Не трогайте, отстаньте, Хотите убить – сначала поймайте, Но больше не наливайте. Глубже, глубже копайте, ещё глубже копайте, Но больше не наливайте. Хотите убить – сначала поймайте. А теперь не трогайте, И больше не наливайте. Ничего, ничего не давайте, Хотите – бейте, или в рабы продайте, Всё равно утеку, так и знайте, Хотите – хулой лайте, или стрелой стреляйте, Но только больше не наливайте. Хотите – байки байте, Хотите – сажалом сажайте, Хотите – купите, хотите – даром отдайте, Но только теперь – не трогайте, И больше не наливайте. Митроха не стал подпевать и подстукивать, но молчал так, что было ясно – он с нами, внутри песни тоже. Несколько лохматых голов поднялось, мятые мутноглазые морды обратились в нашу сторону, и даже кабатчица вышла из своего закута – убедиться, что гости не бьют друг друга, не режут и не грабят, а только поют. На рассвете мы ушли из кружала. По сырому прохладному утру дошагали до ворот и беспрепятственно покинули город: никто нас не преследовал и не покушался. Стражник посмотрел с подозрением, как на воров, но в руках у нас ничего не было. Наш преследователь, чернобородый слуга из дома Велибора, исчез. Может быть, пока мы горланили пьяные песни, он прятался где-нибудь за углом, в ожидании, да и заснул. Кто сыто ест, тот слишком крепко спит. 11. В стане мы перевели дух; Митроха предложил немедленно уехать. – Работу сделали, деньги взяли, – сказал он. – Быстрее уедем – целее будем. Но Кирьяк имел другие планы. Он снова перемотал сапоги, взял флягу с мёдом, увлёк меня в сторону и шёпотом объявил: пойдёт в гости к кузнецовым дочерям, а именно – к старшей: оказалось, он с ней уже договорился, ещё вчера, на гульбище. Я молча пожал плечами: меня не звали. Остался увязывать поклажу, готовить лодку в обратный путь. Собственно, груз наш состоял из нескольких больших свёртков с едой и нескольких фляг с выпивкой. Бубны мы обычно грузили перед самым отплытием, а пока я тщательно осмотрел свой, особенно по краям. Кожа бубна от напряжения устаёт, даёт слабину – обычно её над костром нагревают, чтоб натянулась, и от этого по краям появляются трещины. Если вовремя не заметить и не смазать жиром, бубен пропадёт. Кирьяк вернулся в полдень, довольный, разомлевший, – видать, хорошо ему перепало от щедрот старшей кузнецовой дочери; подозвал меня. – На гульбище приходил нелюдь. Ты его видел? – Видел, – сказал я. – А чего молчал? – А что надо было делать? Кричать и пальцем тыкать? Портить людям праздник? Я мог обознаться. – Ты не обознался, – хмуро сказал Кирьяк. – Он в эту ночь приходил в дом кузнеца. Вернее, прилетал. До рассвета сидел у младшей в комнате. Сёстры дырку в стене провертели – и подглядывали. Настоящий нелюдь, матёрый. Ходит бесшумно. Кинулся в окно человеком, а выскочил соколом. Сёстры обе напуганы до смерти. – Ну и ладно, – сказал я, скрывая печаль. – Какое наше дело? Марья не дура, сама разберётся. – А если он её утащит? – Пусть тащит, говорю же, у неё своя голова на плечах. – Слушай, – сказал Кирьяк. – Ты забыл, где живёшь? Если младшая дочь выйдет замуж вперёд старших – что делать старшим? Всё должно быть по ладу и ряду. – Конечно. Но мы тут при чём? – Глафира просит, чтоб мы его поймали. – Иди, – сказал я. – Поймай. Раз Глафира просит. – Поймаю, – твёрдо произнёс Кирьяк, – если поможешь. Деда тоже позовём. Втроём управимся. Сёстры заплатят. Если младшая сбежит с оборотнем – старшие замуж никогда не выйдут. Сам подумай. Кто возьмёт девку из семьи, где случилось такое непотребство? – Нет, – ответил я. – Не пойду, и тебя не пущу. Кирьяк посмотрел на меня, как на безнадёжного болвана. Он умел так смотреть. Из нас двоих я был умнее, но он считал, что наоборот. Меж товарищами такое случается часто. – Марья тебе нравится! – сказал он. – Я же вижу! Давай убьём его, и ты получишь, что хочешь. – Нет, – сказал я. – Она выбрала его. Не меня. – Она – молодуха, – горячо возразил Кирьяк. – Ей двенадцать лет. Это её первое взрослое лето. В голове – туман. Сегодня она выбрала его, осенью выберет другого, а на будущий год выйдет замуж за третьего. Почему отступаешься так легко? – Не хочу причинять боль. – Она ничего не узнает. Нелюдь прилетает в полночь, улетает на рассвете. Поставим сеть, поймаем, задушим тихо. Потом увезёшь её с собой… Я хотел сказать «нет» в очередной раз, но тут подошёл Митроха и встрял в разговор. – Кого душить собрались? – спросил он шёпотом. – Нелюдя? Вид он имел самый серьёзный, и даже глаз косил как будто меньше, чем обычно. Кирьяк кивнул. Митроха обвёл пальцем верхушки сосен. – Они всё слышат и всё видят. И убить их нельзя, слишком сильные. Ни стрелой попасть, ни рогатиной проткнуть. Забудьте про это. Отваливать пора. – А я не верю! – заявил Кирьяк, в полный голос, развернул плечи и посмотрел на небо, откуда, по мысли старого Митрохи, нас подслушивали невидимые всесильные нелюди. – Убить можно кого угодно. За это сёстры дают нам серебряные серёжки с самоцветами. – Да хоть золотом, – ответил Митроха, тоже в полный голос. Кирьяк покраснел от волнения. – Меня девка умоляет! – крикнул он. – Плачет! Они обе второй день в доме сидят, выйти боятся! – А кузнец? – спросил я. – А кузнец – глухой! Он или в кузне, или спит! Как жена померла, он малость умом тронулся. Кстати, можем и его позвать, четвёртым. У него полный дом оружия… – Забудь, – повторил Митроха. – Я раньше смерти помирать не хочу, и тебе не советую. – Ну и ладно, – сказал Кирьяк, подумав. – Езжайте восвояси. Я останусь. Меня девка попросила. Что ж я за человек, если откажу? Дед Митроха вдруг выругался чёрными скотскими словами и сплюнул.