Боялся ли я его? Нет. Скорее он опасался меня, зная, на что я способен. Последние события наглядно показали Назару, что везде есть дыры и я с легкостью мог поквитаться с ним, но не стал. Я пошел, по моему мнению, по правильному пути. И, не секрет, что в моем выборе с наименьшей кровью, виновата художница. Она бы не одобрила другое, а мне не хотелось ее разочаровать, даже будучи уверенным в том, что она никогда не узнает, какую цену я заплатил за возможность быть с ней. — Твоя девочка летит в Англию завтра, — тем временем ответил Назар. — У тебя место рядом с ней. Свое слово я держу. Но учти, если я узнаю, что ты специально отсиживался в тюрьме и замешан в похищении Доминики, я с тебя семь шкур сниму. Я только усмехнулся про себя. А вот то, что я там специально отсиживался, чтобы Салим сделал грязное дело сам, он никогда не узнает. Ради ареста мне пришлось самому подкинуть левые улики, уличающие меня в причастности к убийству мэра. — Я завтра покину страну. Пока Шура не родит, я вряд ли смогу прилететь. Отпустишь Алину на лето ко мне? — спросил я у Пташки, оставив в своих мыслях беседу с Волковым. — А как же Новый год? — обиделась дочь. — Можем и на Новый год, на каникулы. Как раз язык подтянешь, — согласилась Пташка. — Тогда договорились. Я пойду, меня Арина ждет. Пригласили в гости, не смог отказать. — Только не подеритесь там, я знаю тебя. Конечно же мы подрались. А как иначе, если этот олух заявил, будто на Шурке женится и ребенок у них общий. Я бы его вообще удавил, если бы не Арина. Я бы отпустил Сашку даже с Молчуном, если бы захотела, но только не с братом. В тот момент ярость заволокла разум плотной материей, и я, отреагировал, как бык на тряпку, желая размазать Краснова по стене. А когда услышал, что тот не в теме про нас художницей и ему Козлов наплёл в три короба, устыдился. Из дома вылетел, как ошпаренный, коря себя за испорченный вечер. Особенно стыдно было перед Ариной. Она старалась, а я как обычно все испортил. Окружив себя дымовым облаком, я глотал никотин, ожидая, пока выйдет Шура. Тонул в своих мыслях, готовясь к серьезному разговору. Стоило ей раскрыть все карты, сказать свое настоящее имя, про семью. Хотел начать по-людски, без тайн. Нервничал. Оголиться перед другим душой — слишком интимно. Проще скинуть одежду, показав накачанное тело с заработанными за годы жизни шрамами. Каждый след — история, но шрамы украшают мужчину и их я не стыдился, а вот обнажить душу, показать все ее пороки, слабости — для меня это было табуированной темой, но Шура оказалась той, перед кем мне хотелось быть чистым. Я не знал, с чего начну. Боялся предположить, какая будет реакция у девушки и даже был готов к тому, что она пошлет меня к чертовой матери, но отказываться от своего решения не собирался, хоть и робел. Я закурил вторую сигарету, когда Шура вылетела из квартиры, как ошпаренная, словно за ней гналась стая людоедов с копьями. Даже не обулась. Едва успел швырнуть сигарету, ловя поскользнувшуюся на ступеньке художницу и чудом не уронил ее, ощутив сильную боль в груди. Она прошибла насквозь, вызывая темноту в глазах, и вышибая разум из футляра. Я сразу понял, что произошло, эти ощущения я ни с чем не перепутаю. Покачнувшись, столкнулся с раскрытыми от ужаса глазами художницы. Она пыталась что-то сказать, но не могла. — Что? — переспросил я, борясь с нарастающим от боли гулом в ушах. — Сн… — начала девчонка и стала закатывать глаза. Сначала подумал, за меня испугалась, она же до жути крови боялась, а потом увидел расплывавшееся пятно на ее груди и сам поплыл от ужаса. В мозг влетел не разуваясь хоровод хаотичных мыслей, из-за которых я потерял время, прежде чем сообразил смыться в укрытие. Мне стоило огромных трудов оттащить ее за забор, чтобы убедиться в том, что пуля прошла навылет через нас обоих и у меня мало времени. Шура от болевого шока потеряла сознание, а я держался скорее всего на адреналине и лишь только для того, чтобы помочь ей. На себя было плевать. — «Скорую» вызывай, — хрипло попросил подбежавшего Краснова. То, что я тоже ранен он не заметил. Бурое пятно на синем платье было более заметным, нежели на моем чёрном облачении. — Тут больница за углом, быстрее сами довезем. — Прикрой меня, отнесу ее в машину, — хрипло попросил, с трудом держась на ногах. — Ты за рулём, я с ней. Вести авто я уже не мог. Силы покидали меня быстрее, чем я дышал. В машине я сразу бросился герметизировать Шуре рану, злясь на брата, потому что тот, по моему мнению, слишком медленно ехал. Про себя молился, чтобы с художницей ничего не случилось, просил дать нам жалкие пять минут и рукастых врачей. Я был готов отдать свою жизнь, за которую и так держался слабеющими пальцами, чтобы только девчонка жила. — Шура, не отключайся, потерпи пять минут, прошу тебя. Не покидай меня, прошу, я без тебя не смогу уже, слышишь? Хочешь, я все брошу и уеду с тобой? Устроюсь на работу каким-нибудь охранником, купим дачу, будем клубнику сажать? — шептал я ей и сам в параллель боролся с утаскивающей меня к себе темнотой. — Я не хочу сажать клубнику, я ее есть люблю, — с трудом простонала она и скривилась от боли. — Болит сильно. — Я знаю, сейчас все пройдет, потерпи буквально три минуты, — я начал целовать ее пальцы, замазанные нашей кровью. От обильной кровопотери я уже не различал, где моя, а где ее. Моей, конечно, было больше. Мне некому было закрыть дыру. Слабеющими пальцами я наощупь нашел мобильник и набрал больницу: — Через три минуты привезу к центральному входу девушку, двадцать лет, беременность семнадцать недель, огнестрельное в грудной клетке. Встретьте нас! Шура? Слышишь меня? — Угу, — отозвалась она и заскулила от боли. Попыталась провести рукой по груди, но, увидев кровь, начала паниковать. — Леш, что происходит? Я что, умираю? Это ты про меня сейчас говорил по телефону? Меня ранили? — она начала реветь и захлебнулась кровавой рвотой, а после выключилась. Благо, мы уже подъехали к больнице и нас встречала бригада врачей. — Я тебя очень сильно люблю, слышишь меня? — шепнул ей, когда ее везли по коридору и рыкнул на неловкого санитара, задевшего какое-то ведро. — Аккуратнее, картошку что ли везешь? Каталку довезли до дверей операционной, где нас встретил врач, который деловито осмотрел Шуру, проверяя пульс. Я заметил, как бледнеет его лицо и напрягся, позабыв о боли. — Ну, все. Оперировать уже нечего. Пульса нет, у нее не было шансов. Мне очень жаль. Вы быстро ее привезли, но с такими ранами не выживают. Примите мои соболезнования, — виновато произнес врач, убивая меня своим вердиктом. — Фиксирую время смерти: двадцать один ноль семь. Жалко-то так. Красивая…, — добавила медсестра. — И молоденькая такая. Еще и беременная… Мне очень жаль, примите мои соболезнования и держитесь. Вы сделали все, что смогли. Простите. Я не поверил своим ушам. Что? Шуры больше нет? Бред… Она не могла так просто оставить меня, у нее было столько планов, она только что отвечала мне. Нет… — Стоять, — тяжело дыша процедил я, достав ствол и навел его на медсестру. — Я сейчас твое время смерти зафиксирую. — подойдя к Шуре, проверил ее пульс. — Ты че чешешь мне, доктор? У нее есть пульс, иди оперируй, или я тебе мозги прошибу. — Это нервное. Понимаю. Вы не хотите принять ее смерть, но мы не можем ей помочь, извините, — врач выставил перед собой ладони, отступая на шаг назад. Над верхней губой у него появились бисерины пота. Ублюдок зассал за свою никчемную жизнь. Я заберу ее с собой, если он сейчас же не начнет действовать. С этими мыслями я уверенно снял пистолет с предохранителя: — Я тебя завалю, мне терять тогда нечего. Иди. Оперируй. Оперируй, сука Гиппократовская! У нее есть пульс! — я заорал на весь коридор. Брат попытался меня оттянуть, но я вцепился в каталку, снова схватил Шуру за руку, ощущая слабый пульс. Она жива, жива! Но эти уроды ничего не собирались делать и умывали руки. — Макс, успокойся, ты сделал все, что мог. Отойди, убери оружие, — пытался уговорить меня брат, но я отшвырнул его от себя, оседая на пол. Все вокруг поплыло, тело перестало слушаться. Стало жутко холодно и одновременно жарко. "Только не говорите мне, что это агония, я еще не закончил." Попытался встать, но потерпел неудачу. Силы кончились. Точно, похоже, конец. — Что здесь происходит? — до ушей донесся женский голос. — Мужчина не верит, что девушка погибла, угрожает оружием. Стоит вызвать полицию… — Не полицию, а готовить операционную, вы не видите он ранен? Быстро вторую готовьте, я посмотрю девочку. — У нее есть пульс, — шептал я непослушными губами, не отпуская руку художницы. — Есть. Есть пульс, — донеслось сбоку. — Зовите гинеколога, оперировать буду я, — как бальзам на душу прозвучал тот же женский голос, после чего я провалился во власть темноты с ощущением выполненного долга. Вот теперь я сделал все, что мог и от меня больше ничего не зависело. Меркнувшее сознание провалилось в пропасть, на неопознанное время ослепляя ярким светом. Лучи света жгли глаза, заставляя морщиться и кривиться от боли. Обычно глаза привыкают к свету, а тут нереально, что за чертовщина вообще? Закрывшись ладонями, я пытался сквозь окровавленные пальцы разглядеть обстановку. В углу светлого помещения стоял пацан лет пяти. — Ты еще кто? — простонал я, и наконец, ощутил. что могу отлепить ладонь от лица и спокойно смотреть. Парнишка в ответ засмеялся. Он мне напомнил меня в его возрасте. До жути похож. Улыбка точно моя. — Пойдешь со мной? — спросил он звонким голосом и протянул мне маленькие ладошки. — Мне одному совсем страшно уходить, хочу, чтобы ты сопровождал меня. — А где твоя мать, отец? — я осматривал пустую кипельно-белую комнату и, присмотревшись, заметил, две двери. — Ты мой папа, а мама далеко. Она потом придет, пока рано. А нам пора, — ответил мелкий. — Пойдем, пап? Я замер парализованной статуей. рассматривая своего сына. Он был бы безумно похож на меня, но глаза Шуркины. И по-любому болталка подвешенная тоже от нее досталась, уверен. У этой мадам немой ребенок бы никогда не родился. В груди защемило от нарастающей тоски и умиления. Я всегда мечтал о сыне и никогда бы не подумал, что увижусь с ним вот при таких обстоятельствах. — Почему тут две двери? — спросил я у ребенка. — Наша эта, — он подмигнул мне, показывая на открытую дверь позади себя. За ней было темно. — Проводишь? Мы идем? Мне одному страшно. — Конечно, провожу. Со мной тебе никогда не будет страшно, — я протянул ему руку, поражаясь теплоте маленькой ладошки, которая с силой сжала мою. — Больше не нужно бояться. Теперь я всегда буду рядом, — прошептал и повел его к двери, с уверенностью открывая ее, морщась от яркого света, новой волной атаковавшим глаза. Глава 37 — Ну, привет, — я присела на лавку возле ухоженной могилы с красивым памятником и положила бордовые розы. Мне не нравились такие цветы, я была поклонницей ромашек, но с ним у меня ассоциировались именно бордовые розы. По моему мнению они символизировали сильные чувства, нерушимую связь и мою преданность к нему. Спустя три года я в первые оказалась в России, в родном городе, и сразу же отправилась сюда. Потому что тянуло. Потому что жутко скучала. Потому что мне его не хватало. Вместе с ним погибла какая-то частица меня, оставив вместо себя пустоту, которую не затягивало время. Быть может, пройдет еще десяток лет и мне станет проще жить без него, но сейчас я безумно скучала. Мне не хватало его голоса, объятий, поддержки, нравоучений. Что бы между нами не происходило, я до безумия его любила, да и сейчас люблю и не могу смириться с болью утраты. Мы никогда не выбросим из своей памяти тех, кто дорог. Потому что пока мы помним, они бессмертны. На похороны я не попала, так как лежала в больнице. Практически до самых родов меня держали в больничных стенах, потому что на фоне ранения была большая угроза выкидыша. Врачи сказали, у меня сильный ангел-хранитель и только благодаря ему я смогла сохранить сына. Я всегда улыбаюсь, когда вспоминаю их слова, потому что даже знаю имя своего безбашенного ангела. — Я скучала, — с трудом вымолвила, переборов ком в горле. — Ты даже представить себе не можешь, как. Знаешь… Не смотря на все, что ты натворил, я все равно люблю тебя. Потому что верю, каждый твой шаг, каждый грех, был во благо. Ты всяческими способами пытался заботиться обо мне, просто ты считал, что мне нужно другое. И я тебе все простила, потому что люблю. — Я теперь живу в Англии. Я уехала туда сразу после родов, потому что тут меня больше ничего не держит. Алекса с Красновым тоже уехали, мы рядом, дружим семьями. Три месяца назад у них родились очаровательные близнецы. Представляешь Алексу в роли матери двух пацанов? — я улыбнулась, вспоминая, как близняшка постоянно хваталась за голову и просила отмотать время назад, потому что не готова к такому повороту. Хотела рассказать подробнее про племянников, но осеклась: