– Это не лодка, гражданин Велейкин, а вещественное доказательство. Лодку мы у вас изымаем, – строго сказал майор и повернулся к виновнице переполоха, занимающей весь подход к подъезду. – Сдуть бы ее надо… * * * Спал Дима плохо. Проснулся посреди ночи – в глаза как песка сыпанули, а сон не идет. «Получается, – завелась шарманка бесконечных мыслей, – что Ника Бойко перед смертью все-таки пересекла мост и попала на эту сторону. Здесь ее преступник убил и на лодке отвез в лес. Потом вернулся и лодку у берега порезал, решив затопить». Что у него пошло не так, Дима не знал, но лодка не затонула полностью, и ее обнаружил Митрич, а потом и Ильинский. Вспомнив толстяка, Дима хмыкнул: «Вот же жучара!» Все разузнал – и что за модель, и сколько стоит… Пытался соврать, что купил у приятеля, потому и чека нет, до последнего выкручивался, пока майору не надоело… Даже мотор успел приобрести, в район не поленился съездить девятого числа, на следующий день после того, как Нику нашли. «Может быть, убийца торопился? Или было темно? – думал лейтенант. – Нет, вряд ли совсем темно. Как бы он в темноте управился? А как он вообще со всем управился? Откуда взялась эта лодка? Где и кто убил Нику?» Вопросы роились в гудящей Диминой голове, как злые пчелы, но ответов на них не было. Измученный, он смог уснуть только под утро. Глава 10 Ошибки и их последствия Много дружеских связей расторгнуто, много домов обращено в развалины доверием к клевете». Лукиан Самосатский Роман Поклонников вышел из автобуса, не доезжая до Панелек. В сумерках дома на плоской вершине холма походили на речные теплоходы – длинные цепочки огней плыли над вечерним туманом в низине. Роман ссутулился, засунув сжатые кулаки в карманы джинсов, сошел с дороги и начал подъем на холм через заросли спутанной, высохшей на жаре травы прямиком к своему дому. Идти по асфальтированному проезду, а потом через двор на глазах у соседей не хотелось. Чем ближе он подходил к Панелькам, тем медленнее шел и сильнее стучало сердце. Утром его вывели из камеры, вернули ремень, триста сорок рублей и разряженный телефон. «Свободен» – вот и все, что он услышал от мрачного старлея. Волна облегчения накрыла Романа с головой, от внезапной слабости подкосились ноги. Он смог только кивнуть и устремился к выходу. Ярость пришла позже – перед ним даже не извинились! А еще позже, в автобусе, ползущем прочь от города в сторону районного центра, Романа догнал страх. Именно он заставил физрука пробираться к родному дому с тыла, как вора, как преступника… «Что теперь будет? – думал Роман. – Здесь не родной Красноярск и даже не райцентр. Это Малинники, где и бродячей собаки не найдешь – каждая имеет хозяина. И все знают всех в лицо». И каждый житель поселка теперь считает, что именно он, Роман, преподаватель физкультуры в средней школе, изнасиловал и убил свою ученицу и соседку Нику Бойко! Его отпустили, но для поселковых это не будет значить ровным счетом ничего… А как же Света? Что она думает о нем теперь? Роман не сомневался, что жене уже известно о его связи с Виолеттой. При мысли о том, что через пару минут встретится с ней, Роман запнулся и остановился под самыми окнами своего дома. Сердце сильно билось, прогоняя кровь упругими толчками, и она пульсировала в висках и в кончиках пальцев. Он понял, что боится повернуть за угол и войти во двор, к освещенному входу в подъезд, где его непременно увидит кто-нибудь из соседей, а может быть, и Лидия Семеновна… «Боже! Помоги мне!» – пробормотал никогда не веривший в Бога Роман и сделал первый шаг. Ну конечно! Она стояла на лестничной площадке, скрестив на необъятной груди полные руки, слегка расставив ноги-тумбы. В призрачном свете засиженной мухами лампочки Лидия Семеновна показалась Роману чудовищем, женским воплощением Франкенштейна. На мертвом сером лице женщины жили только глаза. Тяжело дыша и не моргая, она уставилась на застывшего посреди лестничного пролета Романа. Никогда раньше – ни в армии, когда в полной выкладке едва не утонул в болоте, ни в горах, когда сорвался в первый раз и болтался на страховке, не в силах найти опору для рук и ног, – он не испытывал такого ужаса. «Пипец», – промелькнуло в голове, и это была последняя мысль перед тем, как соседка заговорила: – Отпустили? «Да», – хотел бы ответить Роман, но язык прилип к небу, а губы склеились намертво. Он смог только кивнуть. – И правильно. Ты ведь этого не делал? Не убивал мою дочь? – Говорила Лидия Семеновна негромко, но слова набатом гремели в ушах Романа. – Нет! – вытолкнул он из пересохшего рта. – Хорошо. Иди, чего замер? Света извелась вся. Пятясь боком, словно краб, Роман обошел женщину и нашарил кнопку звонка своей квартиры. * * * Весть о том, что физрука отпустили, облетела Малинники в один миг. Поселок снова замер в непонятном ожидании. Улыбки потеряли искренность, приветствия стали натянутыми. Дмитрий Михайлов снял ботинки и устало прислонился к стене коридора. Непрекращающаяся жара выматывала. Он вытер пот со лба, но оторваться от прохладной стены не хватало сил. – Тяжелый день? – выглянул из комнаты отец. – Что-то вроде того. Это пекло меня доконает. Отец сочувственно улыбнулся: – Не сдавайся, сынок. Пойдем, там у мамы окрошка. Дима хмыкнул. Окрошка! Если бы она могла остудить заодно и его мысли… Есть не хотелось совершенно, но, к своему удивлению, глубокую глиняную тарелку с волнистой каемкой по краю – мамину «салатную», – полную холодной окрошки, он одолел без труда. – Пап, как мне успокоить людей? – спросил он, когда тарелка опустела. – А ты уверен, что их нужно успокаивать? – вопросом на вопрос ответил отец. – Учителя вы отпустили, значит, тому, кто виновен в смерти девочки, сейчас снова стало неуютно. Глядишь, и выдаст себя чем-нибудь. – Да не могу я сидеть и ждать, пока убийца себя выдаст! – с горечью покачал головой Дима. – А успокоить людей нужно. Ты не видишь разве, как тихо вокруг? Все волками друг на друга смотрят. Еще день-два, и начнут снова окна бить. Если не физиономии. Я понятия не имел, что в поселке у каждого по скелету в шкафу… Вот сейчас все и повылезает. Мама выключила воду и повернулась к столу: – По скелету, говоришь? Да не по одному, Димочка. Только это вовсе не значит, что в Малинниках живут сплошь негодяи. Это – жизнь. – Жизнь? – Дима удивленно уставился на мать. – Ты говоришь, что жизнь заставила Поклонникова изменять жене и угрожать своей ученице? Сделала Митрича алкашом, а потом еще и вором? Принудила Царева бить Поклонниковым окна, а Жлобина-младшего портить стены в подъезде? – Но ты же сам все прекрасно понимаешь, Димка, – вмешался отец. – Сынок Валентинин камнями кидался от отчаяния, от боли. Виноватым он себя чувствует, скорее всего думает, что не защитил девочку. Витюня – всем известный раздолбай. Его хлебом не корми – дай гадость сделать. А что касается Митрича, то мама права. Жизнь у него нелегкая получилась. Как-нибудь расскажу тебе его историю. Не стоит винить человека за то, что сломался. Не всякий удар возможно вынести. Лейтенант покосился на пустой рукав отцовской рубашки. «Но ты же смог», – подумал он. Отец перехватил его взгляд и покачал головой, но больше ничего к своим словам не добавил. * * * Сергей Царев сидел перед раскрытым ноутбуком. Черная надпись «Найдена. Погибла» перечеркивала объявление о поиске Ники на сайте поисковиков. Перечеркивала сведения о ее возрасте, о том, во что она была одета в день исчезновения. Перечеркивала его, Серегину, жизнь. Он ничего больше не чувствовал – ни боли, ни злости, ни отчаяния. Мама напичкала его какими-то таблетками, но и без них Сергей ощущал себя опустошенным до бессилия. Никина босоножка стала последней каплей, утопившей нелепую, безумную надежду на то, что Ника жива и все происходящее просто страшная ошибка. До той минуты, когда он наткнулся на босоножку у реки, даже похороны не смогли заставить его поверить, что Ники больше нет и никогда не будет. Ни ее тихого смеха, ни застенчивого «не надо», когда, одуревая от близости ее губ и запаха волос, Серега лез целоваться. Не будет свадьбы, троих – они так решили – детишек, не станет Ника учительницей младших классов, как мечтала… Потертый ремешок голубой босоножки, торчащий из буро-зеленой жижи, ослепил Серегу жестокой правдой. О том, что физрука отпустили, Сергею испуганным шепотом сообщила мама, встревоженно глядя на него, как будто ожидала, что сын немедленно кинется совершать какую-нибудь глупость. Но Серега только губы поджал. Ярость, душившая его в день ареста учителя, улеглась, а с ней исчезла и пелена, мешавшая сомнениям. Конечно, физрук не стал бы убивать Нику. Может, он и скотина, но уж точно не идиот. Машинально перебирая в памяти лица соседей, знакомых и друзей, Серега никак не мог остановиться ни на одном, представить, что кто-то из этих людей поднял на Нику руку. Вздохнув, он закрыл ноутбук и поднялся. Движения давались с трудом. Чувствуя себя столетней развалиной, Серега поплелся на кухню, где мама оставила приготовленную для Лидии Семеновны еду. Как бы плохо ему ни было, а Никиной матери было во сто крат хуже. За последние недели Серега сблизился с ней и сейчас не смог бы сказать, отчего так робел раньше. Конечно, помочь несчастной женщине старались все, но по какой-то причине она наотрез отказывалась и впускала в дом только Серегу да мать Вани-дурачка, Галину. * * * Ваня снова не смог перейти через мост. Стоял на въезде, держась за перила дрожащей рукой, и не мог сделать ни шага. В его детском сознании боролись между собой два «страшно» и одно грозное «нельзя». Если с «нельзя» он давно научился ладить и оно затихало, стоило перейти на другую сторону моста, то «страшно» теперь начинали завывать в голове на два режущих голоса еще на спуске с холма. Ваня сжимал голову руками, затыкал уши, но голоса не унимались, споря все громче. Страшное жило там, за мостом. Оно могло больно ударить так, что Ваня снова и снова падал в колючие кусты на обочине дороги. Оно грубо кричало. Оно увезло Нику – добрую и красивую – так далеко, что она никогда больше не поможет Ване поймать хрупкую желтую бабочку, чтобы близко-близко посмотреть, как та цепляется черными ножками за его палец, раскрывает крылья и улетает в небо… Другое страшное могло прийти к большой собаке, которая жила там, где «нельзя». Сегодня Ваня нес ей немного костей, которые мама дала для киски. Собака ждала Ваню, а он плакал возле моста, никак не решаясь сделать шаг… * * * – Свет, так больше нельзя! Роман поставил Тимошку на пол и вручил сыну игрушечный вертолет без лопастей, которые были давно откручены и потерялись. – Ур-ру! – загудел Тимошка, подняв игрушку над головой, и побежал по комнате. Света продолжала молча разбирать вещи в шкафу. Она молчала третий день. Так ни слова и не сказала с тех пор, как Роман вернулся из города. Утром он слышал, как жена разговаривала с матерью по телефону, и с ужасом понял, что она собирается уезжать. Тогда он вспылил, натолкнувшись на ее молчание, как на стену. Не выдержали напряженные до предела нервы. Она только посмотрела строго, как на одного из своих учеников, и отвернулась. – Свет, пожалуйста… – Роман попытался обнять жену за плечи.