– Отведи меня к твоей матери, – решительно сказал он. Мы вошли в кафе, где мадам Симона уже опустила железную штору и приглушила свет, чтобы нам не мешали случайные посетители. Признаюсь: еще несколько секунд я надеялся на чудо: а вдруг Мама исцелится при виде Сент-Эспри? В кино можно часто видеть такие сцены, когда возвращение близкого человека пробуждает память того, кто, казалось бы, безнадежно замкнулся в себе. Увы, реальная жизнь похожа на фильмы не больше, чем фильмы на реальность… Мама посмотрела на Сент-Эспри как на пустое место, не обратила на него никакого внимания. Реакция последовала со стороны мадам Симоны: она вперилась в пришедшего со словами: – Черт подери! – Простите? – Я сказала: черт подери! Сент-Эспри поклонился ей: – Добрый вечер, я отец Феликса. Это заявление привело меня в полное замешательство. Какой еще отец?! Что он мелет?! Он не был моим отцом, он был любовником моей матери, случайным любовником, транзитным любовником, источником спермы, которую она выбрала, чтобы произвести меня на свет. Я не испытывал к нему никаких родственных чувств. Тоже мне – отец Феликса! – А я сразу это усекла, – отрезала мадам Симона. – Фату мне все рассказала… – Вот как? И что именно? – Что вы… ну… что вы… – Так что же? – Я-то думала, она прихвастнула… но нет, вовсе нет. Она густо покраснела и, нагнувшись ко мне, прошептала: – Знаешь, Феликс, будь я таким, как он, мне, может, и захотелось бы остаться парнем. Я пожал плечами. Меня меньше всего интересовала красота моего папаши; даже его появление казалось мне ненужным: я с малых лет привык жить и думать самостоятельно, без него. И его присутствие уже начинало меня раздражать. Тем временем к нам подошли завсегдатаи бара. – Ррро! – воскликнула мадемуазель Тран, застыв в изумлении перед Сент-Эспри. Робер Ларусс и господин Софронидес только чопорно кивнули ему в знак приветствия, не смея заговорить, и вернулись на свои табуреты. Судя по их лицам, красота моего родителя внушала им робость, но при этом ничуть не задевала их достоинства. Находясь на высшей степени совершенства, она создавала некое равенство вокруг себя: все некрасивые, заурядные – словом, обычные люди образовывали единое, однородное сообщество, в котором никто не мог с ним соперничать. В результате он не унижал безобразных, а, напротив, поднимал их до общего скромного уровня, за что они чувствовали к нему смутную признательность. Вместе мы обсудили сложившуюся ситуацию. Мадам Симона повторила: для подрядчиков главное – башли. И если им ничего не достанется, они будут преследовать Фату по закону: подадут на нее в суд и получат денежную компенсацию, а она потеряет свободу. Короче, будущее грозило ей тюрьмой и долгами. Или психушкой и долгами. – Вот разве только сбежать… – подсказала мадам Симона, обращаясь к Сент-Эспри. – Да, увезите ее отсюда! – одобрительно воскликнул господин Софронидес. – Возьмите Фату на свой корабль, и ее не найдут, – добавила мадемуазель Тран. Но тут уж я не вытерпел и взял слово: – Минутку! Что это вы распоряжаетесь моей матерью, как вещью! А я – что будет со мной, если она сбежит с этим господином? – Я твой отец, Феликс. – Ну да, отец – на один вечер! После двенадцати лет отсутствия. Если ты надеешься украсть у меня Маму, то напрасно беспокоишься! И тут до них дошло, что я обозлен до крайности и вот-вот расплачусь. Меня била дрожь, я весь вспотел и уже начал жалеть, что не выбросился из окна седьмого этажа, избавив себя от этой гнусной сцены. – Феликс прав, – подтвердил мой родитель. – Бегство не решит нашу проблему. Я заплачу подрядчикам, чтобы заткнуть им рот. Он достал из кармана пиджака бумажник шагреневой кожи, раскрыл его, и оттуда выпала целая колода банковских карточек, которые, словно повинуясь рукам фокусника, веером разлеглись на столе. Их было великое множество – голубые, платиновые, золотые. Из многих банков. Из многих стран. Просто супер, ничего не скажешь! Мы уже всему перестали удивляться: нам с первой же минуты стало ясно, что мой родитель выше всяких похвал. Во всем – во внешнем облике, в элегантности, в моральном отношении, в благородстве, в рыцарском духе. И тот факт, что он был еще и богат, только дополнял эту картину. Он спросил у меня, каким банкоматом можно воспользоваться, и я отвел его к нужному. Двадцать минут спустя он вручил мадам Симоне толстую пачку денег со словами: – Спасибо вам за поддержку, мадам Симона. Мы рассчитываем на вас. «Мы»? Это значит, Сент-Эспри и я? Он то и дело объединял нас в своих высказываниях. И хотя я тем вечером главным образом переживал за Маму, меня это дико злило, и чем дальше, тем больше… Когда мадам Симона ушла, мадемуазель Тран спросила у Сент-Эспри: – А где вы будете ночевать? Я чуть было не предложил ему диванчик, так недавно покинутый дядюшкой Бамбой. – О, не беспокойтесь, я забронировал номер в ближайшей гостинице. И мадемуазель Тран шепнула мне на ухо: – Настоящий джентльмен! Он даже не пытается воспользоваться ситуацией… – Сю-сю-сю! – буркнул я, высмеивая слащавый тон мадемуазель Тран. Ух, до чего же меня раздражал этот человек, который нравился всем на свете, кроме меня! И что только моя мать нашла в этом субъекте?! У него было все! На следующее утро, едва мы расположились у стойки, мадам Симона вручила Сент-Эспри лист бумаги – заверение, подписанное всей пятеркой подрядчиков, в том, что они никогда не будут подавать жалобу на вред, нанесенный их здоровью владелицей «На работе» в день, когда они посетили ее кафе. Сент-Эспри поблагодарил ее, аккуратнейшим образом сложил листок и спрятал его во внутренний карман пиджака, идеально подходивший по размеру. – Уф! – выдохнул он. – Я на него потратил почти все мои сбережения. И он мне улыбнулся. Я ответил ему гримасой, означавшей улыбку. – Что же вы намерены делать дальше? – осведомилась мадам Симона. Я испепелил ее яростным взглядом. С какой стати она обращается к нему?! Он что – стал владельцем кафе за одну эту ночь? Полновластным хозяином? Высшей инстанцией? Или, может, мне снится страшный сон? – Я хочу провести два-три дня около Фату, чтобы разобраться в ее состоянии, а дальше мы решим, – ответил он, повернувшись ко мне. Я метнул на него мрачный взгляд, и он обеспокоенно спросил: – Ты сомневаешься, Феликс? – Мы уже испробовали и докторов и колдунов. Что же нам остается? – Психология. Мы все изумленно воззрились на него. Такого термина в нашем кафе еще не слыхивали. Под шум общего разговора я тихонько пробрался к Роберу Ларуссу и присел рядом с ним на банкетку. – Что это за штука такая – психология? – Я еще не дошел до буквы «П», – плаксиво признался он. – Ну так давайте посмотрим в словаре. – Нет, это не по мне… я так не могу… – Чего не можете? – Нарушать свою программу. – Вот что: давайте скажем, что я сам прочел это в словаре, а не вы. – Ну, тогда ладно. И он протянул мне свой драгоценный том. Перелистав его, я остановился на странице 2037: – «Психология – наука, изучающая возникновение мыслительной деятельности человека, 1588. Научное исследование феноменов разума и мыслительной деятельности, характерных для некоторых живых существ, как то: высших млекопитающих и людей, которые обладают сознанием собственного существования». – Впечатляюще! – прокомментировал Робер Ларусс, кусая губы. – Или вот еще определение номер два: «Эмпирическое, спонтанное знание чувств другого человека, помогающее понять и предвидеть его поведение». – А это совсем уж потрясающе! Твой отец меня просто поразил… Я оторвался от словаря: – Что такое «эмпирическое знание»?