– Желанье ваше нам закон… – почти пропел Станислав Сергеич. – Попрошу в конференц-зал! Оказавшись перед образцами мебели для молодежного международного лагеря, москвич был приятно удивлен. Он с оживленным видом переходил от одной функциональной группы к другой: «Веранда», «Жилая комната», «У камина»… Словно хвост, ходил следом за ним работник горисполкома, ревниво наблюдавший реакцию гостя. А тот увлеченно осматривал оригинальные круглые кресла, мягкие низкие диваны, изящные ажурные стулья, присаживался, откидывался на спинку, вытягивал ноги и даже жмурился от удовольствия. При этом лицо легкопромышленника все более прокисало. В приемной их встретила Софья Ивановна, улыбающаяся улыбкой ледяной девы. Не успели разместиться за обширным директорским столом, как образцовая секретарша уже появилась с подносом, на котором нежно позвякивали тонкостенные высокие стаканы и глуховато вторили им запотевшие бутылки с минеральной водой. Пока, покряхтывая от удовольствия, пили холодную, с серебристыми пузырьками минералку, утирали вспотевшие лбы и негромко переговаривались, подтянулись остальные члены художественного совета. Даже в кондиционируемом помещении с задернутыми шторами светлого искусственного шелка ощущалась палящая жара установившегося сибирского антициклона. Острым хирургическим взглядом Тропотун ощупывал лица присутствующих – Оршанский, Филаткин, Шнайдер, Пустовойтов… А Плотников-то не придет! Подумал он вдруг и внутренне хихикнул. Взгляд его задержался на физиономии горисполкомовца. Попугай… Как есть попугай!.. Большой художественный совет с представителем заказчика напоминал армейский штаб при обсуждении плана генерального сражения. Монументально восседал во главе стола Воевода. На противоположном от него конце – Тропотун. По левую руку директора – москвич и через пару стульев от него лсгкопромышленник. Оршанский, Шнайдер, Пустовойтов и Филаткин расположились по правую директорскую руку. Воевода обвел стол уверенным взглядом и произнес начальственным баритоном: – Все на месте. Приступим?.. Постойте, а Плотников? – Заболел. – Ответил Тропотун. – Свинкой. – Свинкой? – удивился Воевода. – Это же детская болезнь! – И у взрослых случается, – возразил Станислав Сергеич, – причем в тяжелой форме. – Бывает – бывает, – прогудел Филаткин, – у меня теща в шестьдесят три года… – Понятно! – перебил директор. – Начинаем… Кто-нибудь хочет высказаться? – и он посмотрел на москвича. Тот медлил, собираясь взять слово в конце. И тогда устремился в бой легкопромышленник. – Разрешите мне? – поднимаясь потребовал он. – Прошу… – НИИБЫТиМ – институт солидный и всеми уважаемый, – начал тот и бессознательно провел указательным пальцем по темной лакированной столешнице, отчего вышел неприятный визгливый звук. Отдернув палец, легкопромышленник по-птичьи переложил голову с левого плеча на правое и агрессивно продолжал: – Да, всеми уважаемый! Потому-то мы не сомневались, что с поставленной перед ним задачей он справится. Задачей, не побоюсь сказать, государственного масштаба, а если взглянуть шире – с политической подоплекой… – он сделал многозначительную паузу, чтобы все как следует прониклись. – Что же я увидел сегодня?.. – лицо его вспыхнуло нарочитым негодованием, а голос взлетел на октаву выше. – Эти мебельные изыски вызывают у нормального человека отвращение! Как можно было опуститься до низкопробного эстетства, – и он обвел присутствующих горящим взором Савонаролы. – Вкусы молодого поколения должны формировать здоровые идеи. От ваших же модерновых штучек за версту разит буржуазным разложением. И потому, как честный человек, я должен громогласно заявить: с поставленной задачей вы не справились! Нет, не справились! – он тряхнул своим коком и сел, внутренне торжествуя победу: демагогическая карта, которой он воспользовался, была практически беспроигрышной. Не ждавшие этакого поворота члены художественного совета сидели в молчаливом оцепенении. На лице Воеводы застыло брезгливое выражение. Тропотун же, напротив, слегка улыбался, однако улыбочка его была пренеприятной. Наконец напряженность поля молчания достигла труднопереносимой величины, и тогда директор издал свое знаменитое, львоподобное «ммдааа!..» – что несколько разрядило обстановку. – Кто еще? – спросил директор. – Может вы, Станислав Сергеич? В тоне, каким был произнесен вопрос, Тропотун уловил иронический подтекст. Степан Васильевич словно сказал своему заместителю: «Что, дружок, влип? Ставил ва-банк – а дело-то швах! Мне-то плевать, скоро на пенсию. Ну а ты давай, изворачивайся…» И Станислав Сергеич принял этот скрытый вызов. Выпрямившись во весь рост, он бросил презрительный взгляд на легкопромышленника и заговорил суверенным напором: – Как небезызвестно присутствующим, легкая промышленность нашего региона уже много лет находится на должной высоте, выполняя и перевыполняя планы по производству и реализации продукции массового спроса… Горисполкомовец что-то проворчал и заворочался на стуле – планы срывались с удивительным постоянством. – И потому, – продолжал откровенно издеваться Тропотун, – мне чрезвычайно приятно видеть среди нас человека, возглавляющего столь хорошо поставленное дело. – Он поклонился в сторону застывшего на своем стуле завотделом горисполкома. – Однако некоторые замечания предыдущего оратора показались мне излишне расплывчатыми. Такие категории, как «буржуазное разложение» можно, конечно, подводить под наши диваны и стулья – но стоит ли? Политическая платформа и дизайн – это ведь демагогические игры тридцатых годов. Так не пора ли от них освободиться? Тем более, что откровенная, далекая от настоящего глубокого художественного анализа вкусовщина не приносит ничего, кроме вреда. Если же отдел легкой промышленности горисполкома настолько не доверяет нашему профессионализму, почему тогда еще на стадии разработки эскизов они не выработали с нами какую-то единую точку зрения?.. Теперь, когда идеи дизайнеров уже претворены в образцы, нам заявляют, что это провал. Другими словами, провалом объявляется работа целого коллектива НИИБЫТиМа. А, собственно, почему?!. Свое функциональное и эстетическое назначение мебель выполняет. Решена в современном стиле и на высоком уровне исполнена… – Сам не похвалишь, никто по похвалит! – злобно выкрикнул с места легкопромышленник. Тропотун откровенно проигнорировал его выпад. – Я вас вполпе поддерживаю, Станислав Сергеич! – вмешался директор. – Действительно, если отдел легкой промышленности решил вдруг заняться мелочной опекой, следовало согласовать эскизы мебели для молодежного лагеря. Продолжайте, пожалуйста! – кивнул он. – У меня, собственно, все. – Позвольте мне? – сказал Оршанский, поднимаясь. Тропотун стал смотреть на москвича. После вчерашней встречи физиономия его была несколько припухшей и на ней лежал отблеск нерешительности и, пожалуй, даже вины. Тогда Станислав Сергеич с ненавистью глянул в сторону какаду – и похолодел. Над одним из свободных стульев между москвичом и легкопромышленником-какаду замаячила рожа упыря, а через пару мгновений мерзость уже целиком проявилась на стуле. Но теперь уже нечисть не дефилировала голой, а обрядилась в деловой костюм-тройку мышиного цвета. Жилет туго обтягивал выпирающее брюшко упыря, из кармашка свисала золотая тяжелая цепь старинного вида. От часов, решил Тропотун, не сводивший с пакости глаз. На столе перед нечистью лежала коричневая кожаная папка с золотым тиснением букв. Упырь сидел с неприступным и важным видом, изредка быстро оглаживая свою папку темной когтистой лапкой. Сидел себе, зараза этакая, со скучающей миной суперзанятого человека – и только кончик его длинного хвоста мерно постукивал по столешнице в такт словам Филаткина. Нутро Станислава Сергеича неприятно заныло и преисполнилось тоской. Тем временем упырь запрыгнул на стол и присел, явно готовясь к прыжку. Станислав Сергеич не успел глазом моргнуть, как нежить уже взвилась в воздух и скакнула ему на грудь. Ужас парализовал волю замдиректора. Он уже не сопротивлялся, когда упырь с пыхтеньем и урчаньем раздирал ему челюсти, а потом пихал лапу глубоко в горло и с адской силой выворачивал наизнанку его внутренности. Все. Умираю. Понял Тропотун – и потерял сознание. Голова у Станислава Сергеича кружилась, перед глазами сновали сверкающие зигзаги, но мрак постепенно рассеивался. Тропотун сидел на том же самом месте в кабинете директора, и места членов художественного совета тоже были заняты – но кем?! Тут только Станислав Сергеич окончательно пришел в себя. Во главе стола находился грузный лев с темной густой гривой и проплешинами на шкуре. Вместо Оршанского по стулу катался громадный череп, возмущенно лязгавший челюстями. Легкопромышленник превратился в нахохленного грязно-белого какаду, а москвич в симпатичного шимпанзе в модных очках. Вместо Шнайдера на стуле развалился породистый гнедой жеребец, разбросавший по столешнице передние копыта. На следующем стуле стоял огромный раскрытый сундук, набитый каким-то хламом. Филаткин… Догадался Тропотун. Ну а этот боксер с отвислыми брылями и мокрым курносым носом, с лаем рвущийся в бой, – не иначе как Пустовойтов! Но самым невероятным было то, что напротив Тропотуна, там, где прежде маячил упырь, теперь помещался Станислав Сергеич собственной персоной. И это было совершенно невозможно, потому что он отчетливо чувствовал – вот он я, здесь, через стол… Ото всей этой несуразицы Тропотун вспотел и полез в карман за платком. Промокая лоб, он вдруг в ужасе уставился на свою руку – небольшая когтистая лапка, поросшая темной шерсткой, была у него перед глазами. Помертвевшим взглядом Станислав Сергеич посмотрел на себя другого. Тот спокойно встретил его взгляд, подмигнул нагловато и хорошо поставленным голосом прежнего Тропотуна заявил: «Я вас всех наизнанку вывернул! Наизнанку!..» Большой художественный совет, как это ни парадоксально, продолжался. Сундук-Филаткин, закончив свое выступление, с грохотом захлопнул крышку. – Ммдаа… – рыкнул лев-Воевода и, широко разинув пасть с желтоватыми громадными клыками, спросил: – Ну, кто еще?.. – Потом встряхнул спутанной гривой и с вожделением уставился на откормленного жеребца. Жеребец всхрапнул, вскинулся на дыбы и заговорил вкрадчивым голосом Шнайдера, изредка подтверждая свои слова негромким ржанием. Прямо он не высказывался, а прибегал к обтекаемым двусмысленным формулировкам. Мебель, конечно, хорошо вписывается в архитектурную среду, говорил жеребец, но вследствие того, что эстетическое восприятие у различных возрастных групп и даже у отдельных людей сильно отличается – на что каждый имеет безусловное право! – следует учитывать эти особенности, так как в силу… и пр., и пр. Не сводивший с него вожделенного взгляда, лев в глубине своей львиной души мечтал закусить откормленным жеребцом. Шимпанзе то и дело поправлял очки, почесывал под мышками и брюхо, изредка скалился и нервно искал блох в своей густой шерсти. Какаду ерошил грязно-белый хохолок и что-то возмущенно лопотал. А оскаленный череп замер, вперившись пустыми глазницами в парнокопытного оратора, отгонявшего своим пышным ухоженным хвостом неизвестно откуда появившегося овода. Пока жеребец разглагольствовал, упругий как мячик пес-боксер прямо-таки бесился от возмущения и ярости, взлаивая, подвывая и подпрыгивая на своем стуле. Едва лев дал ему слово, как он запрыгнул на стол и, издав громкий вой от переизбытка эмоций, голосом Пустовойтова обрушился на какаду, на сундук и даже на гнедого жеребца. – Мебель получилась выше мировых стандартов! – Взгав-кивал он. – Надо иметь элементарный вкус, чтобы это понять. Если же какой-нибудь там какаду предпочитает дедовские табуретки – это личное дело какаду и не имеет никакого отношения к обсуждаемой проблеме!.. Станислав Сергеич в образе упыря поводил большими ушами-локаторами и, отчасти внимая агрессивно настроенному боксеру, размышлял, почему именно теперь, когда он наконец пришел к пониманию истинного своего предназначения, явился ему весь этот шабаш?.. Вопрос был не из легких и не из приятных. Но внезапно до него дошло, что лев обращается непосредственно к нему, как к единственному истинному Станиславу Сергеичу. – Да-да, я выскажусь! – воскликнул он высоким тенорком, вскакивая на сиденье стула кривыми упырскими ножками. – Тут товарищ заведующий отделом обвинил нас в декадансе, – говорил Тропотун, разевая розовую клыкастую пасть. – А ларчик-то открывается просто – он ведет нечистую игру! Зверье выжидательно смотрело на него. В зловещей тишине было слышно, как в стекло бьется осатаневшая муха. – Мне все про вас известна, уважаемый, – с мстительным удовольствием продолжал упырь-Тропотун, глядя на какаду. – Что это вам такое известно? – возмущенно растопырил крылья какаду, и перья его даже порозовели от негодования. – Все известно! Все!.. – выкрикивал Тропотун, хлеща себя хвостом по бокам. – И про приятеля с мебельной фабрики! И про пиво, которое вы с ним пьете в рабочее время! И что мебель нашу зарубить решили, чтобы его новый гарнитурчик подсунуть! Интрижка-то белыми нитками шита!.. Пытаясь прервать Тропотуна, какаду возмущенно защелкал клювом и захлопал крыльями – но не тут-то было! – Белыми! Белыми! – упырь уже приплясывал на стуле от возбуждения. – Вы надумали вытащить дружка со второразрядной фабрички на союзную арену! – Ложь! Гнусная ложь! – пронзительно закричал какаду. – Что же вы тогда разволновались? – ласково поинтересовался упырь-Тропотун. – Правда, господин хороший, святая правда!.. Что тут началось!.. Злобно ощерился и зарычал лев, заржал в полный голос жеребец, залаял изо всех сил боксер и захлопал яростно челюстями череп. И сквозь эту адскую какофонию до ушей-локаторов Тропотуна долетел вдруг обиженный голос шимпанзе. – Я думал, он из гостеприимства… – обиженно скулил шимпанзе. – Просчитались, милейший, – совестью не торгую! И мебелью, к вашему сведению, вполне доволен. – Тут вдруг все утихло, и в абсолютной тишине шимпанзе повторил по слогам: – До-во-лен! – И, гулко и яростно, забил себя в грудь кулаками. – Сволочь! – уже не сдерживаясь, завопил какаду, подпрыгивая на своем насесте и хлопая с шумом крыльями. – Я что, на тебя свои кровные зря потратил?.. Коньяк пять звездочек пил? Пил! Икру паюсную жрал? Жрал! – и какаду гортанно расхохотался. – Тоже мне, мальчик нашелся – из гостеприимства!.. Всем отомщу! Всем!! – вопил он с налитыми кровью глазами. И вдруг, забив крыльями, полетел к двери. И тут Станислав Сергеич опять лишился сознания. Тропотун сидел в директорском кабинете на своем прежнем мосте напротив Воеводы, а все члены большого художественного совета, обретшие человеческий облик, с любопытством смотрели на него. Станислав Сергеич уставился в страшной тревоге на свои лапки – и со вздохом облегчения увидел руки. Что же это, а? С тоской подумал он и бросил быстрый воровской взгляд на легкопромышленника. Того, однако, на месте не оказалось – лишь гудела захлопнутая с силой дверь да в воздухе стояла пыль от осыпавшейся от удара известки. – Я немного погорячился… – полувопросительно сказал Тропотун. – Ммдаа… – рыкнул Воевода. И Станислав Сергеич вдруг понял, что тот еле удерживается от смеха. – Я ведь думал, он от души… – уныло произнес москвич. И упавшим голосом прибавил после паузы: – Он и пельменями меня угощал… Повисло неловкое молчание. Все смотрели на москвича. Справившись с собой, он заговорил скороговоркой: – Ваша мебель нас устраивает! И не будем откладывать дела в долгий ящик – сегодня же оформим документы. Директор посмотрел на своего заместителя и едва заметно кивнул в сторону москвича. Тропотун отрицательно качнул головой. Они поняли друг друга без слов: нужно загладить неприятный инцидент, но у Станислава Сергеича нет на это времени. Воевода начальственно прокашлялся и сказал: – Подводя итоги художественного совета, должен отметить, что хотя протекал он весьма бурно, его результаты говорят сами за себя. Поздравляю вас, товарищи, с высокой оценкой, данной работе НИИБЫТиМа заказчиком!.. – с этими словами Степан Васильевич повернулся к москвичу и широко улыбнулся. – Думаю, что эмоциональных стрессов на сегодня более чем достаточно… Лев Соломонович, берите-ка мою машину и покажите нашему гостю местные достопримечательности! Шнайдер жизнерадостно заулыбался москвичу, прикидывая, во сколько обойдется ему миссия сопровождения. Потом, конечно, возместят премией или по профсоюзной линии – да и личный контакт с Москвой не помешает… Его ближайшие последствия… Взбудораженные скандальным характером закончившегося совета, отныне и навечно вошедшего в анналы истории НИИБЫТиМа, члены совета расходились неохотно. Взвинченный Оршанский с ошалелым взором подлетел к Тропотуну, схватил его руку и принялся ее тискать, твердя, что он поражен столь откровенным и нелицеприятным в отношении отдела легкой промышленности выступлением Станислава Сергеича! В сторонке дожидался своей очереди Пустовойтов, пожирая Станислава Сергеича глазами, но он был жестоко разочарован, потому что радушно сплавивший москвича Льву Соломоновичу директор попросил своего зама задержаться на пару минут. – Должен перед вами покаяться, Станислав Сергеич, – едва ли не весело начал директор, бросив на него внимательный взгляд, – я вас недооценивал!.. – Тут он вплотную подошел к стулу, на котором устроился заместитель, и навис над Тропотуном всей своей немалой массой. Постоял, хмыкнул и снова стал ходить, рассуждая вслух как бы с самим собой: – Человек вы конформный, на яркие, непредсказуемые поступки – вы уж не обижайтесь! – не способны, и вдруг такой взрыв… Озадачен… Признаюсь, озадачен!.. Чтобы чиновник – а ведь вы чиновник до мозга костей – вдруг заговорил открытым текстом… Каждый чиновник кормится со своего места, – продолжал он в недоумении, кажется, вполне искреннем, – для него естественно испытывать жуткий страх за это свое место. Потому что обладай чинуша и бюрократ другими талантами, он бы… Хмм… Софья Ивановна внесла на подносе две чашечки кофе. Ставя их на стол, она покровительственно улыбнулась Станиславу Сергеичу, словно какими-то неведомыми путями знала, о чем шла речь за закрытыми дверями директорского кабинета. А может, и действительно знала!.. Тропотун тотчас раздвинул губы в любезно-дежурной улыбке. Однако, заглянув внутрь себя, понял, что улыбки там нет, и мгновенно убрал ее с лица.