И небо плугом голубым вспахало Межзвездный мрак. И дел твоих весомость В сердцах навечно наших поселилась, Как молоко густое тучных стад. – Ну, тут уже вступает хор, как в древнегреческой трагедии. Хор громко стенает: «О, Тропотун!.. О, Тропотун!.. О-о-о!..» – прижмурив свои сверкающие зелеными огоньками глазки, упырь медленно дирижировал хвостом и лапками в такт своих слов. Лютая злоба вспыхнула в сердце Станислава Сергеича – подобного изгальства над своей уважаемой личностью он перенести не смог. Быстро наклонившись с кровати, он стал нашаривать на полу тапок, чтобы запустить им в кривлявшуюся пакость. Однако упырь его опередил. «Вот ты как!» – хищно визгнул он и в мгновение ока очутился на Гришиной тумбочке. Станислав Сергеич только для броска изготовился, а верткий упырь уже схватил солидных размеров помидор и запустил в своего гонителя. Помидор описал в воздухе яркую красную кривую и впомидорился прямо в лоб Тропотуну. Перед глазами словно взорвалась сигнальная ракета, ослепила, отбросила куда-то, он, кувыркаясь полетел в неизвестность и… И оказался на запруженной народом площади. Была ночь. Окружавшие его со всех сторон люди держали в руках зажженные свечи. Слева, в перекрещивающихся лучах прожекторов, над площадью возвышался уже знакомый Станиславу Сергеичу памятник Великому Фарисею. Справа… Справа находился ультрасовременного вида храм из цветного стекла и бетона, который был ярко освещен изнутри. Именно к воротам храма двигалась вся бесконечная толпа, а вместе с нею и зажатый со всех сторон Тропотун. Внутри было жарко и стоял неумолчный гул. Неудержимо возносились вверх разноцветные стены, отделанные какими-то неизвестными Тропотуну материалами. На них были выложены мозаичные панно, которые изображали… изображали… Да не может этого быть!.. Мысленно воскликнул Тропотун, потому что сверкающие панно представляли его, Тропотуна, в различные моменты жизни. Вот он произносит речь на Художественном совете… Вот благословляет Регину и Веру… Нет, не может быть… Не поверил он собственным глазам и тихонько спросил идущего рядом мужчину, облаченного в какую-то длинную хламиду: «Кто это?» – и осторожно указал на радужное панно. «О, вы приезжий? – заулыбался тот целой серией переходящих одна в другую улыбок. – На стенах храма запечатлен родоначальник нашей веры, непревзойденный и великолепный фарисей Тропотун. Сегодня вам повезло – мы отдаем дань памяти основателю религии этим незабываемым Праздником Фарисея. Так воздайте же вместе со всеми нами хвалу Великому Тропотуну, чьими адептами люди пребудут ныне, присно и во веки веков… Аминь! – Он радостно облобызал несведущего гостя, снял со своей шеи миниатюрный образок с изображением Тропотуна и со слезами умиления надел его на шею совершенно обалдевшему Станиславу Сергеичу. Вскоре толпа оторвала мужчину в хламиде от его благодарного слушателя, и Станислав Сергеич оказался вблизи от громадных размеров вызолоченной статуи Многоликого Тропотуна. Люди подходили к ней, преклоняли колена, бросали к ногам статуи цветы, целовались и тропотуновались, обмениваясь при этом медальончиками-тропотунчиками и куколками-фарисейчиками. Медальончик с изображением его владельца был смонтирован на основе компьютера, стоило нажать крохотную кнопочку, и тотчас выражение лица в медальончике изменялось, и количество этих изменений практически стремилось к бесконечности. Но была на медальончике и еще одна, красная, кнопка. При нажатии лицо на портретике приобретало свое истинное, обычно скрываемое выражение. Эта кнопка считалась особо ценной, ее нажимали, когда забывали и даже порою вовсе теряли собственное лицо. Медальончики настраивались на волну мозга владельца, тайна их гарантировалась строжайшим законом. Когда Станислав Сергеич вновь попал из храма на площадь, всеобщее радостное ликование захватило и его. Он кричал и хлопал в ладоши, выражая полнейший свой восторг, как вдруг запнулся о бросившуюся ему под ноги собаку и потерял равновесие. Собака тут же обернулась упырем в смокинге, который высоко подпрыгнул и с силой толкнул Станислава Сергеича в грудь. Он окончательно потерял равновесие и, тщетно пытаясь ухватиться за что-нибудь, кружась, полетел в бездну. Открыв глаза в собственной палате, Тропотун с облегчением вздохнул – все-таки в реальном плотном мире он ощущал себя куда как уверенней! Однако он снова напрягся, потому что на стуле, где перед этим плясал упырь, теперь смиренно сидел Федор в уникальном своем канотье, перепоясанный по талии веревочкой. Тропотун крепко зажмурился, надеясь, что видение исчезнет, но когда снова открыл глаза, Федор продолжал оставаться на том же самом месте, терпеливо и выжидательно глядя в лицо Станиславу Сергеичу. – Здравствуй! – негромко сказал Федор, – чуть наклоняясь вперед. – Ты хорошо спал – я решил обождать. – Я не спал, так, лежал с закрытыми глазами… – он впился в лицо Федора подозрительным взглядом – может, тот что лишнее заметил? Но чело Блаженного Федора отражало полную безмятежность, и Тропотун успокоился. – Пришел вот проститься, – вздохнул Федор. – В каком это смысле? – холодно спросил Тропотун, до глубины души уязвленный тем, что с ним являются прощаться еще при жизни. – В прямом. – Ответил Федор. – Уходим искать Шамбалу. Сначала на Алтай едем – а дальше видно будет. Нас несколько человек собралось. Говорят, один мужик в прошлом году проник туда, но умом тронулся. Хотим его отыскать – может что расскажет… – На кой тебе эта самая Шамбала?! – У каждого человека есть Путь, – мягко сказал Федор. – Свой я должен пройти до конца. – Ну, коли так… – произнес задумчиво Станислав Сергеич и сел на кровати. – Что тебе, Федор, сказать?.. Спасибо за человеческое участие. Спасибо за мудрые рукописи. Многое я за это время понял. Быть может ты был прав, когда говорил, что мне послано испытание… Покуда ты молод и полон сил, о смерти, о душе, о смысле жизни задумываешься мало. Тяжко мне теперь, ох, тяжко!.. Как я суетился, в крысиных гонках участвовал, все опоздать куда-то боялся… – и он горестно вздохнул. – Совесть мучает, веришь?.. – Верю. Ну, пора мне – прощай! – Федор встал, поднял с пола свою переделанную из мешка торбу и, сердечно пожав руку Станиславу Сергеичу, направился к двери. Провожая взглядом его нелепую фигуру в сандалиях на босу ногу, в накинутом на толстовку белом халате, с дорожным мешком, к которому были пришиты самодельные лямки, Тропотун ощущал искреннее сожаление. Мысленно он видел Федора, наблюдающего за божьей коровкой, потом припомнилась ему вся эта чертовщина в комнате смеха, рукописи по супраментальной йоге и дзэн-буддизму, йог под пальмой в ботаническом саду и колоритный буддист Никита-сан… Из задумчивости его вывел Гриша. Деликатно шаркая тапками, он заявился в палату, сел на койку и стал гипнотизировать Станислава Сергеича любопытными круглыми глазами. Под воздействием этого интенсивного взгляда Тропотун поежился, а затем посмотрел на соседа. Гриша тотчас спросил: – Куда это ваш друг подался? Орехи, кажись, рано трясти. – Шамбалу искать. – Ко-го?! – Очарованную страну. Если проникнешь в нее, познаешь смысл бытия. – А-а… – с уважением протянул Гриша и погрузился в молчание. Рука его машинально стала нашаривать лежавший на тумбочке помидор – почему-то мыслительные усилия всегда вызывали у него приступ голода, – но помидора не было. Заглянув в тумбочку, он определил, что искомый плод отсутствует и там. Под кроватью его не было тоже… Гриша посидел, подумал, потом с подозрением оглядел сидевшего в прежней позе Станислава Сергеича и осторожно сказал: «Приятного вам аппетита…» – Спасибо, – ответил Тропотун автоматически. Но тут же удивился и спросил: – А к чему ты это? Обед-то когда уже был! – Помидор-то съели! – несколько вызывающе сообщил Григорий. – Предлагал – отказались, а втихушку съели… – Какой помидор?! – Да ладно, я за другим схожу! – Нет уж постой! – взволнованно выкрикнул Станислав Сергеич, припомнив как упырь впомидорил ему прямо в лоб Гришиным плодом. – Не может этого быть… – вслух произнес он, – плод-то реальный!. – Тропотун почувствовал, что у него ум заходит за разум, как вдруг его осенило – Федор! – Федор!.. – воскликнул он. – Это Федор наверное взял твой помидор в дорогу! Тебе что хорошему человеку жалко помидора? – Не, не жалко, – сразу успокоился Гриша. – Хорошему человеку чо жалеть-то? И как я сам не дотумкал!.. Круг замкнулся До самого завтрака Станислав Сергеич пролежал носом к стене, изображая из себя спящего. Было ему противно и муторно, даже подташнивало слегка, наверно от снотворного, которое пришлось принять ночью. На душе было тяжело и тревожно, она болела и ныла в груди так, словно не была абстрактной моделью человеческой психики, а существовала в реальности, как, к примеру, воспалившийся зуб. В столовую он явился последним, молча получил на раздаче кашу и стакан молока, сел за столик и уткнулся в тарелку. В палате, усевшись на кровать, невидяще уставился в пространство и застыл в неподвижности. Гнетущая беспросветная тоска навалилась на него всей своей бронированной тяжестью. За ночь погода совершенно испортилась, и теперь по стеклу извивались прозрачные змеи дождя, а крупные тяжелые капли отплясывали на железном гулком заоконнике мрачную свою чечетку. Поникшие мокрые кусты выглядели по-осеннему мертвыми, Станислав Сергеич перевел взгляд на окно. Вот она, моя жизнь!.. Подумал он с мрачным сарказмом. Жизнь, которая скоро превратится в долгое тоскливое умирание, когда не только собственным родственникам, но и самому себе осточертеешь… Может, не стоит тянуть?.. Он обшарил глазами палату и сардонически усмехнулся – пожалуйста, сударь, виселица к вашим услугам!.. Действительно, из стены на уровне примерно человеческого среднего роста торчал неизвестного происхождения и назначения крюк. Станислав Сергеич на мгновение увидел себя болтающимся на этом крюке с перекошенным лиловым лицом и распухшим, черным, вывернутым изо рта языком – и его передернуло от отвращения. «Благодарю покорно!»– произнес он вслух и показал крюку язык. Пока сидевшего на койке Тропотуна терзали моральные корчи, в палату то и дело заходил Гриша, рылся в своей тумбочке, что-то брал и выходил, снова возвращался и снова что-то искал в этой чертовой тумбочке. Вначале Станислав Сергеич никак не реагировал на подобную суетню, потом она стала его раздражать, и наконец он решил, что Гриша действует назло ему и принялся сверлить его ненавидящим взглядом. Однако Григорий в очередной раз покинул палату – и Станислав Сергеич сейчас же позабыл про него. Мысли его перескочили на Блаженного Федора, который уже добрался, наверное, до своего Алтая и пустился на пешие поиски Шамбалы. Тронутый умом, бедняга… Размышлял про бывшего сокурсника Тропотун. А все равно сукин сын!.. Но его озлобленность скоро сменилась раскаянием. Федор, конечно, с приветом – зато человек искренний и с сочувствием. По-своему пытался помочь, рукописи читать давал… – Станислав Сергеич! – Ворвался в его мысли Гришин настойчивый голос. Гриша сидел на кровати и сосредоточенно над чем-то размышлял, от усердия шевеля большими пальцами босых ног. – Чего я в толк не возьму, Станислав Сергеич, – раздумчиво говорил он. – Ну вырежут у меня эту шишку… Ладно!.. Но потом еще наверно облучать будут! А я слышал, что от облучения наоборот рак и делается – радиация потому как!.. Тропотун слегка вздрогнул, потому что не заметил Гришиного возвращения, уйдя с головою в собственные переживания. Вопрос соседа даже обрадовал его, ибо давал зацепку в том реальном мире, который в последнее время как бы ускользал от него, делаясь зыбким и непонятным. – Дело тут непростое, Григорий, – обстоятельно начал он. – Раковые клетки это клетки взбесившиеся. Все клетки нашего организма постепенно обновляются, то есть растут и умирают и заменяются новыми. В течение приблизительно семи лет ты целиком нарождаешься заново! – он усмехнулся, представив народившегося Гришу… – Но вдруг по неизвестной причине ломается программа воспроизведения каких-то клеток, они начинают интенсивно расти и размножаться, поглощая у организма массу энергии. Это жадные, ненасытные клетки. Вот потому-то при облучении они захватывают наибольшую дозу радиации и гибнут – а обычные клетки получают допустимую дозу и продолжают жить. – Ага… понятно… – лысеющий Гришин лоб избороздили глубокие продольные морщины – Гриша мыслил. Некоторое время он просидел неподвижно, сложив на коленях большие узловатые руки и – порою беззвучно шевеля губами, а потом снова обратился к Тропотуну: – С чего же это они бесятся?.. – С чего… – повторил в задумчивости Станислав Сергеич. – В последнее время мне начинает казаться, что природа ополчилась против нас, людей. В сущности, это мы сами создаем для себя все более агрессивную среду: кислотные дожди, щелочные и мазутные реки, ядовитые туманы и озоновые дыры, не говоря уже про рак или же спид, которые – лишь следствие… – Точно, – сурово сказал Гриша. – Все как есть изгадили! И Станислав Сергеич вдруг позавидовал Грише черной завистью. Так, так надо жить!.. Говорил он себе. Ни комплексов, ни рефлексий – полная, совершенная гармония между миром и человеком! Если плохо лежит – украдет, а понадобится – последнюю рубашку снимет; вкалывать может сутками, а может на три дня запить и к подружке заселиться от законной-то жены… Не в этом ли заключается величайшая природная мудрость?!. Прав, тысячу раз прав был Дарвин: выживает организм не сложнейший, но наиболее к данным условиям обитания приспособленный. И организмом этим может случиться бактерия, слон или же такой вот Гриша… Додумавшись до подобного умозаключения, Тропотун возлег на свой одр и скрестил на груди руки, словно примериваясь к позе покойника. Гриша испуганно покосился на него, однако ничего не сказал. Начался врачебный обход, и коридор опустел. Скоро в четвертую палату вошел, едва не коснувшись головой перекладины двери, энергичный хирург Алексей Васильевич и присел в изножье Гришиной кровати. Наклонившись друг к другу, они негромко принялись обсуждать детали предстоящей операции, словно составляя тайный заговор. Тропотун к их разговору не прислушивался, но все же принял вертикальное положение и опустил ноги на пол – дань уважения врачу. Алексей Васильевич наконец потрепал Гришу по плечу, встал и пересек палату. – Хочу обрадовать вас, Станислав Сергеич, – приподнято заговорил он, садясь на стул, – полный порядок! Тропотун грустно и молча заглянул в иезуитски чистые, васильковые глаза врача. – Завтра на выписку, – со все возрастающим удивлением наблюдая реакцию своего пациента, продолжал он. – Подождите, вы что – не рады?.. – Рад. – После долгой паузы отозвался Тропотун мрачно. – Я очень рад. Вы представить себе не можете, как я радуюсь! – закончил он с горьким сарказмом. – Не пойму что-то вас… – Лечить, значит, не будете?.. – сдавленно спросил Станислав Сергеич. Понятно!.. С ненавистью думал он. Избавиться побыстрее хочет! И правильно делает. Умирать нужно дома – к чему увеличивать смертность?.. – Лечить? Нет, не буду. В моей практике это первый случай, – говорил между тем хирург. – Потому я и просил доцента вас проконсультировать! Вы, видите ли, совершенно здоровы!.. В ответ на столь наглую ложь Тропотун только головой покачал и с презрением отвернулся от врача. Отвернулся – и увидел голенького веселящегося упыря со стетоскопом на шее. Нечисть вольготно устроилась на спинке Гришиной кровати, закинув лапку на лапку и крепко обмотав хвостом хромированную трубку верхней перекладины. И этот тут как тут! Разозлился Тропотун. А упырь радостно подморгнул ему антрацитовым глазком и послал воздушный поцелуй. Станислава Сергеича от этого поцелуя аж передернуло всего, и он быстро устремил свой взгляд на врача. Терять ему было уже нечего, поэтому он произнес с мрачным осуждением: «Выписываете, стало быть… Ну-ну, одним покойником меньше!» – Да что вы про покойников-то заладили? – с досадой воскликнул Алексей Васильевич. – Я же русским языком говорю, что… – По-вашему я не мужчина?.. – противным голосом перебил его Тропотун. – Я хочу знать правду, какой бы ужасной она ни была! Хирург в замешательстве уставился на него. – Я вам правду говорю, – наконец неуверенно сказал он. – Только не надо опускаться до лжи! – продолжал с пафосом вещать Станислав Сергеич. – Я знаю всё. – Что? Ну что вы знаете? – в свою очередь начал злиться врач. – Послушайте, не морочьте мне голову! – Это не я вам – это вы мне голову морочите, – устало сказал Тропотун. – Я случайно подслушал ваш с Анечкой разговор. – Какой еще разговор?.. – В ординаторской, вечером в понедельник… Вы тогда говорили о новеньком, который обречен. – В ординаторской… с Анечкой… в понедельник… – нахмурив брови, бормотал врач. – Что-то припоминаю… Да, был такой разговор… Но речь-то шла не о вас! – Тогда о ком? – Утром в понедельник поступил мужчина.