— Вас Ваш батюшка зовёт! Они с герондиссой в архондарик прошли, — на прекрасном русском сообщила она. — Иду! — я быстро зашагал в сторону архондарика, сопровождаемый позвавшей меня девушкой. — А Вы из России, наверное? — спросил я её на ходу. — Из Парижа! — улыбнувшись, ответила она. — Моя прабабушка туда во время революции эмигрировала. — Однако! — я больше не нашёлся что сказать. — Будете в Париже — заходите в гости к моей маме, она очень любит русских священников и вообще всех церковных людей. Я дам вам её адрес и телефон. — Спаси Господь! Увидимся! — попрощался я с ней у дверей архондарика. *** — Проходите, Алексей, присаживайтесь вот в это кресло! — герондисса сама открыла дверь архондарика в ответ на мой негромкий стук. — Здесь Вам будет удобно. — Благодарю, матушка! — я уселся сбоку от Флавиана в старенькое, очевидно, кем-то пожертвованное кресло с потёртой матерчатой обивкой. — Герондисса, евлогите! — в приоткрывшейся двери показалось знакомое лицо в очках с тонкой оправой и небольшим подносом в руках. — О Кириос, адельфи Германика, проходи, угощай гостей! — матушка встала, чтобы приоткрыть пошире и придержать дверь для вошедшей сестры. — Кофе, чай, что вы любите? — заботливо спросила мать Германика. — Что вам налить, батюшка? — Сперва водички, пожалуйста, таблетки запить, которые после еды, — повернулся я к ней и, получив воду в стакане, поблагодарил: — Спаси Вас Христос! — Во славу Божию! — отозвалась мать Германика, выставляя с подноса на столик вазочки с печеньем и какими-то греческими, завёрнутыми в фольгу сладостями. — Угощайтесь! — Мне, если можно, кофе! — повернулся к ней Флавиан, мимолётно с опаской взглянув на меня. — Можно, батюшка, можно! — людоедским стальным голосом провещал я. — Только сначала вот эту жёлтенькую таблеточку и эту беленькую пилюлю проглоти, а потом можно и кофе, но только одну чашку! — Давай! — со смирением вздохнул Флавиан и, приняв из моей руки таблетку и капсулу с лекарством, закинул их в рот и запил водой из протянутого мною стакана. Герондисса с «адельфи» Германикой весело наблюдали, очевидно, непривычную для них сценку. — Заешь печенькой, лучше усвоится! — я протянул батюшке вазочку с печеньками. — Спаси Христос! — так же кротко ответил Флавиан и взял с вазочки печенье. — Кофе «по-гречески», — сказала мать Германика, наливая батюшке в чашку ароматный кофе с дымком. — Геронда благословил Вам «по-гречески» сварить. Мы с Флавианом переглянулись. — Наверное, отче, тебя с твоей любовью к греческому кофе отец Кассиан геронде «сдал»! — предположил я. — А он-то откуда знает? — хмыкнул Флавиан. — Может, от нашего схимника Александра из Пантелеимона? — выдвинул я версию. — Может быть, может быть… — протянул Флавиан. — И про твою любовь к осьминогам со спагетти тоже? — Н-да! — крякнул я, не найдясь что сказать. — Мать Германика! — обратился мой батюшка к собравшейся уходить с пустым подносом монахине, — а когда геронда Вам про кофе сказал? — После трапезы сразу, — ответила она. — Он звонил из Афин и сказал, что постарается вечером сюда приехать, чтобы с вами пообщаться, если у него получится. Он ещё сказал, что когда будет знать точно, матушке Феодоре позвонит предупредить. — Спаси Христос! — поблагодарил её Флавиан и, обратившись к герондиссе, перешёл на английский: — Матушка! Вероятно, геронда сегодня вечером приедет. — Слава Богу! — обрадовалась матушка Феодора. — Вы получите большое впечатление от общения с нашим старцем! — Как Вы тогда, на острове? — спросил я её. — На острове? — не поняла сразу герондисса. — На Наксосе, когда геронда сказал Вам про Храм Святого Духа в сердце! — уточнил я. — Я ночью прочитал Ваше интервью в интернете. — А! — улыбнулась матушка. — Да, это было одним из самых сильных впечатлений в моей жизни. — Чем именно сильным, матушка? — не утерпел спросить я. — Если, конечно, Вам удобно об этом рассказывать… — Удобно, почему же нет! — улыбнулась матушка Феодора. — Для того чтобы понять моё тогдашнее потрясение, мне нужно немного сказать о себе, какой я была тогда. — Расскажите, матушка! — не отставал я. — Поверьте, для нас это не праздный интерес. — Хорошо, конечно! — кивнула герондисса. — Я родилась и выросла в верующей христианской семье, мой отец научил меня любить Бога и молиться ему, читать Библию и соблюдать заповеди Христовы. Но семья наша была протестантской, и я никогда не слышала с детства о Православии, о внутренней духовной жизни, о стяжании благодати Святого Духа, поэтому моя вера и религиозная жизнь были во многом внешними и формальными, я бы сказала — безжизненными! Хотя я чувствовала, что «потенциал» общения Бога с человеком и внутренней взаимосвязи с Ним намного больше, чем я могла получить в протестантизме. Я искала этого глубинного общения с Богом, моя душа требовала истинной духовной пищи! Я пробовала найти Бога в искусстве, даже поступила в Академию Искусств, стараясь в творчестве обрести этот внутренний контакт с Творцом мира и человека. Но я не нашла там Бога, хотя нашла подруг и единомышленников, которые тоже стремились к подлинной божественной духовности. За успехи в учёбе я получила стипендию для стажировки в Греции — стране, которая несёт в себе истоки всего европейского искусства, и с удовольствием приехала сюда. Меня сразу удивили и привлекли здесь к себе теплота и христианская сердечность, часто встречаемая мною даже среди самых простых людей, их искренняя глубокая вера во Христа, какая-то особая духовная мудрость. В православных храмах я явственно ощущала присутствие благодати Божьей во всём — в иконах, одеждах священников, церковном пении, в самом пространстве церквей — это ощущение было для меня новым, и я старалась его осмыслить и объяснить рациональным сознанием, но у меня не получалось! А потом я поехала с подругой, однокурсницей по Академии Искусств, тоже переживавшей период духовных исканий, на остров Наксос и там, в монастыре Святителя Иоанна Златоуста, я встретила старца. Мы с подругой сидели в монастырском дворике после осмотра древнего храма, отдыхая и делясь впечатлениями, как вдруг к нам подошёл высокий иеромонах в очках, внимательно посмотрел на нас и, улыбаясь, спросил: — Вам нравится монастырь? — Да, да! — закивали мы, — очень нравится! Он ещё пристальнее посмотрел на нас и задал совсем неожиданный вопрос: — А вы сделаете свои сердца храмом Христа? Мы растерялись, не вполне понимая, что именно он имел в виду и как это можно сделать сердце храмом Христа — протестантское мировоззрение не предполагает такой возможности. Но я почувствовала, что в этом вопросе скрывается что-то очень важное, может быть, самое главное в моей жизни. Моя подруга растерянно молчала, а я, даже не вполне осознанно, ответила: — Да! — и добавила: — Но ведь это должно быть так трудно! — Да, трудно! — ответил иеромонах. — Но исполнено божественной сладости! И в том, как он сказал это, в том, как он смотрел на нас, в том, какая искренняя доброта и любовь исходили от всего его облика, — было видно, что он сам опытно знает, что такое иметь сердце храмом Христа, и знает всю трудность и божественную сладость этого духовного делания! Знает и может этому научить! Вот так я и познакомилась со старцем, а потом стала его ученицей, духовной дочерью и монахиней! — улыбнулась матушка Феодора нам с Флавианом. — И Вам удалось сделать своё сердце храмом Христа? — не удержался я от вопроса. — Это знает Господь и геронда, — вновь улыбнулась герондисса. — Только важно понимать, что сделать своё сердце храмом Христа не есть какое-либо одноразовое событие — это дело всей нашей жизни, каждого дня и каждой минуты! — Матушка! — обратился к герондиссе Флавиан, — Вы выросли не только в иной духовной среде, но и вообще в пространстве другой культуры, западно-европейской, во многом противоположной по духу культуре православного Востока. Сегодня, наблюдая Вас в храме, на клиросе, я обратил внимание, что всё — как вы поёте византийские песнопения, молитесь, общаетесь на греческом с сестрами и прихожанами, носите православную монашескую одежду, — является для Вас абсолютно естественным, можно сказать, «родным»! Насколько трудно было Вам переключить себя с западно-европейского эмоционально-душевного устроения на восточно-православное? — Совсем не трудно! — вновь улыбнулась матушка Феодора. — Трудно перестраивать то, что в уме. А в сердце, когда в него входит Христос, всё происходит совсем по-другому! Западная культура построена хоть и на искажённом, но всё же христианстве, а эта искажённость западного христианства создала как бы некую преграду, стену между сердцем человека и Христом. Но когда ты открываешь для Него свою душу и сердце, Христос входит в тебя, и эта искусственная преграда рушится, и всё то, что было в душе наносного, искажённого, исчезает, а истинное остаётся! Для меня вхождение в православную духовность и культуру стало освобождением, обретением смысла и радости, расставание с прежним душевно-эмоциональным «багажом» произошло легко и безболезненно.