Первое, что я увидел на нижней площадке, сойдя со ступеней, были три галереи, веером расходящиеся в стороны от того места, где я стоял. Свет струился из средней, две боковые уходили в темноту. Источника света не было видно, так как средняя галерея уже через несколько метров от площадки делала правый поворот. Я, осенив себя крестным знамением, пошёл на свет и, завернув за поворот, увидел висящий на вбитом в стену металлическом крюке большой потемневший бронзовый сосуд с маленьким, словно у китайского чайничка, носиком, из которого торчал довольно толстый фитиль, горевший ровным пламенем и освещавший значительное пространство вокруг. Пахло разогретым оливковым маслом! «Однако! Как у них тут всё сделано «аутентичненько», — подумал я, разглядывая отдающий глубокой древностью светильник. — Наверное, здесь какая-нибудь эксклюзивная экспозиция для VIP-персон, не рассчитанная па миллионные толпы туристов, топчущих катакомбы этажом выше! Вот куда падре Стефано моего батюшку привёл! Уважает, однако!». Я двинулся вперёд по этой галерее, ориентируясь на свет находящегося где-то в глубине коридора, очевидно, такого же масляного светильника. Что-то показалось мне необычным в окружающем меня пространстве. А-а! вокруг не было ни одной вскрытой погребальной ниши, все мраморные плиты с именами усопших выглядели так, словно их установили только вчера! «Молодцы реставраторы! — подумал я. — И действительно, нельзя сюда пускать основные потоки туристов, разрушат они эту так тщательно воссозданную древнюю атмосферу! Повезло же мне, однако!» Проходя мимо одной из кубикул, я увидал в ней в центре стены, расположенной напротив входа, большой аркосолий — глухую арку в стене с расположенной под ней гробницей, закрытой сверху мраморной плитой. Обычно в таких гробницах хоронили богатых христиан или прославившихся подвигом мучеников, над мощами которых затем служили Божественную литургию, используя закрывавшую гробницу сверху плиту в качестве престола. Вероятно, в увиденном мною аркосолии был погребён именно мученик, так как мраморная плита над гробницей была покрыта сверху расшитым виноградными гроздьями покрывалом, и на ней горел небольшой масляный светильник, похожий по форме на уже виденный мной настенный. — Вот бы заснять! — рука автоматически потянулась к фотоаппарату. — Не выйдет, мало света! Вспышку я оставил в номере отеля, а без вспышки, на открытой диафрагме, нужна такая выдержка, на которой снимать с рук без штатива просто бессмысленно — кадр выйдет смазанным из-за дрожания рук! Эх!… Следующий настенный светильник был расположен точно в углу очередного поворота коридора — так, чтобы его свет распространялся в обе стороны галерей. Я повернул и, пройдя ещё десятка с полтора шагов, услышал в подземельной тишине тихие звуки человеческих голосов. «Ага, отцы! Таки я вас догнал! От меня не сбежишь!» — я прибавил шагу. Звуки приближались. Из-за их отдалённости или из-за акустических особенностей подземелья я пока не мог точно определить, кому принадлежат эти голоса — Флавиану с проводником или кому-то ещё: может быть, записанному на магнитофоне аудиогиду… По мере приближения моего к источнику звуков я стал слышать уже довольно явственно звучания возгласов, по характеру церковно-богослужебных, и пения, причём пения многих голосов! Может, это падре Стефано включил запись католической службы? Ещё один поворот и… я замер. Передо мною открылась довольно просторная крипта, заполненная одетыми в длинные одежды, наподобие древнеримских, людьми, которые устремили свои взоры вглубь крипты к находящейся в стене широкой аркосоли с гробницей-престолом, покрытой вышитым покрывалом и освещённой двумя восковыми свечами, между которыми стояла чаша, по виду похожая на обычный церковный потир, и лежал круглый хлеб, положенный на светлое металлическое блюдо на невысокой широкой ножке. Перед ними стоял на коленях седовласый человек с напоминающей епископский омофор широкой тканой лентой, спускающейся концами на грудь с его шеи, венчаемой крупной курчавой головой с лицом, обращенным к изображённому в глубине аркосоли «Доброму Пастырю» — образу, символизирующему в первохристианские времена Христа-Спасителя. Кажется, я попал прямо на Евхаристический канон — главную часть литургии, во время которой схождением Духа Святого совершается преложение хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы — величайшие Дары Сына Божьего страждущему человечеству! Я стоял тихонько, боясь шевельнуться и неосторожным звуком нарушить благоговейность момента: слава Богу, мобильник я выключил ещё перед входом в катакомбы. Стоя позади всех молящихся у входа в крипту, я только пытался понять — кто эти люди? Католики? Копты? Какие-нибудь протестанты-«реконструкторы»? Уж больно точно их одежды воспроизводили виденные мною во множестве изображения одеяний древних римлян! Или это вообще какой-то спектакль или съёмки исторического кинофильма? Но тогда где же зрители или камеры с сопровождающей съёмочной командой? Нет, похоже, тут служат литургию по-настоящему! В этом меня убеждал ещё и явно присутствующий здесь в обилии особый дух благоговения и молитвы, заполняющий всё пространство крипты и заставляющий моё сердце взволнованно произносить: Господи! Иисусе Христе! Помилуй мя! Этот молитвенный дух, хорошо знакомый мне по афонским монашеским богослужениям, ощущаемый мною всегда и во время евхаристического моления Флавиана у престола нашего скромного Покровского храма, — дух, наполняющий собою Метеоры, лучащийся из Кувуклии в иерусалимском Храме Гроба Господня, заставляющий учащённо биться сердце у мощей преподобного Сергия в Троице-Сергиевой Лавре, — этот дух свидетельствовал: никакой «реконструкции», здесь всё серьёзно! Здесь всё очень даже по-настоящему! Памятуя наставления духовника о том, чтобы бросать все размышления и гнать помыслы, когда сердце настроено на богообщение, я выключил аналитические способности мозга, скомандовав ему что-то типа «стоять-молчать-бояться!», и дал душе наполниться окружающим меня духом молитвы, прийти в состояние мира, тишины, сокрушения о собственном греховном естестве и тихой светлой радости о Господе и о Его беспредельной, всё покрывающей Любви! — Господи! Иисусе Христе! Сыне Божий! Помилуй мя, грешного! — повторял я, чувствуя, что Он меня слышит, любит и, как обычно, милует! — Господи! Слава тебе за всё! Возвратился к реальности я оттого, что кто-то деликатно касался моего предплечья и тихонько теребил за рукав. Я открыл глаза — невысокая женщина средних лет, сдержанно улыбаясь, держала меня за руку и легонько тянула в глубину крипты, в сторону подходящих причаститься молящихся. Я стряхнул с себя лёгкое оцепенение и сфокусировал взгляд на происходящем у аркосоли: там одетые в древние одежды люди разного пола и возраста подходили к совершившему евхаристию пресвитеру и принимали от него в ладонь частицу Святого Хлеба, после чего, приняв её в уста и проглотив, испивали в три глотка Святой Крови Господней из чаши, бережно подносимой к устам каждого совершителем литургии. Держащая меня за руку женщина явно звала принять участие в причащении и меня, вполголоса говоря мне что-то на незнакомом мне языке. — Speak english? Parla italiano? — тихонько спросил я эту женщину, только улыбавшуюся в ответ и явно не понимающую моих вопросов. — Как же Вам объяснить, что я не готовился сегодня к причащению, не читал «Последование», уже поел с утра… Она кивнула, словно поняла, и снова тихонько потянула меня за руку, приглашая к причастию. Признаюсь честно — тут я испугался! Во-первых, я и вправду не был готов к принятию Святых Таин, приступить к которым спустя лишь пару часов после плотного завтрака я, честно, не дерзал. Да и потом — кто были эти христиане, совершавшие здесь сейчас таинство евхаристии? Совсем не факт, что православные! А причащаться с членами другой конфессии за их богослужением мне, «ортодоксу», канонически не положено! Да, молиться сейчас было удивительно легко и благодатно, но ведь это же может быть и от присутствия здесь во множестве святых мученических мощей! Словом, я отказался! Женщина поняла, ещё раз улыбнулась мне доброжелательно, погладила меня утешающе по руке и пошла причащаться сама. Я постоял ещё немного. Затем, решив, что мне здесь оставаться, очевидно, не стоит, перекрестился на образ «Доброго Пастыря» в глубине аркосоли и тихонько покинул крипту, вернувшись в галерею, из которой я пришёл, как мне показалось… В том, что я пришёл не из неё, я убедился уже шагов через пятьдесят, уткнувшись в тупик, от пола до потолка заполненный не вскрытыми погребальными нишами. Я повернул назад, на свет светильника, видимый мне впереди, но снова вышел не туда — светильник был не тот, висящий на вбитом в стену крюке, а керамический, стоящий на маленьком каменном выступе невысоко от пола — здесь я тоже ещё не был. Метнувшись взад-вперёд ещё в несколько коридоров и оказавшись в конце концов в темноте, я малость растерялся — надо было как-то выходить к людям наверху, но как? Я вытащил из кармана смартфон, включил его, нашёл в приложениях функцию фонарика, предварительно оценив, что при теперешнем уровне зарядки аккумулятора светить фонарик больше пяти минут вряд ли сможет. Но хоть пять минут — мои! А за пять минут можно и… — что можно успеть за пять минут, я так и не успел придумать, так как фонарик предательски моргнул и выключился, а телефон промурлыкал знакомую корейскую мелодию выключения. Кажется, я «попал»! Я вспомнил, как читал, что две англичанки сколько-то лет назад, заблудившись в катакомбах, вышли из них спустя лишь трое суток, проблуждав в темноте, причём вышли на другом конце города и — одна с потерянным рассудком, другая — с полностью поседевшей головой. Я вздрогнул — повторять их судьбу мне как-то не хотелось… «Господи! Что ж делать-то!» — воззвал я, устремив взор в темноту над головой. «Как что? — ответил я сам себе. — Вот это и делай, молись!». Я встал на колени. Не буду рассказывать, о чём и какими словами я молился — Флавиан их от меня потом на исповеди услышал, и довольно! Но после молитвы пришло успокоение вместе с уверенностью — всё будет хорошо! А после успокоения пришёл мальчик. Лет десяти, в светлой тунике чуть выше колен, препоясанный плетёным нитяным пояском, курчавый, с весёлыми сияющими глазами и с масляным светильником в руке. Точно! Я его видел рядом с женщиной, которая звала меня причащаться! Может быть, это её сын? Однако размышлять было некогда, мальчик энергично взял меня за рукав куртки и потянул за собой, что-то весело приговаривая. Я смиренно повиновался этому жизнерадостному отроку и пошёл по коридорам и закоулкам подземелья, ведомый им «яко овча». Шли мы недолго, минут через десять впереди забрезжил свет, идущий явно от электрического источника. Мой вожатый подвёл меня к небольшой площадке, от которой начинались ступени лестницы, ведущей наверх, и отпустил мой рукав. — Мальчик, мальчик, подожди! — обратился я к нему, словно он понимал русскую речь. — Мне так хочется хоть как-нибудь отблагодарить тебя! О, есть! Я сунул руку в боковой карман фотоаппаратной сумки, вытащил оттуда леденцовую конфетку из тех, что раздавали в самолёте, в обёртке с надписью «Аэрофлот», и протянул своему маленькому проводнику. Он взял конфету, повертел её в руках и сунул за пазуху, затем покопался там же, в глубинах туники, и вытащил оттуда какой-то керамический черепок, который и протянул с улыбкой мне, после чего развернулся на одной ноге и скрылся в темноте коридора, ещё какое-то время помелькав огоньком удаляющегося светильника. Я вздохнул, благодарно перекрестился и стал подниматься но каменным ступеням к электрическому свету. Подъём был совсем недолгим, через минуту я уже стоял в освещённом электролампами коридоре с пустыми погребальными нишами по стенам. Посмотрев направо и налево, я прислушался: мне послышался где-то рядом какой-то знакомый звук… Так и есть! Это же тот самый глуховатый голос аудиогида, раздающийся из подхрипывающего динамика старого магнитофона падре Стефано! Я рванулся на звук и, завернув за угол шагах в двадцати от выхода с лестницы, по которой я только что поднялся, буквально наткнулся на Флавиана с падре Стефано, выходящих из небольшой кубикулы. — О! Лёша! — удивился Флавиан. — А ты разве не… Он оглянулся назад, в тесное помещение с локулами по стенам и небольшим аркосолием в центре, потом опять недоуменно посмотрел на меня, на падре Стефано и опять в кубикулу. — Как ты успел раньше меня выйти, ты же там что-то фотографировал на потолке? — взгляд батюшки выражал искреннее недоумение. — Отче! Ты перепутал, — заговорил я, ещё не успокоив до конца дыхание после быстрого подъёма по лестнице. — Я фотографировал потолок не здесь, это было ещё до того, как я потерялся! — Ты потерялся? — глаза Флавиана ещё больше раскрылись от удивления. — Ты же не отходил от нас! — Ещё как отходил! — я повернулся к падре-проводнику: — Скажите, а христиане какой конфессии приходят сюда служить литургию в исторических древнеримских одеждах? — Где вы видели христиан в древнеримских одеждах, служащих литургию? — неожиданно взволнованным голосом спросил меня наш провожатый. Глаза его заблестели. — Вон там, внизу! — махнул я рукой в сторону, откуда пришёл. — Тут рядом, хотите покажу? — Покажите, скорее! — ещё более взволнованно сказал падре Стефано. — Пойдёмте! — пожал плечами я. — Я думаю, вы это место лучше меня знаете! Завернув за угол, откуда я поднимался по лестнице, мы уткнулись в тупик. Тут уже взволновался я сам. — Подождите! Это точно было здесь, небольшая арка и ступени, ведущие вниз! Я не мог ошибиться, тут всего два десятка шагов! — я недоуменно огляделся. — Падре Стефано! Я же там был, там была литургия, я молился там с ними, вы верите мне? — Верю! — с глубокой печалью вздохнул старый католический священник. — Вы шестой человек, от кого я слышу такое сообщение! Я потому и пришёл сюда работать гидом, что надеюсь когда-нибудь и сам сподобиться подобной встречи! — Встречи с кем? Кто эти христиане? — продолжал вопрошать его я. — Кто ещё видел их, кроме меня? — Я думаю, что это те первые римские христиане, которые жили и молились здесь во времена апостолов и их преемников, первых епископов Рима! — ответил падре, снова вздохнув. — Господи! — вздохнул уже я. — Да разве такое возможно? — У Бога всё возможно… — задумчиво протянул Флавиан.