Я пожал плечами: – Ну кто-то ведь должен быть рядом. Может, ты не в курсе, но па… не горит желанием очутиться в доме престарелых. – И твоего мнения я тоже не спрашивал. – Конечно. Я так только, советую… Мне он сказал, что у него заготовлен план на этот случай. Я бы на твоем месте пересчитывал его таблетки. Огонь в глазах Шая разгорался. – Секундочку… Ты мне будешь рассказывать о моем долге перед папашей? Ты? – Что ты, я только предупреждаю. Не хочется, чтобы тебе пришлось жить с чувством вины, если что-то случится. – Да какой, мать твою, нахер, вины? Сам считай его таблетки, если тебе надо. Я всю жизнь обо всех вас заботился. С меня хватит. – Знаешь что? – сказал я. – Рано или поздно тебе придется бросить эту идею, что ты всю жизнь был для всех рыцарем в сияющих доспехах. Пойми меня правильно, это забавно наблюдать, но есть тонкая грань между безобидными иллюзиями и самообманом, и ты эту грань переступаешь. – Ты понятия не имеешь… – Шай покачал головой. – Ни малейшего понятия. – Неужели? Мы с Кевином на днях вспоминали, как ты проявлял свою заботу. И знаешь, что пришло на память – Кевину, не мне? Как ты запер нас обоих в подвале шестнадцатого дома. Кевину было года два, что ли, может, три? Тридцать лет прошло, а он по-прежнему не любил туда ходить. Да уж, той ночью он ощутил твою заботу по полной. Шай откинулся назад, так что стул опасно накренился, и захохотал. Свет торшера превратил его глаза и рот в бесформенные темные провалы. – Той ночью… – повторил он. – Помню, как же… Хочешь знать, что случилось той ночью? – Кевин описался. Он почти впал в ступор. Я ободрал руки в лохмотья, пытаясь сорвать доски с окон, чтобы мы могли выбраться. Вот что случилось. – В тот день папу уволили, – сказал Шай. Когда мы были детьми, папашу увольняли регулярно, а потом почти вовсе перестали нанимать. Эти дни никому не нравились, тем более что вместо уведомления об увольнении ему обычно доставалась недельная получка. – Уже смеркалось, а его все нет и нет, – продолжал Шай. – Так что ма уложила нас всех в постель – мы тогда вчетвером спали на матрасах в задней спальне; это потом появилась Джеки и девчонок переселили в другую комнату. Ма вся на дерьмо изошла, мол, на сей раз она отца на порог не пустит, пускай хоть в канаве спит – ему там самое место, – пускай его измордуют, переедут машиной и бросят в тюрьму одновременно. Кевин хнычет, что хочет к папе, хрен его знает зачем, а она ему, мол, заткнись и спи, а то папочка вообще больше не вернется. Я спросил, что мы тогда будем делать, а она мне: “Тогда ты будешь мужиком в доме, придется тебе о нас заботиться. У тебя всяко лучше получится, чем у этого неудачника”. Если Кеву было два, то мне, значит, сколько? Восемь? – Почему я не удивлен, что ты окажешься главным мучеником во всей истории? – Короче, ма уходит, дескать, сладких снов, детишки. Посреди ночи является па и выламывает дверь. Мы с Кармелой бегом в гостиную – а па швыряет в стену свадебный сервиз, предмет за предметом. У мамы все лицо в крови, она вопит, чтобы он прекратил, и поносит его на чем свет стоит. Кармела цепляется за папашу, а тот ей как врежет – она через всю комнату отлетела – и давай орать, что это мы, гребаные дети, загубили ему жизнь, что нас всех надо утопить как котят, перерезать глотки – и снова стать свободным человеком. Уж поверь, говорил он на полном серьезе. – Шай налил себе еще на дюйм виски и махнул бутылкой мне. Я покачал головой. – Ну как хочешь. Он прется в спальню, прирезать всех нас разом, ма прыгает на него, орет, чтобы я увел малышей. Я ведь теперь мужик в доме? Так что я вытаскиваю твою задницу из постели, говорю, что надо уходить. Ты скулишь и ноешь: зачем да почему, не хочу никуда, ты мне не указ. Ясно, что надолго ма папашу не задержит, так что я даю тебе затрещину, хватаю Кева под мышку, а тебя волоку за ворот футболки. И куда мне было вас вести? В ближайший участок полиции? – Вообще-то у нас соседи были. Дохрена соседей… Шая передернуло от отвращения. – Ага. Надо было вывалить наше грязное белье перед всей Фейтфул-Плейс, подарить им такой смачный скандал, чтоб до конца жизни вспоминали. Ты бы так поступил? – Шай залпом хлебнул из стакана и, морщась, дернул головой. – Да уж, с тебя станется. А я бы всю жизнь стыдился. Мне даже в восемь лет гордость не позволила. – В восемь лет и мне тоже. Но сейчас-то я взрослый человек, и мне гораздо сложнее понять, почему запереть младших братьев в западне без возможности выбраться – повод для гордости. – Это лучшее, что я мог для вас сделать. Думаешь, у вас с Кевином выдалась паршивая ночь? Вам только и надо было отсидеться, пока папаша не вырубится и я за вами не приду. Я бы что угодно отдал, чтобы остаться в уютном подвальчике вместе с вами, но мне пришлось вернуться сюда. – Так перешли мне счет от твоего психотерапевта, – сказал я. – Мне твоя сраная жалость не нужна! Просто не жди, что меня совесть замучит из-за того, что вам черт-те когда пришлось несколько минут посидеть в темноте. – Только не говори, что оправдываешься таким образом за два убийства. Наступило очень долгое молчание. – Долго под дверью подслушивал? – наконец спросил Шай. – Я и без того все знаю, – сказал я. – Холли тебе что-то сказала, – произнес он, помедлив. Я не ответил. – И ты ей поверил. – Вообще-то она моя дочь. Можешь считать меня слюнтяем. Он покачал головой: – Да я не об этом. Просто она – ребенок. – От этого она не становится дурой. Или лгуньей. – Нет. Но у детей сильно развито воображение. Люди могут хаять что угодно – от моего причиндала до гениталий моей матери, – я и бровью не поведу, но от одного только предположения, что я поверю на слово Шаю, а не родной дочери, у меня начало подниматься давление. – Давай начистоту: мне не нужно, чтобы Холли мне что-то рассказывала, – торопливо произнес я, пока он не заметил, что меня задел. – Мне точно известно, что ты сделал – и с Рози, и с Кевином. Я узнал это гораздо раньше, чем ты думаешь. Чуть погодя Шай снова откинулся вместе со стулом и достал из буфета пачку сигарет и пепельницу; как и я, при Холли он не курил. Он не спеша снял с пачки целлофан, постучал кончиком сигареты и щелкнул зажигалкой, по-новому раскладывая в уме факты и отстраненно оценивая получившиеся взаимосвязи. – У тебя три расклада, – сказал он наконец. – То, что тебе известно; то, что тебе, по твоему мнению, известно; то, что ты можешь использовать. – Да неужели, Шерлок! И что дальше? Я видел, как он принял решение, видел, как поднялись и напряглись его плечи. – Ладно, давай начистоту: я шел в тот дом не для того, чтобы обидеть твою девушку. Мне такое и в голову не приходило, пока все не случилось. Я знаю, что ты хочешь выставить меня коварным злодеем; знаю, что это отлично совпадает со всем, во что ты всегда верил. Но все было не так. Далеко не так просто. – Ну просвети меня, раз на то пошло. За каким же хреном ты туда пошел? Шай положил локти на стол и стряхнул пепел с сигареты, глядя, как вспыхнул и потускнел оранжевый огонек. – Как только я устроился в магазин великов, я начал откладывать каждый лишний пенни с зарплаты. Конверт с деньгами приклеил за постер Фэрры Фосетт, помнишь его? Чтобы ни папаша, ни вы с Кевином не стащили. – Я свои прятал в рюкзаке, за подкладкой. – Ага. Откладывать получалось не ахти – то маме на хозяйство дашь, то на пиво раскошелишься, – но только сбережения и помогали мне не свихнуться в этом дурдоме: пересчитывая деньги, я всякий раз говорил себе, что к тому времени, как я накоплю себе на съемный угол, ты подрастешь и сможешь присматривать за младшими. Кармела тебе помогла бы – на нее всегда можно было положиться. Вы вдвоем прекрасно управились бы, а там уж и Кевин с Джеки встали бы на ноги. Я просто хотел тишины и покоя, своего жилья, куда можно позвать приятелей, привести девушку – в конце концов, выспаться по-человечески, не прислушиваясь вполуха, как там папаша. В иных обстоятельствах старая, изношенная мечта в голосе Шая вызвала бы у меня сочувствие. – У меня почти получилось, – продолжал он. – Почти… В новом году я уже собирался первым делом подыскать себе жилье… А потом Кармела обручилась. Я знал, что она хочет сыграть свадьбу как можно скорее, как только они кредит получат, и я ее не винил: она, как и я, заслужила право выбраться. Бог свидетель, мы оба заслужили. Оставался ты. Шай мрачно, устало глянул на меня поверх стакана не то что без братской любви, а будто даже не узнавая – как на огромное препятствие, вырастающее поперек дороги, о которое спотыкаешься в самые неподходящие моменты. – Только вот ты об этом даже не задумывался, – сказал Шай. – Я и ахнуть не успел, как выяснилось, что ты тоже собрался линять, да не куда-нибудь, а в Лондон… А мне бы и Ренелы хватило. К чертям семью, да? К чертям твою очередь брать ответственность, к чертям мой шанс выбраться. Нашего Фрэнсиса заботит только одно: присунуть своей девке. – Я хотел, чтобы мы с Рози были счастливы. Вполне возможно, что мы стали бы двумя самыми счастливыми людьми в мире, но ты просто не мог оставить нас в покое. Шай хохотнул, выпустив дым через нос. – Хочешь верь, хочешь нет, я почти оставил, – сказал он. – Я, конечно, собирался навалять тебе перед отъездом, отправить на паром в синяках, чтобы британцы на том берегу хорошенько тебя помариновали за подозрительный вид. Но вообще я решил тебя отпустить. Кевину до восемнадцати оставалось года три, он позаботился бы о маме и Джеки; я прикинул, что покамест потерплю. Но потом… Шай скользнул взглядом к темным крышам и мещанскому раздолью Хирнов за окном. – Это все па, – сказал он. – В ту самую ночь, когда я узнал про тебя и Рози, он взбесился на улице под домом Дейли, полицию вызывали и прочее… Три года я бы еще выдержал, оставайся все по-прежнему. Но он становился хуже. Тебя там не было, ты не видел. А я и так нахлебался сполна. Той ночью мое терпение лопнуло. Я тогда возвращался домой, подхалтурив за Вигги, не чуя ног от счастья; по всей улице горели окна и слышались приглушенные голоса, Кармела подметала осколки фарфора, Шай прятал кухонные ножи. Все это время я знал, что та ночь стала переломной, однако двадцать два года я думал, что сломалась Рози. Мне и в голову не приходило, что кто-то другой находился гораздо ближе к краю бездны. – И ты решил запугать Рози, чтобы она меня бросила. – Да, решил. Только не запугать, а попросить, чтоб сбавила обороты. Я имел на это право. – Вместо того чтобы поговорить со мной? Нормальные мужики решают свои проблемы без наездов на девушек. Шай покачал головой: – Я бы с тобой потолковал, если бы верил, что это хоть как-то поможет, – думаешь, мне очень хотелось трепаться о наших семейных делах с какой-то девчонкой только потому, что она тебя за яйца ухватила? Но я тебя знал – сам ты никогда бы до Лондона не додумался. Ты был еще дитем неразумным, большим ребенком – ни мозгов, ни смелости на такое замахнуться у тебя бы не хватило. Я знал, что Лондон – всяко идея Рози, знал, что могу хоть до посинения тебя отговаривать, а ты все равно поедешь туда, куда она прикажет. А еще я знал, что без нее ты дальше Графтон-стрит не уйдешь. Вот я и пошел искать Рози. – И нашел. – Легко! Я знал, что той ночью вы собираетесь уехать, знал, что ей придется зайти в шестнадцатый дом. Я дождался твоего ухода, вышел через черный ход и добрался дворами. – Шай затянулся и, окутанный облаком дыма, задумчиво сузил глаза. – Я не боялся с ней разминуться, потому что видел тебя из верхних окон. Ждет себе под фонарем, рюкзачок и все дела, из дома сбегает. Умиляха. Жгучее желание вбить его зубы ему в глотку снова нарастало где-то в дальних закоулках мозга. Та ночь принадлежала только нам, мне и Рози; она была нашим тайным воздушным шаром, который мы строили месяцами, чтобы улететь на нем прочь. Шай замарал его весь своими грязными лапами, будто подглядывал, как мы целуемся. – Она пришла тем же путем, что и я, – дворами, – продолжал Шай. – Я отступил в угол, а потом пошел за ней в верхнюю комнату, думал, перепугаю ее, но она едва вздрогнула. В чем в чем, а в смелости ей было не отказать. – Да, – подтвердил я.