Митроха блеснул глазом и улыбнулся самой глумливой улыбкой из всех, какие только бывают. – Дай коленку погладить, тогда скажу. Тут я ощутил необходимость нарушить молчание и сказал: – Не груби, старик. Если тебе так хочется, можешь погладить меня. Митроха тут же сдал назад, осклабился с озорством, обгладил ладонью свою торчащую бородёнку. – Ладно, – сказал он. – Слушайте оба. Птицечеловеки обычных девок в жёны не берут. Но могут украсть, унести. Считается, что от них у людей потомства не бывает. Если бы обычные девки рожали потомство от нежити – мир заполнился бы ужасными уродами. Волк зайца не кроет, а только бьёт и ест, так мир излажен от века. Так что ты, – он посмотрел на Марью как на врага, – лучше забудь про того оборотня. Марья не ответила, но и не уходила. – Я видел его вчера, – добавил вдруг дед Митроха. – Возле тебя. Большой, крепкий. Кожа бронзовая. Наши бубны на таких, как он, не действуют. Жилы у них внутри натянуты стократ крепче, чем у людей, и бой обычного бубна для него всё равно что плеск волны – ничего не значит. Нелюдь, говорю же. Если опять придёт – прогони его. Пусть он живёт в своём мире, а ты живи в своём. Марья кивнула, помедлила, ничего не сказала и ушла, а мы со стариком, не сговариваясь, легли ближе к остывшему костру. Я заснул. 10. Помню, снилось Луковое море, а по берегам – земляника размером с кулак, я её ем – а по мне сладкий сок течёт. Проснулся – меня Митроха трясёт за плечо. – Худо дело, – говорит. – Вставай. Надо решать, что делать. Одновременно он растолкал и Кирьяка, и теперь говорил, поочерёдно глядя в две наши сонные морды. – Резанский ухарь Велибор решил нас нагреть. Уговор был, что сегодня на закате он приедет с полным расчётом. Вон – закат. Велибора нет, расчёта нет. – Не понял, – сказал Кирьяк. Митроха посмотрел недовольно, поморщился. – Что тут не понять? Нас дурят. Одевайтесь, берите ножи. Пойдём, должок стребуем. Для полного расчёта нам полагалось забрать с заказчика ещё две серебряных деньги. В тех местах, где я вырос, за такую стоимость можно было получить дом, или коня, или железное сажало длиной в полторы руки, или восемь охотничьих ножей с костяными рукоятями, или дюжину новых медвежьих шкур, или четыре дойных козы. Представив себе этих коз и эти ножи, я понял, что мальчик Велибор, любитель грибов-дурогонов, не отвертится. Возможно, в моих пальцах меньше силы, чем у нелюдя, птицечеловека, – но либо я удавлю мальчика Велибора, либо получу с него полный расчёт. Мы тщательно перемотали онучи, затянули сапоги, сунули ножи за пояса и пошли. У городских ворот Митроха снова поднёс стражнику полкуны лысых; нас пропустили. Чтоб вы знали, в Резане ворот на ночь вообще не закрывали, слишком велик был поток пришлых: бродяг, купцов и нарочитых людей. И ночью, при свете факелов, бурлила суета вокруг башни, пылали костры, ржали кони, ревели быки, лаяли псы, – если вы думаете, что на нас кто-то обратил внимание, вы ошибаетесь. Перед нами вошли три вора с севера, с белыми бородами, в которые были вплетены серебряные кольца, а после нас вошла гадалка, предсказывающая судьбу по цвету и запаху скверной женской крови. Ночные улицы не были пусты, по всем направлениям торопливо шли завёрнутые в плащи фигуры, кто-то кому-то что-то нёс, у одного корзина, у другого фляга, у третьего в рукаве только рукописная грамотка. Мы долго стучали в огромные дубовые ворота. С той стороны сплошного забора заходилась лаем псина, кашляла слюной от ненависти. Как хотите, а я цепных собак не люблю. Цепные псы – самые несчастные звери из всех, кого люди склонили к сожительству. Чтобы цепной пёс был злее и внимательнее – у него отнимают всё. Его держат на привязи, его мало и плохо кормят, его не случают с самкой. Цепные собаки сходят с ума и превращаются в безжалостных чудовищ. От голода, неволи и тоски нюх у цепного пса двукратно обостряется; такой пёс чует летучих мышей и кротов, вылезающих из нор. Держат таких собак только самые богатые люди. Наконец, за воротами показался свет, засов отомкнули со скрипом, и недовольная круглая морда показалась из щели; нижнюю часть лица скрывала густая чёрная борода, из тех, про которые говорят «лопатой». Митроха выступил вперёд. – Беда, – объявил он безо всяких предисловий. – Зови Велибора, пусть бегом бежит. Иначе весь город на уши встанет. Чёрная борода задвигалась, съехала чуть вбок. – Говори яснее. Митроха продолжал давить: – Зови Велибора. Беда будет. Давай, срочно. – Спит он. – Да не спит! – крикнул Кирьяк, пальцем тыча в слуховое окошко огромного дома, где, действительно, показался неверный свет. – Вон он! – И Кирьяк громко позвал: – Велибор! – Не ори! – в свою очередь, закричал чернобородый. – А ну идите отсюда. Собаку спущу. Но за спиной чернобородого уже появился сам Велибор, заспанный, в домашней шерстяной курточке на голое тело – он хлопнул мужика по спине, и тот замолчал. Велибор подошёл ближе. Мы трое поклонились, но без большого уважения. – Здоров будь, Велибор, – сказал Митроха. – А где наш расчёт? Мальчик задумался и вдруг просиял. – Расчёт! – крикнул он. – Конечно! Я забыл. Его глаза скосились к середине, и всё лицо приняло неприятное, заячье выражение, означавшее, видимо, крайнюю досаду, и сожаление, и недовольство собой: скорее всего, он действительно просто забыл о нас. Тем временем за забором снова заскрипела тяжёлая дверь, и появился третий, уже нам знакомый старый дядька, сопровождавший мальчика во время праздника, тот, что перебрал пива и неудачно сиганул через костёр; теперь он был угнетён духом и лохмат, но внешне устойчив. В одной руке он держал факел, а в другой – тяжкую палицу, окованную медной полосой. – Чего тут? – крикнул он. Велибор оглянулся на него. – Я принесу, – сказал он нам и сделал движение, чтоб уйти. Но Кирьяк ухватил его за богатый рукав. – Погоди, – сказал он. – Побудь с нами. Скажи, чтоб вынесли. – Две серебряных, – добавил я, одновременно глядя мимо Велибора, на его дядьку, и улыбаясь. Велибор сообразил, кивнул, и заячье выражение пропало с его лица. Он оглянулся на похмельного, шумно сопящего дядьку и велел принести кошель. Дядька недовольно вздохнул, положил палицу себе под ноги и, не сходя с места, вытащил из-за спины кошель, уже, оказывается, приготовленный, висевший у него сзади на поясе. Пёс продолжал заходиться ненавистью, клацал зубами и ударялся грудью о забор. Дядька не отдал весь кошель Велибору. Сам развязал шнур и невесело спросил: – Сколько надо? – Две серебряных. Дядька достал две серебряных деньги и швырнул в нашу сторону, целясь попасть под ноги, чтоб, значит, унизить. Но Кирьяк быстро сообразил и выскочил вперёд, навстречу летящим деньгам, – и ловко поймал обе у самой земли. – Удачи вашему дому! – крикнул он так нагло и весело, как только он умел; забросил обе деньги за щёку, поклонился небрежно – и пошёл прочь, не теряя ни мгновения. Я и старый Митроха коротко кивнули мальчику Велибору и припустили следом, не сказав более ни слова, оставив за спиной и Велибора посередь улицы, и двух его присных в воротах огромного дома, и опасную псину за забором. Если расчёт получен, уходить лучше сразу. На половине пути, оглянувшись, я увидел, что человек с чёрной бородой шагает за нами сзади, отставая шагов на пятьдесят. – Херово дело, – сказал дед Митроха, когда я показал ему соглядатая. – Пошли за мной. Мы свернули в переулок.