Я аккуратно прикрыл за собою дверь, неосторожно щелкнув при этом замком. – Караваев! И вся корабельная батарея моментально развернула свои башни в сторону моего утлого суденышка. Мне захотелось зажмуриться и перекреститься. К тому, что я не верующий. Или… уже стал? Женщина возле окна стала медленно поворачиваться. Высокая, загорелая, с изящной короткой стрижкой, в тонких очках с темно-коричневыми стеклами, одетая в какое-то замысловатое черное платье с двумя рядами позолоченных пуговиц, широким белым воротником с отворотом и такими же белыми манжетами на коротких рукавах до локтя. Мне почему-то бросились в глаза массивные золотые часы на правой руке, чудесным образом гармонирующие с пуговицами и сережками-клипсами. Они все были одинаковыми! В смысле – орнамент, резьба, цвет металла, ну вы поняли. Стильно и продуманно. Женщина молча меня рассматривала. После озвучивания моей фамилии никто больше не произнес ни слова. Да и «каравайкнула» завуч скорее спонтанно, чем осознанно. Что называется, «что увижу, то спою». Великого ума женщина. Дамочка у окна явно рулила ситуацией. На ментальном уровне! И она… как бы это выразиться… чем-то выгодно отличалась от присутствующего педагогического персонала. Вот, скажем, директриса была одета в очень дорогой импортный костюм из твида, а на завуче блестело с полвитрины ювелирного магазина с Большой Морской. Историк был в шикарной «тройке» с претензией. Даже пионерка с методисткой были прикинуты в соответствии с «элитным» статусом заведения, но… все это было не то. Почему-то на ум приходила ассоциация кавалерийских седел, легкомысленно накинутых на коровьи спины. И рядом – шикарная арабская кобылица в неброской черно-белой попоне. Ее даже красавицей трудно было назвать – так, просто симпатичная ухоженная тетка. А вот… масть, порода – явно другие. Кого она мне напоминала? Что-то смутно-знакомое. Далекое и важное. Словно… принцесса Диана? – Диана Сергеевна, – вежливо представилась дамочка, – заведующая методическим отделом гороно. Здравствуй, Витя. – Здрасте, – буркнул я угрюмо, не понимая, что происходит и как себя нужно вести. – Вот ты какой! – улыбнулась Диана Сергеевна. – Наслышана. Много наслышана. Я пожал плечами. Что за ерунда? Кем-кем, а знаменитостью я пока еще не стал. – Спасибо, товарищи, что проводили, что показали мне тут все. Я с Витей сама побеседую. Все педагоги как по мановению волшебной палочки встали, дружно сделали озабоченные лица и гуськом потянулись к выходу. – Может быть… ко мне в кабинет? – предложила директриса, зачем-то теребя себя за дорогой рукав твидового пиджака. – Нет-нет, спасибо. Нам будет здесь удобно. – Дети! Продленный день закончен, – вышла из оцепенения Грипповина. – Все встали, собрали тетради, учебники. Ручки не забываем! Ничего не забываем. Выходим-выходим, поторопитесь. – Не нужно торопиться, Агриппина Васильевна, время есть. – Не торопимся, дети. Не толкаемся. Калмыков! Ты чего рот раскрыл? Марш на выход. Черешня! Хохулина, что у тебя на парте осталось? Яковенко! Я прошел вперед и не торопясь, как и завещали любимые руководители, уселся за первую парту. Там, где пламенным задом нашего пионерского светила уже было для меня нагрето соответствующее место. Большое городское начальство с улыбкой наблюдало за моими передвижениями и терпеливо ждало, пока не освободится класс. Точнее, пока его не очистит от посторонних лиц потеющая от избытка рвения Грипповина, откровенно сдерживающая себя от жгучего желания раздать порцию-другую ускоряющих пинков особо нерасторопным организмам. Наконец дверь за всеми закрылась. В классе повисла звонкая тишина, особо выразительная после только что стоявшего гвалта. Диана Сергеевна вновь зачем-то улыбнулась. – Ты меня не узнаешь, Витя? Вообще-то… я с первой секунды почувствовал, что где-то ее раньше видел. Только… образ английской принцессы, так рано от нас ушедшей, не давал мне собрать собственные мысли в кучу. Я пожал плечами. – А что, должен? – Да нет, не обязательно. Я… была у вас в четырнадцатой школе, на первом звонке. Ты стихотворение читал на линейке. «Первый класс, первый класс, есть учебники у нас». Помнишь? – Стихотворение… помню. Вас – не очень. В сентябре полтора года назад мое взрослое сорокадевятилетнее сознание из две тысячи пятнадцатого перелетело в тысяча девятьсот семьдесят третий год и вселилось в это детское тело. В мое собственное семилетнее тело, отодвинув в сторону детские мозги и память. Но эта фантастическая метаморфоза произошла в середине месяца! А от того, что было на школьной линейке первого сентября, меня, получается, отделяет не полтора года, а… полвека с лишним. Немудрено запамятовать… – Не страшно, – вновь улыбнулась женщина. – Время прошло. И забыть меня… немудрено. Тоже… почти стихи… Я вылупился на эту странную женщину, угадавшую мои мысли. Все-таки чертовски приятно смотреть на ее улыбку. Она у нее, как и одежда с бижутерией… стильная, что ли. И… так все-таки знаю я ее или не знаю? Какое-то саднящее душу беспокойство звенит внутри… – Вам про меня чего-то там рассказывали, – напомнил я, решив перейти к конкретике. – Мол, наслышаны вы… – Да-да. Рассказывал… кое-кто. Впрочем, давай о самом важном, – поняла меня женщина. – У меня для тебя, Витя, есть очень приятная и совершенно необычная новость. Такая, что может повернуть в лучшую сторону жизнь любого советского школьника. Думаю, и ты не исключение. – Я заинтригован, – вырвалось у меня нечаянно. По лицу моей необычной собеседницы мелькнуло легкое недоумение. Недоумение и… интерес. – Это хорошо, – рассеянно произнесла она. Пару секунд еще что-то прикидывала у себя в голове и наконец выдала: – Значит, так. Дело заключается в том, что нашему отделу образования случайным образом достались два места по программе международного совместного обучения. Есть такое движение в странах Совета экономической взаимопомощи. Из вашего класса два ребенка поедут учиться… ты не поверишь… в ГДР. В Германскую Демократическую Республику! И комиссия выбрала именно тебя. Тебя и твою одноклассницу, Свету Черешню. Представляешь? Правда, здорово? – Ап… А почему меня? – проблеял я, огорошенный действительно невообразимой новостью. И перспективами… – Педагоги определили, – безапелляционно заявила Диана Сергеевна. – Тебя – как успевающего по всем школьным дисциплинам, Светлану – как кандидата в мастера спорта по акробатике. В девять лет! – Я ведь… хорошист всего-навсего. – Это не так важно, – вновь улыбнулась красавица педагогического фронта, – ты слышал такое слово – «потенциал»? – Угу. – Судя по отзывам твоих учителей, потенциал у тебя огромный. – А… каких именно учителей? Опять легкое недоумение во взгляде. – Витя, почему-то у меня складывается впечатление, что ты и не рад вовсе. Ты вообще понимаешь, что тебе предлагают? – Понимаю. Какие учителя меня хвалят? – уперся я. Что-то здесь не так. Легкая тень пробежала по лицу нашей местной принцессы. – Да все, – заявила она с легким оттенком раздражения. – В чем дело, Витя? – И Агриппина Васильевна хвалит? – И Агриппина Васильевна. А вот тут ты врешь, матушка. Элементарной проверки не выдержала! Вот чего-то подобного я и ожидал в этой неординарной ситуации. Вроде бы все ровно, гладко – и на тебе, первая явная ложь. Чтобы Грипповина обо мне, о кухаркином сыне, что-нибудь хорошее сказала – ни в жисть. Совравши однажды… Я внимательно рассматривал эту действительно, без дураков, стильную женщину. Такую же стильную, как и… лживую. И молчал. Если паузу перетянуть, то оппонент по-всякому начнет дергаться. Реагировать. Как бы не так! Диана смотрела на меня доброжелательно и… по-матерински снисходительно. Сколько ей лет? На вид – около тридцати, с поправкой на макияж, дорогой, надо сказать, макияж, – ближе к сорока. И явно огромный, не по годам опыт вести трудную беседу. Да она меня переигрывает! Я заерзал на стуле. И слегка разозлился. Неизвестно на что. – Я не поеду! – неожиданно даже для самого себя в лоб заявил я ей. – Не интересно, знаете ли, мне… с немцами. Язык у них… слух мне режет. Климат опять же прохладный, пища жирная. Да и вообще… дела у меня здесь. Дела! Тонко подведенные брови изумленно взметнулись вверх. И нервическое постукивание маникюром по автобусной стекляшке, которой Грипповина замостила свой рабочий стол с целью запихивания под стекло руководящих циркуляров и фотографий котят с бантиками. – Не поедешь… – повторила она задумчиво. – Дела у тебя… Понимаю. Легко встала со стула, поправила золотой браслет на руке циферблатом вверх… Не все у нее оказалось идеальным – великоваты часики. Еще раз глянула на меня с непонятным выражением лица. Блин, да я ее точно знаю! Когда не улыбается – вообще где-то рядом. И это платье… – Мне очень жаль, – сухо произнесла она. – До свидания, Витя. Она повернулась ко мне спиной и двинулась на выход. Я бы сказал, порхнула. Движения скупые, отточенные, как у балерины. Эй! А что, уже все? Постойте, а почему это меня никто здесь не уговаривает? Что за дела? Так серьезные вопросы не решают. Может быть, я передумаю? Странно.