– Нужно вернуться в часть. Отвези меня, потом вернешься, узнаешь, чем тут все закончилось. Проследи, чтобы каждая мелочь была зафиксирована на бумаге. Поторопи экспертов. Они обещали мне подготовить предварительное заключение уже завтра, позвони им еще разок, чтобы как-нибудь невзначай не позабыли о своем обещании. Найди этого Витька. С ним я сам хочу пообщаться. А ты организуй допросы в части. Чтоб каждый, кто вчера хотя бы одним словом перемолвился с Рыбаковым, дал официальные показания. – Хорошо, Лев Иванович, все сделаю. – Вот и отлично. Тогда стартуем. Предварительный план действий у полковника был уже готов. Он понимал, что смерь Рыбакова в целом сыграла на руку командованию и снова создала «уважительную причину» для того, чтобы не показывать документы. Ведь «заведовал» ими Рыбаков, а его сейчас нет в живых. Но на сей раз Гуров не собирался выслушивать отговорки. Он был уверен, что генерал Орлов уже предпринял все необходимые действия, чтобы организовать проверочную комиссию, и не сомневался, что она прибудет сюда по первому его требованию. Оставалось лишь это требование предъявить. Входя в кабинет Калачева, Лев уже знал, что сделает это тотчас же, как только вновь услышит невнятные отговорки, призванные завуалировать очередной вежливый отказ. Но, к его удивлению, все произошло с точностью до наоборот. Калачев не только не стал, по своему обыкновению, увиливать от прямого ответа на конкретный вопрос, но даже сам вышел с инициативой. – Насколько я понял, эти бумаги очень важны для вас, – сказал он. – А теперь, когда Дмитрия нет с нами, пожалуй, никто не сможет так толково и доходчиво все объяснить, как это сделал бы он. Поэтому мы просто изъяли из его сейфа все документы, касающиеся боеприпасов, и готовы предоставить их вам. Вторглись, так сказать, во владения. Но если это действительно необходимо… что ж, как говорится, если надо, значит, надо. Бумаги на столе в вашем кабинете, там, где вы проводили допросы. Можете начать ознакомление с ними прямо сейчас или когда вам будет удобно. Если возникнут какие-то вопросы, я постараюсь помочь, чем смогу, но, признаюсь, я не особенно вникал в эту сферу. Когда есть человек, которому можно полностью довериться, это, конечно, избавляет от многих хлопот. – Да, разумеется, – кивнул Гуров. – Потерять такого человека, наверное, тяжело любому. – Очень, очень тяжело, – сделав скорбную мину, согласился Калачев. – А у вас лично есть какая-то версия произошедшего? Может быть, вчера случилось какое-то неординарное событие, конфликт, ссора? Что-то, что могло послужить причиной. – Не знаю, кажется, никаких неординарных событий не было. «Зеленый змий» – вот наша причина. Уж сколько раз говорили ему, и я, и супруга, и прочие, брось ты эту водку, не доведет она до добра. Но куда там! Он сам мужик, сам все знает. Вот и результат. До этого момента Калачев говорил довольно естественно, в его манере и интонациях не чувствовалось фальши. Но, затронув тему «зеленого змия», он явно начал переигрывать, и Льва это насторожило. Судя по отечному, в багровых прожилках, лицу, командир и сам был не чужд этой пагубной страсти, и подобные пионерски-правильные речи в его устах звучали как-то подозрительно. «С чего это он тут разливается соловьем? – слушая разглагольствования Калачева, подумал он. – Хочет за этим вздором скрыть, что он знает настоящую причину самоубийства Рыбакова? Хм, а что, это вполне возможно. Если все дело действительно в каких-то махинациях с боеприпасами, в сущности, для самого Калачева эта смерть оказалась очень кстати. Во-первых, теперь можно будет сваливать на него все, и что было, и чего не было, просто не глядя. Ведь мертвые не кусаются. И не предают. А во-вторых, Калачев без особого труда сможет сделать вид, что сам он здесь ни при чем. В «сферу» Рыбакова он не вникал, в документах не разбирается и, как человек доверчивый и простодушный, все вопросы, касающиеся боеприпасов, оставлял в полное распоряжение заведующему хранилищами. Это ведь он главный специалист в таких вопросах, а у командира части совсем другие задачи и сферы». Одним словом, причина обращения Калачева к теме «зеленого змия» лежит на поверхности. Внушая мысль о том, что, по его мнению, трагедия произошла лишь вследствие алкогольного «перебора», командир части пытался настроить Гурова на «правильную» волну еще до того, как он просмотрит документы. А когда станет ясно, что для принятия рокового решения у Рыбакова были и другие причины, Калачеву очень легко будет сделать вид, что сам он об этих причинах даже не догадывался. Ведь он-то был уверен, что все дело в «этой водке». – …так вот и теряем мы лучших людей, – философствовал между тем Калачев. – Вроде и войны нет, а все равно от шальной пули никто не застрахован. – Да, действительно, – рассеянно проговорил Гуров, которому уже надоело слушать этот вздор. – Что ж, не буду больше вас задерживать. Если документы действительно у меня на столе, я хотел бы с ними ознакомиться. Каждый должен заниматься своей работой. – Да, конечно. Если вам удобнее начать прямо сейчас, разумеется, не смею задерживать. Выйдя из кабинета и миновав бледную и расстроенную секретаршу, у которой на рабочем столе в числе прочих необходимых вещей теперь стояло несколько пузырьков с таблетками, Лев прошел в «свой» кабинет, где действительно обнаружил на столе несколько пухлых папок, заполненных какими-то бумагами. «Рассортировать и отделить зерна от плевел, конечно же, было некому, – саркастически усмехнувшись, подумал он. – Здесь, наверное, собраны все ведомости с момента основания части. Электронная версия тоже, кажется, не судьба. Не удивлюсь, если окажется, что ее просто нет. Правильно, ведь в компьютере можно просто отсортировать информацию по дате, и нужные данные появятся на экране максимум через несколько секунд. А в этих бумажках мне придется ковыряться неделю, прежде чем я найду что-то, относящееся к делу. По крайней мере, уважаемый Владимир Григорьевич, несомненно, рассчитывает именно на это. Ну ничего, мы и сами с усами. Посмотрим, чья возьмет». С этой мыслью Гуров достал трубку и активировал номер Панфилова. – Артем? Ты сейчас где? – Еду обратно домой к Рыбакову. Пока вы разговаривали с командиром части, я встретился с заместителем, договорился насчет допросов. Он пообещал режим полного благоприятствования. Честно признаюсь, даже удивил такой беспримерной открытостью. Раньше, когда я пытался по поводу взрывов хоть какую-то информацию добыть, они совсем по-другому разговаривали. Наверное, это ваше присутствие на них так влияет. – Да нет, думаю, причина здесь немножко в другом. Но какой бы она ни была, следствие для нас вполне положительное. Если обещают режим полного благоприятствования, значит, надо пользоваться моментом. – Я стараюсь. Сейчас хочу съездить к Рыбакову, то есть в его дом. Узнать, какие там результаты, как вы и говорили. И потом переориентировать ребят на допросы в части. Можно, конечно, и самому заняться, но если выполнять ваше указание в точности и опрашивать всех, кто вчера общался с Рыбаковым, один я, скорее всего, целую неделю буду валандаться. – Правильно, самому тебе заниматься допросами не нужно, ребята и сами справятся. Для тебя у меня есть поинтереснее работенка. – Правда? Какая? – Помнишь, ты жаловался, что тебе бумаги по боеприпасам посмотреть не дают? – Было дело. – Так вот, спешу тебя поздравить. Теперь можешь оторваться на полную. У меня сейчас этими бумагами весь стол завален, смотри – не хочу. – Да вы что?! Серьезно? Как же вам удалось их раскрутить? Ультиматум подействовал? – Представь себе – нет. Ультиматум даже не понадобился. Похоже, режим полного благоприятствования объявили не только тебе. – Вот оно что. Значит, дело в режиме. Причем объявили его нам сразу после самоубийства Рыбакова. Интересно, чем это оно на них так повлияло? «Кажется, я догадываюсь чем», – подумал Гуров, а вслух произнес: – Давай поговорим об этом при встрече. Заканчивай свои дела, решай организационные вопросы и возвращайся сюда. Мне выделили кабинет на одном этаже с командиром. Последняя дверь, в самом конце коридора, не заблудишься. – Хорошо, как только закончу, сразу подъеду. Самому интересно на эти бумаги взглянуть. Узнать, что они там такое суперсекретное скрывали. – У тебя все шансы узнать это. Закончив разговор с Артемом, Лев вновь вернулся к мысли о пресловутом режиме благоприятствования. Он подумал, что заместитель командира, предоставляя Панфилову «зеленый свет», наверняка действовал по прямому распоряжению самого Калачева. И распоряжение это отнюдь не было спонтанным шагом. Напротив, оно явилось очередным продуманным маневром, служащим той же цели – все махинации, которые, по всей видимости, неизбежно будут обнаружены, свалить на мертвого, а следовательно, безответного Дмитрия Рыбакова. Тому ведь уже все равно. В принципе, все складывалось очень удачно. Полицейские ломают голову над самоубийством, произошедшим без видимой причины, а тут причина является сама собой, как из волшебного сундучка. И объясняет эта причина не только самоубийство майора Рыбакова, но и гибель солдата-срочника, которой можно было бы избежать, если бы нечистый на руку Рыбаков не оставил на формально пустом складе «неучтенные» боеприпасы. Для Калачева в этой схеме все отлично сходилось, но полковника Гурова она совершенно не устраивала. Нужно было быть очень наивным, чтобы поверить, что заведующий хранилищами мог проворачивать какие-то махинации с оружием и боеприпасами без ведома командира части. И задача его сейчас заключалась в том, чтобы среди столь любезно предоставляемых ему доказательств на Рыбакова отыскать доказательства на самого Владимира Григорьевича. Понимая, что в решении этой задачи ведомости о перемещении боеприпасов – вещь совсем не лишняя, Лев не стал отказываться от подарка. Но и ограничиваться одними ведомостями тоже не собирался. Прежде чем приступить к просмотру, он решил позвонить Орлову и сообщить последние новости. – Петр Николаевич? Рад слышать. – Здорово, Лев! Что это у тебя за тактика такая своеобразная? Вчера позвонил, на уши поставил, заставил все свои дела бросить и твоими заниматься, а сегодня – ни слуху ни духу от тебя. Тебе эта комиссия, вообще, нужна или нет? Я, значит, стараюсь, договариваюсь, срываю людей, а ты… – Извини, Петр, накладочка вышла. Сегодня утром у нас тут очередное ЧП случилось, всю ситуацию с ног на голову перевернуло. Так что насчет комиссии – отбой тревоги. Они теперь сами мне любую бумажку, какую ни попрошу, в зубах приносят. – Да ну? Занятная новость. И что же это за ЧП, которое так круто переменило их точку зрения? – Дмитрий Рыбаков, заведующий хранилищами арсеналов, сегодня ночью застрелился. Как раз после того, как я пригрозил им этой самой комиссией. – Вот это номер! Даже не знаю, что сказать. Удивил так удивил. – Сам удивился. Но факт остается фактом. Теперь у них есть отличный козел отпущения, на которого можно валить все и вся, так что показывать документы они уже не боятся. – А, вот она в чем подоплека. – Да, думаю, в этом. Другие варианты просто в голову не приходят. – А зачем другие? Этот, скорее всего, самый правильный. Не в бровь, а в глаз. Я тебе даже больше скажу. Когда махинации достаточно серьезные, некоторые сообразительные товарищи подобные «самоубийства» и специально подстраивают. Да ты и сам это отлично знаешь, опыт работы у тебя для этого вполне достаточный. Способ-то ведь просто универсальный. При жизни кого-то козлом отпущения делать хлопотно, да и риск большой. Вдруг не понравится ему что-то, возьмет, да и «расколется». А насчет мертвого можно не волноваться. И «грехи» на себя возьмет, да и лишнего не будет болтать гарантированно. Это я, собственно, к чему говорю. Насчет того, что это действительно самоубийство, уверенность твердая? – В том-то и дело, что нет, Петр, вот уж действительно не в бровь, а в глаз ты попал. Странноватое оно какое-то, это самоубийство. И положение тела своеобразное, да и обстоятельства… Правда, данные пока только самые предварительные, даже заключения экспертов еще нет, но нюансы в деле явно имеются. Поработать есть над чем. – Вот-вот. Об этом я и говорю. Подобные самоубийства, которые, как по заказу, очень «кстати» происходят, они всегда двойным дном чреваты. Может, тебе вместо комиссии Стаса прислать? Для усиления, так сказать. А то заморочат там тебе голову эти коварные командиры, собьют, запутают. Скажешь потом, бросили меня одного без помощи на произвол судьбы. И взрывы, и боеприпасы, и самоубийство, все на меня повесили. – Ничего, справлюсь, – смеясь, ответил Гуров. – У меня тут есть помощник. Тот самый парень из местного отделения, который с пожаром разбирался. Мальчик толковый, мы с ним в тандеме вполне справляемся. – Правда? Ну смотри, мое дело предложить. А что именно там за махинации, у тебя есть какие-то предположения? – Пока нет. Я только-только до стола с этими документами добрался. Вот, решил тебе позвонить, чтобы предупредить, что комиссия не нужна. А потом начну изучать. Да и то не знаю, когда все пересмотрю, тут целая гора этой бумаги. Они мне, похоже, все, что нашли, вывалили. За последние лет десять как минимум. – А ты как хотел? Правило «за что боролись, на то и напоролись» еще никто не отменял. Ты у них документы требовал? Так вот тебе – хоть объешься теперь, – рассмеялся Орлов. – Ничего, нас голыми руками не возьмешь, – в тон ему ответил Гуров. – Назло им до завтра всю эту кучу рассортирую. Не позже. – Успехов. Нароешь что-нибудь интересное, звони. Если это самоубийство действительно подстроено, там наверняка все непросто. Да и если не подстроено – тоже. По собственной инициативе человек гораздо реже бывает склонен сводить счеты с жизнью, чем по чужой. Так что причина должна быть очень веская. – Согласен. Поработать тут действительно есть над чем. Так что я, пожалуй, приступлю. И сам делом займусь, и тебя от дела отвлекать не буду. – Добро. Будь на связи. Пообещав Орлову заняться документами, Лев не спешил приступать к увлекательному чтению ведомостей. Мысли о странностях этого самоубийства не оставляли его с тех пор, как он увидел труп. Теперь, когда на то, что все это могло быть подстроено, намекнул старый друг и опытный коллега, сомнения приступили с новой силой. Рабочий стол в предоставленном ему кабинете, был похож на тот, что стоял в комнате Рыбакова, и Гуров решил смоделировать ситуацию. Придвинув стул так, что ребра почти уперлись в столешницу, он опустил левую руку вдоль туловища, а правую поднял к виску, держа воображаемый пистолет. Поза была крайне неудобной. Спину приходилось держать очень прямо, положение рук действительно создавало небольшой разворот корпуса влево, из-за чего ребра с правой стороны упирались в край столешницы, дополнительно создавая ощущение дискомфорта. Трудно было представить, что пьяный в стельку человек, все существо которого стремится к расслаблению, мог выбрать подобное положение. «Может быть, он сел так, чтобы поставить на стол правый локоть? – размышлял Лев. – Просто был настолько пьян, что не мог как следует удерживать на весу пистолет?» Он смоделировал и этот вариант и, согнув правую руку, поставил ее локтем на стол. Представив, что держит в этой руке пистолет, пришел к выводу, что в состоянии сильного опьянения подобная поза вполне логична. Локоть надежно покоился на столешнице, и можно было гарантировать, что дуло воображаемого пистолета не будет ходить ходуном в дрожащей руке, а неколебимо направится прямо в цель.