– Неужели он навел на нее порчу? Доска снова затряслась. Профессор объяснил: – Она опасается, что ее откровенность вызовет гнев месье Чомбе, который, по всей видимости, обладает ужасными демоническими способностями. Дядюшка Бамба вопросительно взглянул на меня. И я обратился к колдуну: – А Урсула не согласилась бы войти в контакт с господином Чомбе и убедить его, что Мама вовсе не хотела причинить ему зло? Сказать, что, наоборот, за все предыдущие месяцы она доказала ему делом свое хорошее отношение. Может, Урсула объяснит ему, что Мама сама стала жертвой административной несправедливости? – Прекрасная мысль, мой мальчик! – одобрительно воскликнул дядюшка Бамба. Колдун снова воззвал к потолку: – Возьмете ли вы на себя эту миссию, Урсула? Капля на миг замерла и вяло поползла к слову «нет». – Странно, – растерянно пробормотал профессор. – До сих пор Урсула всегда была готова оказать помощь. И он громко вопросил потолок: – Почему, Урсула? Почему? Капля переместилась к букве «З», потом к «А», потом к «Н», и профессор облегченно вздохнул: – «Занята»! Урсула сообщает, что она завалена работой. Что ж, вполне понятно, – такая услужливая особа… – Улыбнувшись, он сказал: – В таком случае я вам предлагаю следующее решение… И снова обратился к потолку: – Урсула, не позволите ли вы обратиться к вам с этим поручением завтра? Капля поползла к «Да». – Потрясающе! Благодарю вас, Урсула! До завтра. Он с довольным видом потер руки и нажал на ближайший выключатель. Вспыхнул свет, и мы все зажмурились. – Сомнений нет, Урсула сможет убедить господина Чомбе, и Фату станет прежней. Мы повернулись к Маме – такой замкнутой и отрешенной, словно она спала с открытыми глазами. Мадам Симона подняла штору; тем временем колдун подошел к дяде, вытирая свою доску. – С вас сто пятьдесят евро. Бамба изумленно заморгал: – Но вы же говорили «пятьдесят»! – Из-за плотного рабочего графика Урсулы мне придется входить с ней в контакт еще как минимум дважды, чтобы она занялась вашим делом. Таким образом, исцеление Фату потребует трех сеансов. А пятьдесят евро, помноженные на три, это сто пятьдесят. – Да… разумеется, – согласился дядя. Профессор сунул в карман деньги и уложил в свой кейс доску Уиджи; перед тем как выйти, он подошел к господину Софронидесу и Роберу Ларуссу: – Я обладаю еще одним волшебным свойством – обеспечивать успех парням, которые не нравятся девушкам… Поскольку оба наши умника недоуменно пялились на него, разинув рот, он обратился к мадам Симоне: – …и девушкам, которые не нравятся парням. Интересует? – Иди ты в задницу! – отбрила мадам Симона сквозь зубы, достаточно тихо, чтобы ее не услышал Бамба. Прошла неделя; не знаю, старалась Урсула или нет, но Мамино состояние ничуть не улучшилось. Мы по-прежнему жили рядом с бесчувственной статуей. Дядюшка Бамба задумчиво почесал щеку. – Боюсь, что нам попались колдуны-самозванцы. – Какие-какие? – Шарлатаны. Меня предупреждали, что в Париже их полным-полно. Я-то сам за последние две недели подробно изучил все проспекты, полученные на станции «Барбес» во время нашего первого визита, и сейчас едва удержался, чтобы не добавить: только такие тут и есть! – Прямо не знаю, что же еще предпринять, – прошептал дядя, впервые за все время помрачнев. Он вообще изменился к худшему. Если Мама прочно застряла в своем нынешнем состоянии, ни туда ни сюда, то с дядей произошла печальная метаморфоза. Его покинула прежняя веселость, лицо сильно осунулось. Однажды утром, когда он встал с дивана, я вдруг сообразил, по его морщинам, по вялой, обвисшей коже, что ему уже больше пятидесяти лет, даром что на первый взгляд он производил впечатление молоденького. Теперь он уже не щебетал в кафе и вместо вина пил виски с содовой. По ночам он бесследно испарялся, приходил домой только часам к пяти утра и выглядел вконец измотанным. – Надеюсь, болезнь Фату не заразна, – прошептала однажды мадемуазель Тран, глядя на Бамбу, такого же пришибленного, как Мама. – Да ты что! – возразила мадам Симона, относившаяся к моему дяде с материнской нежностью. – Просто он переживает за сестру, вот и грустит во хмелю, – сразу видно, какая это благородная душа! – Что вы имеете в виду, Симона? – осведомился господин Софронидес, которого выпивка, наоборот, приводила в веселое расположение духа. – Хмель выдает не то, что мы собой представляем, а то, что хотим скрыть. Он как бы разрушает плотины нашего сознания. Люди, которые в трезвом виде запрещают себе смеяться и шутить, впадают в эйфорию, напившись; другие, которые воздерживаются от жалоб на судьбу, захмелев, изливают перед всеми свою горечь. Словом, у печальных натур хмель веселый, а у веселых – наоборот, грустный. Наш дорогой Бамба так старается нас развлечь, что в подпитии его одолевает меланхолия… Она нежно посмотрела на него: – Какой чудесный человек! И подлила ему виски. Я уже вконец отчаялся исцелить Маму, как вдруг одно событие коренным образом перевернуло всю нашу жизнь. Однажды утром, а было это в понедельник, в бакалею покойного господина Чомбе вторглись неизвестные субъекты в темно-серых, цвета антрацита, костюмах, похожие друг на друга, как близнецы-братья. Они орали во всю глотку, простукивали стены, распахивали ставни, рушили оконные рамы и дверные косяки. – Это еще кто такие? – проворчал я. – Ведут себя как хозяева. – А они и есть хозяева, милый Феликс. Это подрядчики, которые купили бакалею. Непонятно, каким образом слова мадам Симоны проникли в затуманенную голову Мамы. Мы-то считали, что ее мозг не воспринимает информацию извне, однако в ее глазах вдруг мелькнула искорка сознания. Мне показалось, что она все поняла. Ее застывший взгляд оживился, и она начала рассматривать этих людей с головы до ног. – Ты видишь то, что я вижу? – шепнул я мадам Симоне. Да, от нее это тоже не укрылось. И она кивнула, в восторге от внезапного пробуждения Мамы. Подрядчики не разговаривали, а горланили так, будто вокруг них трудились сотни рабочих – пилили, шлифовали, заколачивали. Теперь в глазах Фату горел живой интерес: она внимательно наблюдала за ними, покусывая губы, и явно приходила в себя. – Ого, какой прогресс! – еле слышно шепнула мадам Симона. Мы оба понимали: нельзя показывать Маме, что мы заметили ее неожиданный возврат к действительности. Провозившись примерно с час в бывшем «Фиговом рае», пятеро этих типов шумно ввалились к нам и бесцеремонно расселись, не дожидаясь приглашения, как на завоеванной территории. Самый рослый и самый старший из них – похоже, начальник – по-хозяйски оглядел помещение и зычно спросил: – Скажите-ка, вы свое кафе, случайно, не продаете? Мама – я абсолютно в этом уверен! – вздрогнула; однако, когда я пригляделся, она уже опять стояла с безучастным видом. Мадам Симона, к которой был обращен вопрос, прокашлялась и ответила: – Нет, извините. – Точно? – Точно. Кафе не продается. – Даже если мы вам предложим кругленькую сумму? Судя по лицу мадам Симоны, она сейчас мысленно проклинала юридическую путаницу, приковавшую нас с Мамой к этому месту. – Даже! – Ну, мы еще с вами потолкуем, – заключил главный, явно уверенный в своих возможностях. Затем он обернулся к остальным: – Кофе для всех? Те одобрительно загудели. Мадам Симона направилась было к кофеварке-перколятору и вдруг увидела, что Мама уже аккуратно расставляет чашки на подносе и засыпает в кофемашину молотый кофе. Она многозначительно подмигнула мне.