— Ну уж это, мать, ты сама постаралась! — Я лишь хотела не дать ей сломаться. — Сталь сняла очки, отложила их на стол и, прикрыв глаза ладонью, помассировала большим и средним пальцами виски. — Но она всё равно сломалась, и я не могу простить этого ни ей, ни себе… А ты всё никак не можешь не теребить больную тему, да? — Она из-под пальцев посмотрела на Раисмихалну. — Не нравится тебе, когда мозоли ковыряют? — поджала губы Раисмихална. — Вот и Саге нужно было время, чтобы пережить боль, вычистить рану, подождать, пока зарубцуется… А ты мало что забинтовала всё грязной рогожей, ещё и сепсис ей устроила, заставив работать со сканом мужа. Вот теперь получай: и у неё хроническое, больное, нагноившееся, и тебе не легче. На кой вообще полезла?.. — Потому что я знаю, каково это, — сухо ответила Сталь. — И если бы я в своё время не ушла с головой в работу, а предалась бы переживаниям, я бы не выбралась. И она бы — тоже. — Ни шиша ты не знаешь, Сталь, — покачала головой Раисмихална. — Загнанная глубоко внутрь боль рано или поздно выест и её, и тебя. И помяни моё слово: пока ты считаешь её сломленной, она то же самое думает о тебе. Ты ж холодная, что ледяшка, глядишь остро, козью морду на её словечки строишь, палки ей в колёса вставляешь… Сталь перевела на Раисмихалну тяжёлый взгляд. — Уж тебе ли не знать, что она… — Сталь осеклась, но всё-таки продолжила, пусть и совсем тихо: она мне как дочь… Я не переживу, если и с ней что-то… Пусть уж лучше ненавидит меня, чем подставится из-за собственной неосмотрительности. Раисмихална помолчала, глядя из-за мутных стёкол с сочувствием, замаскированным под неодобрение. Потом легонько потрепала Сталь по худенькому плечу: — Она не ненавидит, Катриса, она не ненавидит… Ох, дураки какие кругом! — вздохнула Раисмихална, тяжело поднимаясь со стула. — Живут, может, последний день, а всё туда же — завихрения какие-то хитроумственные создают вместо того, чтобы сесть и поговорить по-людски! *** — На сегодня закончим, — повысил голос Профессор, выйдя на середину Грифоньего зала, чтобы все его услышали. — Друзья, спасибо вам за работу! Встретимся завтра. Отдыхайте. Хидден откинулся на спинку кресла, потянулся и заложил руки за голову, сцепив пальцы в замок. — И как тут прикажете отдыхать? — хмыкнул он. — Из развлечений только столовка. Скукотища же! — На её третьем этаже довольно мило, — заметила Беркут — научный сотрудник из их команды, занимавшая соседний рабочий стол и уже не в первый раз пытавшаяся заговорить с Хидденом о чём-то, помимо работы. — Я могу составить тебе компанию. — Вот как? Тебе тоже скучно? Хидден окинул её беззастенчивым взглядом. Ему всегда нравились брюнетки — поджарые, с изящными запястьями и соблазнительной грудью. Такие, как Сага… Хидден едва заметно дёрнул головой, чтобы прогнать из мыслей её образ, ведь сейчас он смотрел совсем на другую девушку. Беркут была шатенкой, тоже подтянутой, но более широкой в кости и более «плоской». Правильные черты лица, волевой подбородок, напористый взгляд. — Хочу познакомиться с тобой поближе, — ничуть не смутившись, ответила она, — а то больше месяца локтями стукаемся, а я почти ничего о тебе не знаю. — Хм-м-м… И насколько поближе? — Хидден облокотился на стол, положив подбородок на сплетённые пальцы. Беркут многообещающе дёрнула бровью, откинув за спину густые волосы, стянутые в тугой хвост, перегнулась к Хиддену с другой стороны стола. — Посмотрим на твоё поведение, — понизив голос, сказала она. — Ну, давай посмотрим, — ухмыльнувшись, согласился Хидден. — Тогда жду тебя внизу! — Беркут довольно прищурила тёплые карие глаза и летящей походкой направилась к выходу. — Буду через минуту! — Хидден бросил на спинку стула свой халат. — Бывайте, — кивнул он Корнету с Тэлли, сортировавшим документы после рабочего дня, и пошёл вниз. Тэлли, лучисто улыбнувшись, помахала Хиддену рукой и продолжила нарочито медленно возиться со своей порцией бумаг — она явно поджидала Корнета. Тот бросил в спину Хиддена полный мрачного презрения взгляд. — Он отвратителен. — едва слышно сказал Корнет, но Тэлли его услышала. — А по-моему, он весьма мил, — ответила она. — Он кадрит всех подряд, причём совершенно по-хамски, — сквозь зубы процедил Корнет, продолжая сражаться со стопкой не влезающих в папку бумаг. — Всех — это кого? Сагу? Потому что Беркут сама его сейчас закадрила. — А он и рад! — огрызнулся Корнет. — Тебе-то что? — Не люблю бессовестных, — процедил Корнет. — А с доктором Сагой он себя ведёт именно так — бессовестно. Она скорбит по мужу, а он с этими своими… ужимками! Может, хоть теперь этот мерзавец переключится на другую и отстанет, наконец, от доктора Саги. — И уступит тебе место? — Не говори глупостей, Тэлли! Сейчас совершенно не время, чтобы что-то… Она потеряла мужа, как ты не понимаешь? — Да что вы из неё все святую мученицу делаете? — возмутилась Тэлли. — Не так уж она и скорбит, как тебе кажется! — Ты не знаешь, о чём говоришь. — Может, и не знаю, — пожала плечами Тэлли. — Но скорбь не помешала ей однажды ночью выйти от Хиддена — пьяной и растрёпанной. Пачка документов выскользнула из пальцев Корнета и разлетелась по полу. Он стиснул зубы, сдерживая грубый ответ. На губах Тэлли мелькнула тонкая тень холодной улыбки. — Я сама видела, — добавила она. — Наверняка этому есть какое-то объяснение… Корнет присел, собирая рассыпавшиеся бумаги. — Конечно. Причём совершенно конкретное, — резонно заметила Тэлли, помогая ему. — Нет, это просто невозможно! Доктор Сага не могла предать своего мужа с таким, как… этот! — Её муж давным-давно мёртв. — Тэлли выпрямилась, постучала ребром собранных бумаг о стол, выравнивая их края, и протянула пачку Корнету. — Здесь нет никакого предательства. Тебе просто обидно, что она делает это не с тобой, вот и всё, — равнодушно сказала она и, подхватив свою сумку, пошла домой, оставив Корнета одного в Грифоньем зале. *** Сага пробежала пальцами по холодному металлу мелких пёрышек, тонких, словно фольга, покрывающих грифонью голову от клюва до лба. Унн-Уран вытянул шею, ласково пощёлкал клювом, словно гигантский попугай. Он лежал посреди Грифоньего зала, лампы которого светили непривычно приглушённо и мягко, Сага стояла прямо перед грифоном, и их глаза были на одном уровне. Деактивированный модуль памяти не позволял разуму Варвара участвовать; руководить Унн-Ураном сейчас могла лишь Плесень, но Сага точно знала, что каким-то необъяснимым, неведомым науке образом Инвар слышит её. И он, даже деактивированный, в этом грифоне сильнее Плесени, пусть и не может в таком виде полноценно им управлять. «Знай: что бы со мной ни случилось, в моём сердце только ты. — Вспомнила она. — Оно бьётся только для тебя. А если вдруг остановится — я не исчезну, я останусь навсегда с тобой, в твоём сердце. Пообещай, что будешь жить дальше. Ради меня». — Твоё сердце не бьётся, — прошептала Сага, поглаживая грифона между глаз. — Но как прикажешь мне жить дальше? Имею ли я на это право? И хватит ли сил… Железный, зеркально-гладкий клюв легонько ткнулся ей в плечо. — Мне так холодно без тебя… Так чертовски холодно, будто это я железный грифон, а не ты. И мои фантомные боли на месте омертвевшего сердца так же сильны, и тоже гонят меня прыгнуть вниз с Каланчи, но… я не могу. Я обещала тебе не сдаваться… Унн-Уран потёрся клювом о плечо Саги, нечаянно оставив одним из перьев — «ушек» — тонкий порез на её скуле, но Сага не заметила ни боли, ни сочащейся крови. — Когда я приду сюда вновь, ты будешь уже допрошит. Я увижу тебя в последний раз. Обещай мне, что справишься. Обещай, что доведёшь дело до конца. Ведь иначе всё это было зря… …Выходя из Грифоньего зала, Сага едва не налетела на плечистую фигуру, неожиданно выступившую из полумрака лестницы, преградив ей путь. — Корнет? — удивилась она. — Полпервого ночи, что ты тут делаешь? Корнет опустил взгляд, чуть помедлил с ответом — достаточно, чтобы Сага догадалась сама, но всё-таки нашёл смелость произнести это вслух: — Я… шёл за вами. Простите. — Зачем? — Побоялся, что вы захотите активировать модуль памяти. Сами. Одна. Это может быть опасно, ведь допрошивка ещё не готова. — Я пока в своём уме, Корнет, — строго ответила Сага. — Да, но… — Он замолчал, ещё больше смутившись. — И я трезва, как видишь. — У вас кровь. Позволите? Корнет достал из кармана рубашки белоснежный платок. Сага усмехнулась: — У тебя с собой тканевый платок? Из какого ты века, Корнет? — Мой дед любил повторять, — Корнет приподнял подбородок Саги, разворачивая её порезом к свету, — что у мужчины в кармане рубашки всегда должен быть свежий платок. Ему он без надобности, но вдруг потребуется оказавшейся рядом даме?.. Он осторожно промокал краешком платка царапину, стирая кровь, и его движения становились всё медленней, а дыхание, которое Сага ощущала на своей щеке, всё невесомей. — Корнет… — Вы дрожите, — перебил он её почти шёпотом. — Замёрзли? Если бы он этого не сказал, Сага бы и не заметила, что её бьёт крупный озноб. — Скорее — нервное, — невесело усмехнулась она. — Здесь нехолодно. Корнет сунул платок в карман брюк, внимательно посмотрел на Сагу. Он стоял слишком близко, отступить было некуда и непринуждённо избегать зрительного контакта не получалось. Сага терпеть не могла опускать глаза первой, будто она в чём-то виновата, будто ей есть чего стыдиться, но сейчас иного выхода не нашлось.