— Вить. Это мой выбор. Понимаешь? Я решилась. А ты? Ты что-нибудь решил для себя? — Да кто меня вообще спрашивает. Чертов Игорь! — парень стоял, переминаясь с ноги на ногу, не в силах выдавить из себя ответ. — Не отпущу я тебя никуда, — сказал он, помедлив, подошел к ней в плотную, обнял, готовую было отстраниться девушку. — Одну никуда не отпущу, — и уже злее добавил. — Поняла? 36. Бес Петляние дороги угадывалось лишь благодаря мельканию в темноте светоотражателей на направляющих столбиках. Дождь бил по лобовому стеклу, успевая смазать изображение быстрее, чем двигались дворники. Встать бы, остановиться. Переждать не погоду. Да куда уж там. Лишний рубль в кармане, он, как говориться, не лишний… Да и погода. Ездили и в такую и в еще более плохую. Старенькая фура прочерчивала ночь тусклым светом фар. Трасса была пустая. Редкие встречные сбавляли ход и брали чуть правее, оберегая себя в такую непогоду. Да и водитель фуры не гнал, так же аккуратно объезжая встречные машины. Если б не дождь, зарядивший с самого утра, то денек был бы весьма приятный. Начало августа, суббота. Гуляй не хочу. Наслаждайся жизнью. Но, увы, погода решила иначе. Колонки в кабине фуры хрипели шансоном вперемежку с песнями восьмидесятых и девяностых. Ретро шлягер. Что-то до боли заунывное, но бесконечно душевное и родное. Хочешь, не хочешь, но если сам родом из тех лет то, что не песня, то ностальгия, воспоминание какое-то. Вот под эту пеню заканчивал школу. Под эту шел в армию. Под сопли этой песни целовала жена, когда вернулся с Афгана. Каждая нота была прожита. Каждое воспоминание отдавало теплом. А вот этот блатничек. Как его исполнял друг, который не вернулся с войны, отнимающей жизни и не дающей надежды. Жизнь длиною в песню, или песня, которая длится всю жизнь. Иван сидел в потертом водительском кресле и до боли в глазах вглядывался в дождь перед собой, пытаясь не въехать в какую-нибудь яму, которыми, как грибами после дождя, утыканы дороги нашей родины. Яркий свет встречных фар заставил водителя отвести взгляд в стороны и негромко выругаться: «Вот сука, на дальнем что ли?» Но моргать приближающейся машине Иван не стал. «Хрен с ним, пусть светит». Часы на приборной панели показывали половину двенадцатого ночи. Скоро полночь. Лежал бы сейчас перед телевизором, потягивал бы пиво. Потом бы спать. Но вот нет. Дождь, дорога, ночь. Зато чистая наличка в кармане. Почему бы не покататься? Впереди белым мелькнул знак населенного пункта. Ни названия, ни призвания. Иван сбросил скорость. Дорога хоть и пустая, а улететь по скользкому асфальту в кювет или в чей-то дом на повороте, как-то не хотелось. Да и сбить какую-нибудь пьянь в населенном пункте в такую погоду можно было легко. Тише едешь, дальше будешь. Движок чуть взвизгнул, переходя на пониженную передачу, но затем потихоньку утих, и стал мерно гудеть, аккомпанируя музыке. В окнах некоторых домов еще горел свет. Живые огоньки, бегущие вдоль дороги, со своими страстями, тайнами, желаниями. Иван сбавил ход, вглядываясь в силуэты домов. Он уже очень давно мечтал приобрести себе домик, где-нибудь подальше от города. Чтобы тишина, покой. Свежий воздух, свой огород, речка и небольшое подсобное хозяйство: курочки, кролики, гуси. Вглядываясь в дома на обочине, он представлял, что вот такой же домик будет и у него. И так замечтался, что задержав взгляд на домах, едва не пропустил еле уловимое движение впереди, чей-то темный силуэт на дороге. Автоматически, не задумываясь, он резко ударил по тормозам. Фура, теряя сцепление с дорогой, все еще ехала вперед, а кабина, завернувшись на бок, уже смотрела на теплые и уютные огоньки домов на обочине. Иван вцепился в руль, выкручивая его противоположную сторону, и чувствуя, как прицеп за его спиной, начинает забирать влево, вслед за кабиной. Водитель не думал ни о чем, сжавшись всем телом в один мускул, он старался удержать руль в вывернутом состоянии. А затем плавно нажал на педаль газа. Колеса получили сцепление с дорогой, кабина вывернулась в нужную сторону, и уже собравшаяся слететь на обочину фура вернулась в нужную полосу, едва не перевернувшись из-за неожиданной смены направления. И тут Иван вновь ударил по тормозам. Скорость машины к тому моменту уже не была большой, а ускорения, полученного при выравнивании, хватило лишь на возвращение в полосу, и фура остановилась. Иван повалился на руль не в силах поднять глаза на дорогу. К нему только сейчас начало приходить чувство страха, от которого руки затряслись, а дыхание участилось, вызывая в груди достаточно тревожные боли. Его бросило в пот. Он понял, что мог за время своего маневра сбить человека на дороге. Фура — это не велосипед, раскатает так, что и собирать будет нечего. А дождик за ночь и следы все смоет. От этой мысли Ивана начало трясти еще больше. Перебарывая себя, он все же поднял глаза, и, вздохнув с облегчением, тут же начал закипать от злости и ярости. На дороге четко перед машиной, в каких-то пяти метрах, стоял человек. В неярком свете фар, и, наверное, из-за искажения, вызванного бьющим по стеклу дождем, Ивану показалось, что человек выглядит как-то странно, оборвано, будто он в дряхлой старой одежде. Бродяга? Также Иван заметил не правдоподобную и большую тень, стелющуюся от ног оборванца и убегающую дальше в темноту. И тень эта, в отличие от человека, двигалась, разворачивалась боком к фуре, становясь горбатой и непропорциональной, не человеческой. Но задумываться над этими видением, вскипающий от ярости Иван не стал, списывая все на ночь, дождь и залитые водой стекла. Он выскочил на дорогу и, еще не дойдя до оборванца, заорал. — Ты что пьянь, растудыть твою в качель, захотел под колесами сдохнуть?! Не дождешься, сука, я тебя сейчас сам прибью! Иван подошел к не двигающемуся человеку и собрался было толкнуть его, как почувствовал липкий холодок, дыхнувший на него от оборванца. А затем нечеловеческий страх ворвался в сознание водителя, заставив его сжаться и, приклонившись, податься назад. Иван понял, что боится-то он именно этого оборванца, стоящего перед ним, ободранного, тощего, самого смотрящего себе под ноги, именно его и его тени, распластавшей свои черные крылья по дребезжащему от льющей с небес воды асфальту. Бродяга поднял глаза и вибрирующим на низких тонах голосом прошептал: — Вернись в машину. Открой пассажирскую дверь, включи печку на полную и поехали дальше. Тебе со мной по пути. Не смея перечить, Иван выполнил все указания в точности, как было сказано. И когда незнакомец залез в машину и, недолго думая, разместился на спальнике за спиной водителя, Иван завел движок и плавно тронулся по дороге, не думая о том, куда он едет и зачем. Остальной путь плыл перед Иваном, как во сне. Он молчал. Его пассажир лежащий сзади, похоже, даже не ворочался. В голове же у водителя в месте со страхом пристроились смирение и обреченность. Ни важно куда, ни важно зачем. Дорога за окном, а внутри тоска и уныние. Один лишь раз за всю дорогу Ивану стало легче. Топливо в баке заканчивалось, и он был вынужден заехать на заправку. Как только он вылез из кабины и пошел оплачивать горючку, ему как будто бы ударило в лицо свежим ветром, будто пелена с глаз сошла. Он почувствовал облегчение и дикое желание бежать. Бросить к чертям и эту фуру и тем более непрошеного пассажира. Но страх, заставивший тело водителя затрястись от возможного возмездия, не дал ему сделать и лишнего шага. Как на автомате, с бледным лицом и дрожащими руками, он оплатил топливо и заправил бак до краев. А когда залез обратно в кабину, то чувство безысходности снова с такой силой вжало его в старенькое кресло, что невозможно было даже дышать. Смирение и обреченность вновь вогнали Ивана в состояние овоща, функции которого лишь гнать фуру, безжалостно давя на педаль газа, не оглядываясь назад, и не думая о том, что же ждет тебя впереди. Ночь прошла, выставив на свет божий всю грязь дорог, которую взбили, накатали за ночь тысячи колес. Дождь кончился, но погода не улучшалась. Хмурое небо, которое из-за тумана, казалось, весело над самой головой, не давало надежды увидеть солнце. Иван не спал всю ночь. Да он и не задумывался над этим. Какой тут сон, когда жить оставалось совсем чуть-чуть. Да и жить ли? Просто вести машину. Толи из-за тумана, толи из-за усталости, притупившей взгляд, но Иван не заметил, как из колышущегося марева впереди вынырнула белая с синими полосами машина, припаркованная на обочине, а возле нее с радаром в руке стоял, замерев на месте в позе стрелка, сотрудник ГИБДД. Видимо выстрел нашел свою цель, так как через мгновенье радар был опущен вниз, а черно-белый жезл разрубил воздух, приказывая машине остановиться. Мыслей у Ивана в голове не было, а страх, который держал его в оцепенении на всем продолжении пути, почему-то никак не отреагировал на происходящее, и фура плавно замедляясь, приняла вправо, съезжая на обочину, и остановилась за машиной сотрудников полиции. Иван толкнул дверь, и с тупым выражением уставился на инспектора ГИБДД, уже стоящего возле кабины. — Добрый день. Старший сержант Улькай. Предъявите ваши документы, и пройдите в машину для составления протокола о нарушении. Иван молчал, непонимающе смотря на полицейского. — Эй, мужик, ты меня слышишь? — полицейский поводил жезлом в воздухе из стороны в сторону, привлекая внимание водителя. Иван дернулся, приходя в себя, и судорожно закивал головой, неожиданно поняв, кто перед ним и что он требует. — Да, да, сейчас, — запинаясь, выговорил он, доставая из бардачка документы. — Один едешь, Иван Григорьевич? — полицейский взял права и опустил голову, изучая их содержимое. — Да, да, один, — соглашаясь, тараторил Иван. — А ноги со спальника чьи торчат? — полицейский все еще ковырялся в полученных документах, и как он успел заметить еще одного человека в кабине, для Ивана осталась загадкой. — А, это? — Иван, не зная что ответить, соврал первое, что пришло на ум. — Напарник мой, отдыхает, всю ночь за рулем. — А что же говоришь, что один едешь? — старший сержант Улькай наконец-то вновь поднял взгляд на Ивана. — Так это… — Иван замялся, подбирая слова. — Запамятовал что-то. — Запамятовал? — полицейский внимательно посмотрел на водителя фуры. — Какой-то ты странный, Иван Григорьевич. Его документы тоже давай, и в машину к нам. — Товарищ сержант, — начал, было, Иван, но полицейский перебил его. — Старший сержант, Иван Григорьевич, старший. — Товарищ старший сержант, — Иван, спускаясь из кабины, чуть не упал вниз, поскользнувшись на скользкой от дорожной грязи ступеньке. — Товарищ старший сержант. Он там это, спит, и документы у него там где-то. Полицейский развернулся, в непонимании уставившись на водителя. — Чего? Буди давай своего напарника. — А? — захлопали глазами Иван, а потом вновь закивал головой. — Да, да сейчас, — и полез обратно в кабину, не зная, что делать. Но делать ему ничего не пришлось. Как только он поднялся на кресло, его пассажир сам, молча, спустился со спальника и вылез из кабины, тихо прошипев: — Сиди здесь. Иван вжался в кресло и, молча, наблюдал за происходящим. Его оборванный и грязный пассажир медленно обошел кабину. Старший сержант Улькай, увидев бомжеватого вида человека, сначала с непониманием уставился на Ивана, который зашуганным котенком смотрел на него сверху. — Это что твой напарник? — Замолчи, — тихо, но властно проговорил оборванец. Даже не проговорил, а вновь прошипел. — Ты вошь под хвостом блохастой собаки. Ты червь под ногами всесильного. Ты прах у его ног. От каждого слова пассажира полицейский как будто бы сминался, сжимался, ломано дергаясь. Его руки, сначала одна, затем вторая, согнулась в локтях, затем он как будто бы попытался себя обнять, сводя плечи вместе, затем его тело наклонилась в бок, а лицо исказила гримаса нестерпимой боли. Голова запрокинулась назад, а ладони, сжатые до этого в кулаки, раскрылись, вывернувшись в обратную сторону, будто собирались сжаться в кулак вновь, но с тыльной стороны. Полицейский все гнулся и гнулся, на служебной рубахе уже затрещали швы, а красное лицо, казалось, сейчас лопнет от напряжения. Тихий свист вырывался из его полуоткрытого рта. — Серега что с тобой? — от машины ДПС бежал второй полицейский, заметивший, что с его товарищем что-то твориться. — Серега? Старший сержант Улькай прекратил свою гимнастику, зато подбежавший напарник, замер на месте, будто налетел на невидимую преграду, а сам лишь встретился взглядом с оборванным пассажиром Ивана. — Иди назад и принеси все, что у тебя есть. Второй полицейский развернулся, в то время пока его напарник, корчась на земле, тихо подвывал и держал руками свой бок, будто тот собирался от него сбежать, а он стремился его удержать. Зомбированный второй полицейский поднес оборванцу пачку мятых купюр. Тот забрал их, тут же спрятав себе в лохмотья, и направился на свое место в кабине фуры. — Поехали. Уже рядом. Иван захлопнул свою дверь и помчал машину дальше, оставляя за спиной двух полицейских, одного с протянутой пустой рукой, а второго корчащегося на обочине. Как и сказал пассажир, ехать пришлось недолго. Он неожиданно схватил Ивана за руку. — Стой. Приехали. Иван остановился, даже не съехав на обочину. Его вновь трясло. Он знал, что их путь закончен. Точнее его путь. И сейчас он должен будет умереть. Тяжело и часто дыша, он краем глаза увидел, как пассажир открыл свою дверь и выбрался наружу. Затем дверь захлопнулась, а из открытого окна донеслось. — Расслабься Иван. Это шутка, — и громкий глухой смех заставил задребезжать всю кабину фуры. — Шутка. Живи. Пассажир двинулся напролом через посадки, а водитель еще целый час стоял на месте, боясь пошевелиться. Мимо с раздраженным бибиканьем проносились машины, но Иван не замечал их. Он, сидя на своем привычном водительском кресле, сейчас второй раз рождался, чувствуя, как вслед за ушедшим оборванцем, его покидают и обреченность, и смирение, и страх, возвращая в душу надежду и уверенность в себе, в своем нынешнем и завтрашнем дне. 37. Бродяги — Ань, — окликнул проходящую мимо девушку Моня. — Тебе не кажется, будто плетень немного покосился?