— Тебя грех не бояться, раз ты готов убить своего ребенка. Неужели в тебе совсем нет ничего человечного? Как можно не бояться человека, который готов убить маленького и беззащитного малыша? — Не нужно давить на жалость и делать из меня монстра, — пресек ее, сморщившись и протер ладонями лицо, пытаясь избавиться от наваждения своих сомнений. — Это не ребенок, а просто плод. Без рук, ног и разума. Я договорился в хорошей клинике, все пройдет хорошо. — Плод…Без рук, ног и разума… — эхом отозвалась она. — А ты знал, что у этого плода уже могли бы быть ручки? Я смотрела видео абортов. Они прячутся от щипцов, они кричат, пытаются спастись. Ты видел? Хочешь я покажу, чтобы ты больше не говорил про плод без разума и о том, что это не ребенок, — ее глаза наполнились слезами. — Это рефлексы. У бактерий они тоже есть. Не пытайся меня разжалобить, девочка. Со мной такие штучки не прокатывают, — огрызнулся, сжимая руль. Мне бы сейчас оградиться звуконепроницаемой стеной от ее жалобных речей, чтобы не слышать. Чтобы не давили на мозг, заставляя вспоминать моменты УЗИ с Пташкой. Тепло, которое, как иуда, покатилось по венам, вынудило поднять из закромов памяти моменты, когда мы ждали Алину. Но тогда все было иначе. Тогда я мог их уберечь, а сейчас ставки слишком высоки, чтобы снова рисковать. Мне моя жизнь не принадлежала, что говорить про ответственность за чужую. Тем временем девчонка начала буянить. — Рефлексы? Бактерии?! Да что ты такое вообще? Ты монстр! Бездушный, отмороженный сухарь. Будь ты проклят! — из зашуганной малышки она быстро превратилась в разъяренную фурию, из-за чего я, который раз за последние минуты стал сомневаться в том, с кем говорил. — Значит, как кувыркаться, так ты первый на очереди, а как отвечать за свои поступки, так сразу открестился и не нужна стала?! В тебе вообще есть что-то святое, чудовище?! Да как ты вообще можешь говорить такие вещи, мужлан! Она попыталась вцепиться когтями в мое лицо, но я успел скрутить бунтарку, вернув ее обратно на пассажирское кресло и придавил своим весом, чтобы не разгромила мне салон. Хотя, на салон мне плевать было. Опасался, что себя покалечит. В своей яростной агонии львица чересчур активно крутила головой, чудом не протаранив окна — Совсем не любил? Ни грамма? Ты же так ласкал, такие нежности шептал, оберегал. Врал все?! Поигрался, и как игрушка стала не нужна, бросил? Ненавижу тебя! — не унималась она, пытаясь вырваться, но быстро сдулась. Устав брыкаться, обмякла и тяжело задышала. — Что ты хочешь от меня, не пойму? — рявкнул на нее и не удержался от соблазна — затянулся ее запахом: от нее веяло цветочным парфюмом, кофе и едва уловимыми нотами табака. Можно было списать на пассивное курение, но это лишь усилило мои подозрения и я отстранился, еще пристальнее ее рассматривая. — Хочу узнать, почему ты такое чудовище? Почему сначала приручаешь и любишь, а потом выбрасываешь? Почему ты такой жестокий? — ее трясло крупной дрожью в смеси страха и гнева. Она с трудом себя контролировала, не прекращая буравить меня своими огромными глазищами, в которых от возбуждения зрачки заглотили васильковую радужку почти целиком. Ни грамма любви в них, как раньше. Ни капли привязанности и тепла: там лишь бился адреналин и тонна ненависти ко мне. Дай ей сейчас ствол: завалила бы. Быть может этому я даже порадовался. — Я же говорил, тебе не место в моем мире и рядом быть нам нельзя. Ребенок — это то, чего быть не должно. Ты понимаешь меня или нет? — старался говорить как можно спокойнее, но уже подгорало. — Нет, не понимаю. Не понимаю, как можно так говорить о ребенке. Это твоя ответственность тоже. И ты должен отвечать за свои поступки. Понимаешь меня? Должен! — она швырнула в меня рюкзаком, который я успел перехватить и прильнул к девчонке, грубо схватив ее за шею: — А я и отвечаю. И убираю за собой следы. Мне этот ребенок не нужен. И вообще, ты же сказала, что в тебе ничего нет. К чему пустое сотрясание воздуха? — она задрожала сильнее, когда ощутила мое дыхание на своем ушке. — К тому, что ты животное. Убивающее все живое, уничтожающее все светлое вокруг. Ты калечишь жизни людей. Я тебя ненавижу, — шептала она, плача. — Ненавижу… Я впервые вижу таких безжалостных и эгоистичных людей. Ты только о себе думаешь. — Это я безжалостный, — прошипел ей на ухо, уже дымясь от злости. — Я? Скажи мне, красавица. На твоих глазах хоть раз убивали твоего ребенка и его мать? Ты видела хоть раз, как те, кто тебе дорог, отправляются на тот свет, а ты ничего сделать не можешь? Скажи… Давай, представь… Скажи мне. Прочувствуй, как это, когда он растет внутри тебя, пинается, рождается. Потом он, возможно, успеет сказать первые слова, а потом его убьют на твоих глазах, потому что его отец я. А потом ты сдохнешь. Пойдешь следом за ним, потому что не сможешь это пережить. Нравится картинка? Ну? Не слышу ответ. Нравится?! Я переборщил и слишком сильно ее встряхнул рявкнув, в ответ на что девушка в голос начала рыдать и вырываться. На этот раз не стал ее удерживать, отстранившись. Откинулся в кресле, не глядя взял пачку сигарет с консоли и закурил, приоткрыв окно. Разгоревшийся внутри пожар искал выход и я старался его выпустить вместе с сигаретным дымом, выдувая в окно. Сам не ожидал, что поделюсь тем, что глодало мою искалеченную душу вот уже полтора года. Полтора года в моих ушах стоял плач ребенка и его матери, а в мозгу плотно засело самобичевание из-за того, что не смог их уберечь. С тех пор я принципиально водился лишь с распутными девицами, дабы не подвергать никого риску. Кому нужна шлюха? Никому. Что с нее взять? То ли дело художница, к которой меня потянуло неодимовым магнитом. В ней я потерялся до беспамятства, влюбившись с ее "вам нужна помощь?". Я тонул в ней с каждым разом все сильнее, она стала тем, чего я боялся больше всего — моей слабостью. А за слабости всегда нужно платить. Повторить свой прошлый опыт я не мог. Поэтому и избавился от нее. Выбросил, как она считала, подобно слепому котенку, чтобы уберечь. Но, видимо, урок будет повторяться, пока ты его не усвоишь. Девчонка залетела. И вцепилась в продолжение себя, сопротивляясь и пытаясь уберечь то, что все равно отберут. Что же… Быть может моя исповедь откроет ей глаза и она поймет, как поступить правильно. Она заговорила не сразу. Долго думала, прежде чем робко спросить: — Они это сделали на твоих глазах? — На моих, — выкинул бычок, отгоняя воспоминания, которые часто приходили в кошмарах: окровавленного ребенка и глаза его матери, которая проклинала меня, прежде чем пустить себе пулю. — Почему ты их не спрятал? Ты же мог увезти за границу, у тебя же большие возможности. — А кто сказал, что я их не увез? Я их увез очень далеко с новыми документами. Не помогло. Хочешь повторения? Я — нет. Она отвела взгляд. То-то же. — Ну поехали тогда, — задумчиво посмотрела на меня. — Поехали в клинику. Я успокою тебя Вестник, а потом наши пути больше никогда не пересекутся. Договорились? Ты отпустишь меня из своей жизни и больше никогда ко мне не подойдешь. Я рассмеялся после таких слов. Видя ее недоуменное выражение лица, пояснил: — Ты меня за идиота держишь сейчас? Я похож на него? — Не понимаю…, — начала она и всхлипнула, когда я потянулся к ней, пугая близостью. Провел пальцами по скулам, щекам, ощущая всем нутром ее страх, пока затравленно глядела мне в глаза. Боялась, девочка. Затеяла со мной игру, храбрилась, но едва дышала от страха. Красивая. До умопомрачения красивая сука. Но не моя. — Где художница, девочка? Отвечай, или из этой тачки ты никогда не выйдешь. Глава 10 — В смысле? А я кто по-твоему?! — она по-детски, с такой искренностью удивилась, что я на секунду разуверился в своей чуйке. — Я Шуру узнаю из тысячи. Можешь не ломать дальше комедию. На что ты рассчитывала? Думала, поедем в клинику, там скажут, что ты пустая и я успокоюсь? Оставь эти дешевые трюки для своих малолеток. Где она? Девчонка достала вейп и, расположившись поудобнее в кресле, начала парить, играясь кольцами пара. Нет, они все-таки совершенно разные. И как сразу не просек, сомневался. Художница более нежная, от нее пахнет слаще, в ее волосы хочется закопаться носом и выключить телефон, чтобы никто не беспокоил. Ее движения филигранные, она наполнена сексуальностью, которой умела пользоваться и меня ею окрутила, замещая вечно бродящие в голове мысли собой. Эта красавица другая. Внешне Шура, но внутри нисколько не екало. — Вот, скажи мне, где ты был? — она заметила, как я рассматривал ее и повернулась ко мне полубоком, скрестив ноги. Пыталась кокетничать, наблюдая за произведенным эффектом. Заметно огорчилась, когда поняла, что на меня ее трюки с расстегнутой пуговицей не действовали. — У меня были дела, — усмехнулся, наблюдая за ее неловкими попытками привлечь мое внимание. Я в такие игры не играл. С момента, как мы с Шурой начали наши покалеченные изначально отношения, ни на одну суку не взглянул. Каким бы дерьмом я не был, но своим половинам ни разу не изменял. Уважал свой выбор. Да и после художницы было бы слишком низменно опуститься до другой девицы, размениваясь на грязный секс. — Какие дела? Что может быть важнее своего ребёнка? Простите, убийства своего ребенка. На что ты рассчитывал? Думал, рассосётся? — рассмеялась и потянулась через меня к панели управления окнами на двери. Закашлявшись, опустила стекла и начала отмахиваться от пара. Я молчал. Как лох. Впервые доверился посторонним в таком щепетильном вопросе и опростоволосился. Сейчас я понимал, как это было глупо и жестоко и даже был рад, что Темир залупился и мне встретилась эта сучка в кафе. Я уверен, она в красках расскажет Шуре, какой я монстр. Для этого и обозначил перед ней свои мотивы. Чтобы передала и отговорила рожать. Она обязательно все передаст. Я редко ошибался в людях. Видя, что я не настроен на откровения, девушка продолжила: — В общем, ты не дурак. Догадайся, куда она могла деться от тебя за это время. — Она под подпиской, — напомнил я. — Но я-то нет. И теперь я Александра Витальевна Козлова, — гордо задрала нос и провела по бокам ладонями. — В отличие от Сани я смогу за себя постоять. И вы все у меня попляшете. И Семён, и ты. И подружки ее тоже получат. И если ты будешь портить ее жизнь, я тебя удавлю. Понял? — все попытки заигрываний испарились. В синих глазах сверкнул холод. Она не шутила. — Очень убедительно, — усмехнулся я. — Ты не знаешь на что способны близняшки. Я за нее убить готова, а она за меня. Обидишь одну из нас и пожалеешь. И вообще, скажи спасибо, что ты все это дерьмо сказал не Саше. Ты бы серьёзно ей это все чесал? Ребёнок не нужен, тебе не место, рефлексы, как у бактерий. Ты серьёзно так привык общаться с девушками? С девушками, которые тебя любят? Сашка же живет сердцем, она же ранимая. Ты бы ее до выкидыша довел. Животное! Разве она заслужила? Она вновь взвилась коброй, набирая, как можно больше воздуха в грудную клетку, готовясь к очередному броску. Когда дело касалось сестры, ее несло без тормозов, как двадцатитонную фуру под откосом с отказавшими тормозами. Дабы затушить разгоравшийся пожар в моей тачке, я лениво произнес: — Хорош. Не распыляйся зря. Все, что ты думаешь обо мне, я понял еще с первого раза. Так где художница? Пока ты не скажешь, отсюда не выйдешь. — Она там, где ни ты, ни твои дружки ее не найдут. Тебе не о чем беспокоиться. Она красивая, найдет себе хорошего и порядочного парня, он станет папой малышу. А ты дальше кувыркайся со шлюшками и не лезь в ее жизнь. Все, вы никак не связаны. Она смогла тебя отпустить. А я смог? Боюсь, нет. Последние слова достали до того, что люди называют сердцем и щеманули в грудной клетке, когда представил ее с другим. Счастливую, с моим ребенком, который зовет другого отцом. Этот другой в моих фантазиях имел право касаться художницы, называл ее своей, видел ее обнаженное тело и мог им обладать. И все потому что я решил дать заднюю, не сумев разобраться со своими проблемами, побоялся в них впутывать ее. Визуализация ее будущего играла на нервных клетках и я сжал кулаки, стараясь прийти в себя. Поздно. С самоконтролем у меня всегда были ма-а-а-ленькие проблемки. На улице было светло, но для меня солнце утопилось на дне моря. Беспросветная тоска с всплесками злобы на топливе беспомощности просачивалась под кожу, растягиваясь по артериям. Я не мог лгать себе. Я хотел еще раз увидеть художницу. Быть с ней и чувствовать ее. Но для нее будет лучше врозь. Свалила, значит так тому и быть. Это развязывало мне руки. — То есть, ты тут живешь ее жизнью? Ходишь в универ, встречаешься с Красновым? — подытожил я, закуривая. — Да. И весьма успешно. А за Краснова я еще и замуж выйду! Он симпатичный. Обеспеченный, обходительный. Вполне неплохой вариант. А что, я ему нравлюсь. Все неплохо складывается. — Да… Неплохо. Только ты забыла про уголовное дело, которое завели на Сашу, а значит и на тебя. Готова сесть за решетку? — я с прищуром наблюдал за тем, как девчонка теряла свою самоуверенность. Побледнела, заелозила в кресле своей аппетитной задницей, пальцы ломать начала. М-да, с актерской игрой у нее проблемы. — Ты же не допустишь этого, верно? — осторожно спросила она. — С чего такая уверенность? — Ты не допустишь того, чтобы имя Сашеньки было запятнано. Ты очень странный, Вестник. Ты ее вытаскивал из такой задницы, а потом сам превратился в эту задницу, запачканную тонной дерьма. Я вижу, как тебя торкает при ее имени, но при этом ты говоришь омерзительные вещи. Не знаю, что она в тебе нашла. Наверное, помимо твоей крутизны и смазливой рожи есть еще что-то, что я не смогла разглядеть. Надеюсь, ты больше никогда не появишься в ее жизни. Где Сашка я тебе не скажу. На этом закончили. Подвезешь меня до дома в знак компенсации потраченных нервов и времени? — К Краснову? — хмыкнул я, включая «Драйв». — Именно, — подмигнула мне. Десять минут мы ехали в полной тишине. Каждый был озадачен своими мыслями. Я, например, размышлял на тему профессионализма своих людей. Стоило поразмыслить над сменой персонала, если эти ослы прошляпили девчонку и не заметили, как появилась вторая. И как близняшки умудрились все это провернуть? Кто-то явно в мобиле зависал и я обязательно узнаю, кто налажал. Но потом. Девчонка же грузилась по поводу своего разоблачения. Не выдержав, она все же спросила: — Скажи, честно: как ты понял, что я не она? Нас даже родители путают, брат. Где я прокололась? Я не стал отвечать. Припарковавшись возле последнего подъезда, открыл изнутри дверь, кивая на выход: — Вали, ты меня притомила, — не говорить же ей, что я заболел улыбкой художницы, а у ее сестры нет ни единого симптома моего заболевания. — Кто бы говорил! — она закатила глаза и вышла из авто, хлопнув дверью. Отошла на метр, но потом вернулась, заглянув в окно. — А ты знал, что Сема избил Сашку и хотел отдать вашего киндера в детский дом, а перед этим тебя шантажировать? Сказал, что она его сукой станет и будет сидеть у его ноги. Тебе передал это Темир? — подмигнув мне, она развернулась и направилась гордой походкой к подъезду.