкидывать же букет, честное слово. Я ему отдала. Он был рад, между прочим. Всеволод Алексеевич сворачивает куда-то вбок, мягко направляя Сашку. И вдруг останавливается. — Лавочка. Посидим? — Она мокрая, дождь же. Странно, что он так быстро устал, они почти не ходили сегодня пешком. Видимо, всё же колено беспокоит. Хотя, чему она удивляется: пешком не ходили, зато толком не отдохнули после перелёта. А ему стоило бы полежать после нескольких часов в неудобном кресле самолёта. Ну вот зачем они сюда приехали? Поклониться памяти старого друга? Так Сашка даже не уверена, что они были друзьями. Она никогда не понимала, как Туманов на самом деле относится к старшему коллеге. Вроде бы с уважением, но не без творческой ревности. Они то ездили вместе на гастроли и пели друг другу дифирамбы, то обменивались колкостями в прессе. До открытых конфликтов дело не доходило, но Туманов вообще ни с кем и никогда открыто не конфликтовал. Между тем Всеволод Алексеевич уже уселся на лавочку, и остаётся надеться, что его плащ так же хорошо защищает от влаги, как и Сашкин. Сашка покорно усаживается рядом. — Ты мне явно рассказала не всё. Зная тебя, я уверен, что история должна быть драматичной. А пока всё звучит вполне невинно. Ну ждала меня, ну я не приехал, ну отдала цветы Аркадию Ивановичу. И правильно сделала, не выбрасывать же. Так что ты пропустила? Сашка вздыхает. Ишь ты, какой догадливый. И врать же бесполезно, сразу поймёт. — Ну, дело было зимой, и стоять пришлось на морозе. И я в итоге очень расстроилась, потому что очень по вам соскучилась. Теперь тяжко вздыхает Всеволод Алексеевич и обнимает её, целуя в макушку. — Тебе, чтобы соскучиться, достаточно пяти минут. Всё как обычно, Сашенька. Собачья преданность и страдания на пустом месте. А с чего ты решила, что я должен был быть в этом концерте? — Вы были заявлены в программе. И потом, вы столько песен Фокина спели! Всеволод Алексеевич морщит лоб, видимо, песни вспоминает. — Ну, допустим. Так почему меня в концерте не было? — Вы в тот день выступали в каком-то нефтедобывающем городе на корпоративе. Видимо, вы подтвердили участие в концерте, а потом вас позвали на корпоратив. И вы решили, что лучше спеть сольник у чёрта на рогах за деньги, чем пару песен в Москве на концерте памяти Фокина бесплатно. — Осуждаешь? — Сейчас? Нет. Со временем я в принципе перестала оценивать ваши поступки. Хотя бы потому, что они не нуждаются в моей оценке. — Саша, ты же понимаешь, что все эти концерты памяти очень редко имеют отношение к самому артисту, композитору и так далее? Их организовывают родственники, и часто с приземлённой целью собрать денег, пока ещё получается, и почившего кто-то помнит. И потом, я работал с таким количеством композиторов, поэтов, музыкантов, был знаком с сотнями людей творческих профессий. Если бы я ездил на все их годовщины, вечера памяти, поминки, в конце концов, я бы только этим и занимался. — Понимаю. Только странно, что мы об этом говорим сегодня и здесь, на кладбище. Мы зачем сюда-то приехали в таком случае? Завтра будет не очередной такой концерт? — Очередной, — спокойно кивает Туманов. — Просто на сей раз у вас нет корпоратива для газовиков или нефтяников на те же даты? Говорит и сама себя мысленно одёргивает. Не стыдно? Нашла на ком сарказм тренировать. Всеволод Алексеевич молчит, вертит в руках букет белых роз, потом поднимается и медленно идёт по дорожке. Сашка, конечно, тут же его нагоняет. — Простите, Всеволод Алексеевич. Мне не следовало… — Да что «простите». Ты права, Сашенька. Просто у меня нет корпоратива. А вдове Аркадия Ивановича отказать было неудобно. И подвернулся повод выйти на московском концерте. Ты абсолютно права, Саша. Даже радостно видеть, что ты меня не идеализируешь. Или идеализируешь меньше, чем я сам себя. Сашка мотает головой. — Нет, так нельзя. Правда, простите. Я понятия не имею, какие у вас были отношения на самом деле. Сужу о том, чего никогда не видела. — Разные у нас отношения были. Мы не дружили, нет. Относились друг к другу с уважением. Его уход не был для меня личной трагедией. Если я и горевал, то скорее о себе. О том, что с каждым ушедшим коллегой снаряды ложатся всё ближе и ближе. Если ты понимаешь, о чём я. Сашка играет с зажигалкой. Очень хочется закурить, но не когда Туманов идёт с ней под руку же. Они друг друга стоят. Его циником сделали возраст и жизненный опыт. Сашку профессия и сложности биографии. Просто он свой цинизм скрывает под маской добродушного артиста. — Иди, детка, поставь Аркадию Ивановичу цветочки, — он отдаёт ей букет. Сашка с удивлением обнаруживает, что они пришли. Она и не заметила сразу широкого постамента. Судя по всему, здесь уже побывало немало посетителей — цветы стоят и в гранитных вазах, и просто в вёдрах. И на мраморной плите лежат. А между всем этим цветочным изобилием шныряет парень в толстовке с изображением Рубинского. Если б не толстовка, Сашка приняла бы его за работника кладбища: парень с деловитым видом сортирует цветы. Расставляет по вазам, доливает воду, выметает осыпавшиеся лепестки на дорожку. Учитывая, как много здесь букетов, корзин и даже венков, труд не бесполезный. Если не наводить порядок, бедного Аркадия Ивановича просто завалят по макушку памятника. Вот только взгляд парня Сашке очень не нравится. Слишком уж знакомое выражение глаз. Слишком. Она ставит цветы в первую попавшуюся вазу и поспешно отходит назад к Туманову. Всеволод Алексеевич сама безмятежность. Стоит, заложив руки за спину. — Сашенька, а дай-ка мне сигаретку. И для Аркадия Ивановича прикури, положи ему на плиту. Покурим со старым товарищем. Сашка послушно достаёт пачку. От замечаний воздерживается. Туманов курит раз в пятилетку и не в затяг, умудряясь избежать неприятностей с астмой. И Сашка знает: если он попросил сигарету, значит, на душе у него совсем паршиво. Они молча курят. Парень в толстовке с портретом Рубинского молча выметает лепестки с мраморной плиты. В качестве веника он использует несколько подвядших роз. Сашка очень хочет не думать, будет ли она когда-нибудь вот так, с безумным взглядом прибираться к памятным датам. Цветочки сортировать… — Пошли? А то закроет сторож ворота, и придётся лезть через забор. А у меня коленка ноет, — привычным полушутливым тоном говорит Всеволод Алексеевич, и Сашка с облегчением кидает окурок в ближайшую урну. — Всё-таки ноет, да? А раньше сказать нельзя было? — И что бы ты сделала? Прочитала лекцию о пользе отдыха и вреде прогулок по кладбищам? — Массаж бы я вам сделала. И обезболивающее дала. — Так кто мешает? Сейчас доедем до дома, и я весь в твоём распоряжении. Можешь лечить хоть до завтрашней репетиции. — Господи, ещё и репетиция будет? И вы даже на неё поедете? — Ну а как же? И банкет тоже будет. Я надеюсь, — хмыкает Всеволод Алексеевич. — Так что предстоит очень насыщенный день. Кстати, тебя в зал посадить или за кулисы провести? — А можно меня дома оставить? — Ты не хочешь посмотреть концерт? Должна быть очень приличная программа. Заявлено много хороших артистов. — Все хорошие артисты, кроме вас, или здесь, на Востряковском, или чуть ближе к центру, на Новодевичьем. Что вы смеётесь? Тут плакать впору. — Ничего, Сашенька. Тут действительно, впору плакать. Пошли скорее, дождь усиливается. Вызывай машину.