— Это в нашей мирской земной жизни мы обитаем в пространстве и времени, Алексей, — поднял на меня свои грустные умные глаза падре Стефано. — А в Вечности, за границей материального мира, времени нет. Там и прошлое, и настоящее, и будущее соединены воедино. А граница между миром земным и вечным порой гораздо тоньше, чем мы можем себе представить. Собственно, вы в этом сами сейчас убедились… — Ничего себе! — задохнулся я, пытаясь осознать всё услышанное от старого падре. — Но почему это было со мной? — Бог знает, Ему виднее! — ответил Флавиан. — Расскажи-ка подробно всё, что с тобой произошло! Я рассказал. Подробно. И про женщину, звавшую меня причаститься. И про мальчика, которому я дал самолётный леденец. Слушая меня, падре Стефано только грустно кивал головой, от волнения перекладывая из руки в руку выключенный магнитофон с аудиогидом. — Да! Всё именно так, до деталей! — со вздохом произнёс он. — Те пятеро рассказывали всё в точности так же! — А кто они, эти пятеро? Священники, монахи, католики, православные? — продолжал спрашивать я. — Все они были мирянами. Двое из них — дети восьми и тринадцати лет, одна пенсионерка из Германии, одна римлянка — инвалид с искривлённым позвоночником. От неё, кстати, я в первый раз и услышал о подобной встрече в катакомбах, когда ещё был простым приходским священником в Риме, — ответил падре Стефано. — И ещё негр из Африки, некрещёный, большой и наивный как ребёнок. Кстати, он и оба ребёнка причастились на тех литургиях, свидетелями и участниками которых они стали! — Некрещёный негр из Африки причастился? — поразился я. — Он крестился уже после этого, я его окрестил, — кивнул наш проводник. — Здесь много лежит людей, не успевших креститься до мученической кончины, — падре обвёл глазами окружающее пространство катакомб. — Крестившихся кровью, как принято говорить. У вас, в России, ведь тоже бывает, когда на большие праздники в массе причастников оказываются случайные и даже некрещёные люди? — Бывает! — подтвердил Флавиан. — В больших городских приходах, где нет постоянной общины или она растворяется в массе невоцерковлённых толком «захожан», бывает! — Вот видите! — продолжил падре. — Господь же не отвергает их, но промыслительно допускает подойти к Святой Чаше! Того негра, в крещении Петра — я дал ему имя в честь нашего Первоверховного апостола, Он тоже допустил! Теперь этот Петр — священник в Африке, в Кении, он присоединился к православному Александрийскому Патриархату… — Почему же он не стал католиком, раз Вы его крестили в католической церкви? — не смог удержаться я от вопроса. — Богу виднее! — пожал плечами падре. — Меня это не обижает, он верно служит Христу, а это главное! Мы с ним переписываемся иногда. — Да! — вдруг вспомнил я. — Мальчик, который меня провожал, дал мне вот это в благодарность за мою конфетку! Я вытащил из кармана тот керамический черепок и поднёс его к свету. Мы втроём уставились на него. На черепке, очевидно — обломке кувшина, была процарапана детски наивной рукой картинка: рыбка, которая, казалось, даже улыбалась, глядя на нас прищуренным глазком. — ИХТИС! — улыбнулся Флавиан, взглянув на падре Стефано. — ИХТИС! — кивком подтвердил тот. — Э! Батюшка! — взглянул я на Флавиана. — Это что за слово такое вы произносите, простите меня, неграмотного! — Это «акроним», Алексей! — ответил старый падре. — Имя Господа Иисуса Христа, состоящее из начальных букв: «Иисус Христос Теу Иос Сотирос» — «Иисус Христос Божий Сын Спаситель», по-гречески ИХТИС — рыба! Разрешите мне посмотреть? — Да, конечно! — я протянул ему черепок с рисунком. Падре Стефано с минуту смотрел на процарапанный рисунок, безмолвно шевеля губами, затем осенил себя крестным знамением по-католически, слева направо, поцеловал изображение и вернул черепок мне. — Каюсь, завидую! — улыбнулся он. — Я тоже… — тихо вздохнул Флавиан. *** Вечером, сидя на балконо-террасе на крыше нашего одноподъездного отельчика, любуясь закатными кусочками Рима, видимыми с нашей обзорной площадки, и попивая весьма средненький кофеёк из отельной кофе-машины, мы с Флавианом долго сидели молча — каждый думал о чём-то своём. — Отче! — прервал я молчание. — И всё-таки, почему я? Почему мне уже не в первый раз Господь даёт опыт контакта с чем-то запредельным, от которого можно свихнуться или впасть в прелесть? — Ну не свихнулся же? — улыбнулся Флавиан. — Вроде, нет… — протянул я. — И в прелесть не впал! — продолжил он. — Ну, это тебе виднее, ты же духовник! — А ты считаешь себя достойным таких проявлений Божьего Промысла? — Да ты что, отче! — я аж подпрыгнул на неудобном железном стульчике. — Я тому и дивлюсь, что я — «свинья-свиньёй, на которой свинья сидит и свиньёй погоняет» — а со мною такие вещи происходят! — Значит, ты не в прелести! — констатировал Флавиан. — Как только дивиться перестанешь и сочтёшь, что сподобляешься сего по «заслугам», знай — именно такое самоощущение и называется духовной прелестью! — Тогда зачем Господь… — начал я. — Затем! — перебил меня духовник. — Не задавай вопросы, на которые Господь Сам не даёт тебе разумения, всему своё время! И потом, ты же сказал тогда, что очень хотел бы причаститься в катакомбах у мученических гробов? — Сказал! — подтвердил я. — Слово произнесённое, Лёша, слишком ответственный акт, — посмотрел мне в глаза Флавиан. — Возможно, это был ответ на высказанное тобою желание! — А я отказался… — вдруг дошло до меня. — А разве ты бы благословил меня причаститься в той ситуации? — Меня там не было, не могу сказать, — задумчиво произнёс мой батюшка. — Хотя иногда нужно принимать решения самостоятельно, не цепляясь за отсутствующего духовника! — Понял, отче! — грустно кивнул я. — А как ты думаешь, что значит этот черепок с ИХТИСом, который дал мне мальчик? — Не знаю, — улыбнулся Флавиан, взглянув на мою расстроенную физиономию. — Может, это пропуск такой! Вот вернёшься ещё раз, когда-нибудь, с этим пропуском в катакомбы, и тебя по нему опять на Божественную литургию пропустят! Кто же знает? — Если Бог благословит, обязательно вернусь… — тихо ответил я, сжав в ладони кусочек керамики с процарапанной на нём рыбкой. Глава 9 ПУТИН — Putin is clever and strong man! (Путин — умный и сильный человек!) — почтительно воскликнул солидный пожилой грек-таксист, когда мы с Флавианом, загрузившись к нему в бежевый «Мерседес» в афинском аэропорту, вынуждены были на традиционный вопрос «what country do you come from?» (из какой страны вы приехали) традиционно ответить — From Russia! (Из России!). Причём греки произносят название нашей страны не как англо-американцы — «Раша», а прямо как написано по буквам — «Руссия», похоже на «Русь», что лично меня, например, вполне устраивает. — Oh yes! — согласился я с греческим таксистом относительно его оценки нашего президента. — I think so! (О да! Я тоже так думаю!). — Батюшка! — повернулся я вполоборота с правого переднего сиденья машины к утонувшему в заднем мерседесовском диване Флавиану (О-о! Мне его опять вытаскивать!), — у таксистов это что, международно-профессиональное восхищение главой нашего государства? Помнишь римского Маурицио? Он чуть не слово в слово это же говорил. Прямо гордость за страну берёт! Приятно! — Конечно, приятно! — согласился Флавиан. — А помнишь разговор на эту тему в келье папы Василиса, на Афоне, тогда ты не был в этом так уверен? — Да, согласен! — без возражений ответил я. — Тогда, наверное, большинство было в Путине совсем не уверено. Кроме нашего старца, отца Ильи, который всем в конверты с ответом на письма к нему вкладывал распечатанную молитву архангелу Михаилу о помощи и защите президенту Владимиру. Я, честно говоря, этого не понимал — зачем старцу президента «пиарить»? Ну, президент как президент, один из наших, попавших во власть, советских функционеров, ещё и кэгэбист бывший; а они, как говорят, «бывшими» не бывают. Сам же помнишь отношение верующих к «Конторе Глубокого Бурения» после всех лет советской власти! — Помню, ещё бы! — согласился Флавиан. — Ну вот, понятно же — почему я тогда, у папы Василиса, был сперва с этим «угольщиком» Тимофеем из Питера единодушен, — сказал я. — С ним многие тогда были единодушны, — подтвердил Флавиан. — Было отчего! — вздохнул я, меняя неудобную позу на обычную посадку в автомобильном кресле. ***