– Вот и врешь! – Вера хихикнула. – Я два дня в расстройстве пребываю. Навестил один старый знакомый, искусствовед, с кандидатской даже. Посидели мы за чаем, поговорили… – За чаем? – с иронией переспросил Тропотун. – За чаем, – повторила она с нажимом и усмехнулась. – Он много порассказал. Тут несколько лет назад институт по народным промыслам открыли, он в замдиректорах ходил. Ну а директора им подарили из номенклатурных товарищей, который чуть раньше завалил работу на одном кожевенном заводике, – экономика ведь знаний требует! Культура же, как известно, не требует. Вот его и перекинули с одного тепленького местечка на другое. Товарищ в директорском кресле устроился, а для самого что народные промыслы, что теория относительности – все едино! Ну и начал он руководить умниками вроде моего приятеля. Они подождали, потерпели – и разбежались. Директор этому обрадовался, сотрудников по собственному разумению набрал – только почему-то через год институт развалился, пришлось закрыть за ненадобностью. А жаль! Дело хорошее, вот только с левой ноги начинали… – Культура у нас не того… не на первом месте… – равнодушно отозвался Станислав Сергеич. – И не на втором! – горячо сказала Вера. – Потому как видимой пользы нет, так, иллюзия какая-то. А нравственные потери – кто их подсчитает?! – Две недели назад я бы над тобой посмеялся, – задумчиво произнес он. – Слушай, Тропотун, – вдохновенно заговорила Вера. – Ты когда-нибудь замечал, как вольготно на Руси дураку?.. И сказки про него у нас складывают, и за государственный счет лелеют, и даже за его дурацкие фантазии из нашего с тобой кармана платят. Взять, к примеру, и на болоте дворец-птицефабрику отгрохать, а, каково?.. Ничего, мы богатые!.. Гуси сами на лужках паслись, утки же во дворце-птицефабрике сдохли. Ничего, зато идея прекрасная!.. А вот умника не жалуют… Боятся умника. Кто его знает, что у него на уме? Черт знает до чего ведь додуматься может!.. – Ишь ты как! – вдруг развеселился Тропотун. – А дураку твоему до пенсии дотянуть надо? Надо! Зато ему что скажешь, то исполнит. А умников у меня целый институт – так между собою договориться не могут, потому что каждый есть индивидуальность! Помолчали. Станислав Сергеич ушел в себя, потом как-то нерешительно взглянул на Веру и вдруг попросил: «Честно мне ответь – что для тебя в жизни главное?» – Спросил бы что-нибудь полегче! – она даже потрясла своей бедовой стриженой головой. – Ну, конечно, не деньги… И не положение в обществе… Пожалуй… чтоб скучно не было! – и она состроила гримаску. – Ну а в чем ты видишь смысл своей жизни? – Смысл жизни?! – изумилась она и нервно хмыкнула. – Кажется, тебя тут несколько перелечили… – Я серьезно. – Эх, – с тоскою воскликнула Вера, – да что же мы за нация такая неприкаянная?.. Все нам смысл жизни подавай – не меньше! Откуда мне знать смысл жизни?.. Свой он у каждого, свой. Кому ковров-хрусталя натащить полный дом, кому пить-есть сладко, а кому всю жизнь ее смысл искать… – Каждому свое? – криво улыбнулся Тропотун. – Не передергивай! Я тебе историйку глупую расскажу. Но с моралью… Станислав Сергеич внимательно посмотрел на Веру и приготовился слушать. – Захотелось мне как-то раз какао. Знаешь, иногда возникает такое почти судорожное желание чего-нибудь, что кажется – не исполнишь его, так тут же и помрешь! Я всю кухню перерыла, все шкафчики обыскала, нашла-таки старую коробочку с парой ложек какао-порошка на дне. Ох, и развернулась я тут!.. Молоко в кастрюльке вскипятила, сахару добавила, какао всыпала, тщательно перемешивая… О, какой пошел аромат!.. Я взяла чашку тончайшего фарфора, перелила в нее драгоценный напиток – чашка всего и вышла! – уселась за стол и предалась дегустации. Я наслаждалась каждым глотком, это было наивысшее блаженство, пик наслаждения. Выпила все до капли. Глядь в чашку – на дне дохлый вареный таракан. – Она захихикала. – Меня аж передернуло от отвращения. Сижу с чашкой в руке и думаю, бежать в туалет или обождать?.. Не побежала. Вымыла чашку и параллельно пришла к заключению, что на донышке жизненных радостей всегда лежит свой дохлый таракан. Тропотун невольно рассмеялся. Потом сказал: – Глубокое философское умозаключение? – А-га… И хватит фрондировать. Как ты чувствуешь себя? – Что-то слабость, – беспомощно развел руками Тропотун. – Потому и записку послал. Ты уж извини… – С ума сошел! Какие могут быть извинения? В ее зеленых глазах ему почудился страх. – Я знаю, нам было бы лучше не встречаться, – с горечью продолжал он, – но это выше моих сил. Смотреть в твои глаза, видеть твое лицо… твое родное лицо… – его голос пресекся. – Станислав, не надо! Когда ты отсюда выйдешь, мы будем встречаться каждый день!.. – Она умолкла, пытаясь справиться с подступавшими слезами, потом спросила глуховатым от волнения голосом: – Операцию делать будут? – Нет, – кратко ответил он. – Неоперабелен, – Ты?! Невозможно!.. Он мрачно усмехнулся и увидел, что Верино лицо в этот миг странно застыло, а ее устремленный на дверь взгляд прямо-таки остекленел. Таак… Констатировал Станислав Сергеич. К пантере присоединяется тигрица!.. Делая вид, что в палате нет никого, кроме них двоих, Регина подошла к кровати и села в изголовье у мужа. На ней было белое платье в крупный красный горох, в ушах – красные большие клипсы. Она положила свой пакет на тумбочку, затем взяла руку Станислава Сергеича и нежно спросила: «Что, тебе стало хуже?» – Это конец. – Серьезно и значительно произнес он. – Я неоперабелен. Жена ойкнула и заплакала. Вера, молча глотая слезы, смотрела на нее с глубоким сочувствием. Дав Регине время поплакать, Станислав Сергеич негромко заговорил. Благодаря отработанной дикции каждое его слово звучало четко и весомо. – Случай помог мне узнать, что жизнь моя на исходе. Остались месяцы, а быть может, только считанные недели… – его проникновенный искренний тон проникал в самую душу. – Регина, успокойся, мне трудно говорить! – попросил он всхлипывающую жену. Она судорожно глотнула воздух и сжала пальцами горло, пытаясь этим беспомощным движением удержать свои рыдания. – В больнице я многое увидел по-иному. Многое переосмыслил. Здесь я остался наедине с собою – и мне вдруг сделалось страшно. Да-да! Страшно. Потому что мое истинное, лучшее «я» не пробилось сквозь те заросли лжи, ханжества и лицемерия, которыми я уснастил свою жизнь. Я жил, суетился, бежал куда-то – и все вхолостую!.. Теперь наступило возмездие. Надо платить долги. Потому я и позвал сегодня вас обеих. Тебя, Регинушка, и тебя, Вера… Хочу попросить у вас прощения за то зло, которое вольно или же невольно причинил вам!.. Он умолк, собираясь с мыслями, и бросил быстрый проницательный взгляд на лицо жены, потом любовницы. Регина еле сдерживала рыдания, Верино лицо побелело и напоминало гипсовую маску. Вполне удовлетворенный произведенным эффектом, Станислав Сергеич заговорил вновь: – Каждая из вас дорога мне. У меня никого нет ближе вас двоих на этой земле. Сегодня, лежа без сил на этом смертном одре, я умоляю вас… – голос его прервался, – умоляю вас о снисхождении и прощении… – Ты необыкновенный, Славочка! – воскликнула Регина горестно. – Мне вечера напролет звонят из НИИБЫТиМа и спрашивают о твоем здоровье. А вчера за полночь позвонила твоя сотрудница и уверяла меня, что ты – святой. Дескать, только святой в наше время может страдать за правду!.. – Хмм… – к подобному повороту событий он не был готов. – Хмм… – вторично произнес он. – Но я совершенно убежден, что смысл человеческой жизни – в служении Истине… – нашелся наконец Тропотун. – Истине с большой буквы! В этом долг каждого порядочного человека и гражданина своего отечества. – С пафосом закончил он и внутренне скривился – получилась некоторая передержка. И, чтобы замять собственную неловкость, Станислав Сергеич тотчас перешел к заветной теме. – Я отдаю себе отчет, что это не принято… – через силу заговорил он. – Есть ли у меня на то моральное право?.. Но время… время!.. – тут он с усилием оторвался от подушек. – Я прошу… Заклинаю вас! Вы не можете отказать мне в моей последней просьбе!.. Протяните же руки друг другу – и я уйду из этого мира спокойно… – в полном изнеможении он откинулся на свои подушки и ощутил на лбу капли холодного пота. – Славочка! – как-то неестественно пискнула Регина. – Ах ты, Боже мой! Конечно, если ты так хочешь… – и она протянула Вере свою наманикюренную ручку. – Ну если вопрос стоит таким образом… – Вера пожала плечами, подалась вперед и тоже протянула руку с обгрызенными ногтями. – Хорошо… Спасибо вам… – пробормотал Станислав Сергеич таким тоном, словно его только что соборовали, и закрыл глаза. – Я устал… идите… Праздник Фарисея Ушли женщины вместе. А Станислав Сергеич почувствовал себя… обманутым. Оказывается, подсознательно он жаждал вовсе не примирения, но взрыва эмоций, фейерверка страстей, даже скандала! И вместо этого – дипломатический прием. Холодные лица, исполненные собственного достоинства, в общем, тоска!.. Вот если бы Регина вдруг вцепилась Вере в волосы… В ее стрижку не вцепишься!.. Хотя конечно это его заслуга, что все сошло как по писаному… Он действовал, словно дирижер, разыгрывающий сложнейшую партитуру с упрямым оркестром, – или же как дрессировщик тигров… Станислав Сергеич стал припоминать выражения лиц обеих женщин, их напряженные позы, выразительные взгляды, которыми они обменивались и в которых сквозила отнюдь не любовь… Все-таки он не прав! Пусть не было мелодраматичных воплей, но между ними троими произошел безмолвный поединок самолюбий, в котором он смог навязать свою волю. Не зря же его преследовало чувство, будто он находится в поле сверхвысокого напряжения. Они протянули друг другу руки, они поняли и простили его, они смогли переступить ради его спокойствия через ворох предрассудков. Он просто должен был перелить в их заблудшие души тот огонь всечеловеческой любви, который отныне пылает в его груди… В палате появился снедаемый любопытством Гриша, прошел к своей кровати, сел и, с уважением обозрев возвышавшегося на подушках Станислава Сергеича, негромко кашлянул. Тропотун медленно размежил веки и вопросительно посмотрел на Гришу. – Мешать не хотел, – деликатно пояснил тот и в подтверждение своих слов шмыгнул носом. – Светленькая это кто – жена ваша? А вторая?.. – Любовница. У Гриши отпала челюсть. – Не-е, – сказал он после паузы. – Заливаешь! Чтоб жена и полюбовница вместе ходили… Не бывает этак!.. Ты шутишь… – догадался он. – Не до шуток мне, брат Григорий! – И то… – раздумчиво согласился Гриша и надолго умолк. Каким-то образом уместив услышанное в своей черепной коробке, он вспомнил, что мужики звали его играть в домино, засуетился, схватил коробку с костяшками и затрусил вон. А Станислав Сергеич от души потянулся, широко зевнул и закинул руки за голову. Гришино восхищение ему польстило, хотя в этом он себе и не сознавался. Настроение ненадолго поднялось, но скоро мысли его вновь приняли самый мрачный оборот. Он размышлял о том, что всю жизнь умудрялся выскользнуть из-под удара противника, что этот номер проходил у него, и не раз – но тогда он имел дело с людьми, теперь же… Смерть не тот соперник, которого можно перехитрить!.. Глаза его увлажнились. Боже мой, умирать сейчас, в расцвете сил, когда все в твоих руках!.. Едва справившись с разгулявшимися нервами, он стал думать о том, что Регина очень верно подметила черты неординарности в его натуре. Он, конечно, умный и эрудированный человек, хороший специалист, между прочим. А теперь еще к нему пришло это всеобщее знание, эта мудрость веков, заключающаяся в тех религиозных текстах, которые он прочел и пережил… В тот момент, когда самолюбование Станислава Сергеича по размерам своим уже готово было сравниться с небезызвестной Джомолунгмой, он случайно опустил бродивший по потолку взгляд – и вздрогнул: на стуле в ногах кровати сидел очень серьезный упырь в черном смокинге и высоком, слишком большом для него котелке, стоявшем прямо на оттопыренных ушах. Встретив оторопелый взгляд Тропотуна, нечисть вежливо приподняла котелок и приветливо осклабилась. – Добрый день, – раздался высокий, переходящий в дискант тенорок. Из-под нешироких полей котелка хищно посверкивали фосфоресцирующие глазки. – Пришел вот навестить по старой дружбе – как-никак ты дал мне возможность выхода в ваш мир… От его сочувственного тона Станислав Сергеич рассиропился и жалобно произнес: «Лежу вот… Говорят – неоперабелен!..» – На смертном одре! – торжественно провозгласил упырь, воздев правую лапку. – Опять изгальничаешь?.. – тут же обозлился Тропотун. – Я с тобой как с человеком… Нечисть она нечисть и есть! Упырь весело хихикнул, но сейчас же напустил на себя серьезности, прижал обе лапки к груди и смущенно забормотал: – Приношу извинения… Самые что ни на есть глубокие… Никогда не повторится, клянусь упырской матерью!.. – То-то же! – удовлетворенно кивнул Станислав Сергеич. – Нет, погоди… Это какой ты матерью поклялся – чертовой?.. Ах ты!.. – У каждого существа одна мать, – оскорбленно прервал его упырь. – И я требую уважения к своей родной матери! – И черт с тобой! – вдруг успокоился Станислав Сергеич. – В сущности, я говорю с самим собой. На плод собственного воображения просто смешно обижаться! – Правильно, – поддержал его упырь. – Я ведь тебя даже люблю… Ты совершенство в своем роде! Ведь вот на смертном одре лежишь – а представляешься!.. Ну не кривись, не кривись… Я любя… – Но я же действительно умираю, – печально произнес Станислав Сергеевич. – Ха-ха! – взревел треклятый упырь и заскочил на сиденье стула с ногами. Хвост его выгнулся вопросительным знаком, потом изобразил в воздухе что-то эндакое насмешливое, после чего нежить выпрямилась во весь свой небольшой рост и гордо выпятила грудь с белейшей манишкой. – Это невозможно, – копируя тон Станислава Сергеича, печально произнес упырь, – ибо Тропотун – бессмертен!.. – Он воздел горе когтистый палец, подчеркивая всю значительность сказанного им, выдержал драматическую паузу и вдруг затараторил: – Поверь, я сострадаю тебе! Истинно, глубоко сострадаю!.. Вот ты не веришь мне, а я даже поэтом заделался – оду на твою смерть сочинил… – И, с гнусной серьезностью заложив лапку за борт смокинга, он простер другую лапку вперед и начал нараспев, с подвывом декламировать… На смерть замдиректора Ода О, Тропотун, безвременно ушедший!.. Великий замдиректор Института! Оплакиваем мы твою кончину.