— Матушка! — я вцепился в герондиссу своими вопросами словно клещ, — но ведь для того, чтобы сделать своё сердце храмом Христа, совсем не обязательно становиться монахом! Есть немало мирян, которые, неся подвиг служения семье и обществу, достигли высоты духовного совершенства, некоторые даже прославлены во святых как «святые праведные». Почему Вы между христианским замужеством и монашеством выбрали именно монашество? Так вас сориентировал геронда? — Если употребить слово «сориентировал», — засмеялась матушка, — то «сориентировал» меня Сам Христос. Геронда никогда никого не «ориентирует» на какой-либо жизненный путь, ни на монашеский, ни на семейный! Он слишком уважает данную каждому человеку Богом свободу воли и выбора пути спасения. Геронда может предложить человеку помощь: если ты хочешь быть монахом, я помогу тебе им стать, а если ты хочешь иметь семью, я помогу тебе научиться строить семейные отношения в соответствии с Божьими заповедями, чтобы твоя семья стала «малой Церковью» Христа. Но он никогда не направляет человека, пользуясь авторитетом духовника, в монашество или в мир против его воли! Дело в том, что когда я услышала от старца тот вопрос — сделаю ли я своё сердце храмом Христа, — он этим вопросом выразил моё главное и очень давнее желание — жить в максимально возможном единении с Богом! Когда я стала духовной дочерью старца, я, по его благословению, имела возможность пожить в качестве паломницы в нескольких греческих женских монастырях. Наибольшее время я прожила в монастыре, основанном духовным отцом нашего геронды, в котором сам геронда служил тогда монастырским священником для сестёр. В этих монастырях я открыла для себя новую форму жизни — православное монашество, в котором ты имеешь возможность каждый день, каждую минуту и каждый свой вздох посвящать Христу. И я поняла, что я не хочу терять время на всё остальное, я хочу успеть воплотить в жизнь своё желание жить в Боге, и что наилучший способ для меня реализовать это желание — стать монахиней. И я стала монахиней! — А Ваша подруга, вместе с которой Вы познакомились с герондой на Наксосе, она вышла замуж? — продолжал пытать матушку я. — Она тоже стала монахиней! — ответила герондисса. — Сейчас она благочинная одного православного монастыря во Франции. — Матушка! — опять вмешался Флавиан, — недавно в России вышла книга о монашестве, заголовком которой является высказывание одного оптинского старца: «Монашество — это Блаженство». Блаженство в евангельском понимании, в духе Нагорной Проповеди — Заповедей Блаженств. На русский с церковнославянского языка эту фразу можно перевести как «Монашество — это Счастье»! Вы могли бы так сказать о себе? — Конечно! — радостно улыбаясь, не раздумывая, сказала матушка по-русски с лёгким акцентом, затем вновь перешла на английский: — Конечно, счастье! Это самое большое счастье, которое может иметь человек на земле! Глядя на сияющую радостью и любовью герондиссу, её словам легко было поверить. Я даже как-то… ну не то чтобы позавидовал… просто подумал — вот ведь, когда-нибудь дети вырастут, может, и мы с Иришкой… — Матушка! — вдруг осенило меня вопросом, — а старец всегда был с Вами по-отечески ласков и приветлив, или когда-нибудь ругал? — Мы пришли в монастырь, чтобы измениться! — ответила матушка. — Чтобы излечиться от духовных болезней, ибо монастырь — это «лечебница», а старец — это «врач». И ему как врачу порой приходится применять к «больному» болезненную «хирургию», которая может причинять страдание не очистившемуся от страстей человеку. Но мы все здесь, когда нам приходится претерпевать от старца подобное «лечение», радуемся, потому что вслед за ним приходит в душу несказанная радость очищения и «исцеления» души от мучающего её недуга! И такое «врачевание» — очень тяжёлая работа для старца, который делает её постоянно, почти круглосуточно, имея множество духовных чад на разных континентах. Монахов и мирян, которые беспокоят его постоянно, тогда, когда это необходимо им, по телефону, через CMC, по электронной или обычной почте! Старец работает на износ, совсем не жалея своё здоровье, ему уже не раз становилось плохо от сверхсильной нагрузки, но он продолжает делать эту работу, полагаясь только на Бога, Его милость и помощь. — Как-то это очень знакомо… — я бросил пронзительный взгляд на смутившегося от этого взгляда Флавиана. — А у старца есть кому вовремя подавать ему лекарства? — Да, конечно! — кивнула герондисса, — при старце всегда есть кто-нибудь из братии мужского монастыря и из сестёр, которые помогают ему в быту, готовят пищу, разбирают почту, возят его на машине, ведь он часто посещает то один, то другой из монастырей, в которых собраны его духовные чада. А туда, узнав заранее, где он будет, к старцу съезжаются и его духовные чада из мирян, чтобы поисповедоваться или решить со старцем какие-либо свои проблемы. — Вот видишь, отче! — я повернулся к Флавиану. — Не ты один такой! — Не сравнивай! — помотал головой Флавиан. — Я и сотой части этой нагрузки не несу! Господь знает, кто может понести какой груз, потому и не возлагает на меня «бремена неудобоносимые», не верьте Алексею, матушка! — Я почему-то верю! — улыбнулась герондисса, умными внимательными глазами глядя на моего батюшку. — Матушка, матушка! — забежала в архондарик запыхавшаяся русская девушка в косынке, певшая с сестрами на клиросе во время литургии. — Серая коза разродиться не может, что нам делать? — Простите! — встала матушка. — Я должна вас оставить! Вы отдыхайте до приезда геронды, адельфи Германика вас устроит. И вслед за девушкой в косынке быстро вышла из архондарика. *** — Хм, однако! — думая о чём-то своём, вслух произнёс Флавиан. — Ты это о чём? — поинтересовался я, засовывая в рот последнюю печеньку из оставленной на столе вазочки. — Да так… — поднял голову Флавиан. — Я вот думаю, что мне никогда не стать таким духовником, как геронда, уже даже потому, что я пришёл в церковь достаточно взрослым, пожившим в миру, и не сказать, чтобы совсем уж безоблачно. Да и наставников у меня в духовной и в монашеской жизни практически не было — что-то у одного ухватишь, что-то у другого — как, впрочем, и почти у всех попов «призыва перестройки»! Интересно узнать, кто у геронды Георгия был учителем и наставником… — Старец Анастасиос! — сказала неожиданно вошедшая в комнату с подносом для уборки посуды мать Германика. — А он был духовным сыном старца митрополита Диомидиса. — Это не тот митрополит Диомидис, который был в немецком плену в годы Второй мировой войны и там окормлял пленных греков в концлагерях? — спросил её Флавиан. — Да! Именно он! — подтвердила мать Германика. — Когда он был арестован немцами за укрытие английских раненых солдат и сидел в тюрьме в Фессалониках, митрополит Фессалоникийский чудом выхлопотал ему у немцев освобождение, но Диомидис, увидев в заключении, сколько страждущих там имеют нужду в духовном пастыре, отказался от свободы и добровольно поехал в концлагеря в Германии! Там его неоднократно приговаривали к расстрелу, но каждый раз Матерь Божья чудесным образом спасала его от смерти. А в 1945 году, после окончания войны, он остался в Германии в качестве представителя Греции и не уехал до тех пор, пока не помог всем оказавшимся там грекам вернуться на родину. Он был фактически последним греком, выехавшим из побеждённой Германии! — Вот-вот! — подтвердил Флавиан. — Я читал об этом в каком-то журнале. — А старец Анастасиос, духовный отец нашего геронды, был любимым чадом митрополита Диомидиса, — продолжила мать Германика. — Он поставил Анастасиоса настоятелем главного из монастырей в Метеорах, которые были тогда в запустении, и одновременно миссионером в своей митрополии. Геронда Анастасиос был очень сильным проповедником, его очень любила молодёжь, и целый выпуск учеников местной гимназии пришёл к нему в монастырь насельниками! Наш геронда тоже познакомился с отцом Анастасиосом совсем юным и в шестнадцать лет пришёл к нему в монастырь, где стал его любимым учеником и первым постриженником в малую схиму в обители. А когда из-за умножения туристов в Метеорах геронда Анастасиос с большинством братии перебрался на Афон, то и наш старец пришёл туда с ним и стал его «правой рукой» по многим вопросам жизни обители. И всегда был самым послушным учеником и последователем геронды Анастасиоса, который обучал его умной молитве и духовной жизни! — Я читал некоторые переведённые с греческого богословские труды геронды Анастасиоса, — сказал Флавиан. — Помню, каждый раз поражался высоте богословской мысли автора! — Да! — подтвердила мать Германика. — Старец Анастасиос очень известный в Греции богослов и духовник, — и добавила: — Батюшка, герондисса благословила устроить вас с Алексеем на отдых до вечера, пойдёмте, я отведу вас в комнату для гостей! — Матушка! — обратился к ней Флавиан, — а можно, я пойду отдыхать чуть позже? Если храм открыт, я хотел бы там помолиться немного. — Конечно, конечно, батюшка! — согласно закивала мать Германика. — Храм открыт, Вы можете молиться в нём, когда Вам захочется. Алексей, давайте я вас устрою на отдых! — Мать Германика! — с чувством произнёс я, — Вы представляете, как будет моё тщеславие с самолюбием уязвлено, если мой духовник будет молиться, а я в это время буду дрыхнуть как свин! Нет уж, я лучше пойду по территории монастыря и вокруг него с фотоаппаратом погуляю, если благословите! — Конечно, гуляйте, Алексей! — засмеялась мать Германика. — Я буду здесь на кухне. Когда вернётесь — скажите, и я вас отведу в вашу келью. — Договорились! — я поднялся, помог встать из кресла Флавиану на его затекшие от сидения в глубоком кресле больные ноги, и мы вышли на улицу. Глава 20 ГЕРОНДА ГЕОРГИЙ Сколько я гулял, я даже и не скажу — время пролетело как-то совсем незаметно! Обошёл я вокруг храма с «другом-марком», кое-чего пощёлкал на разных диафрагмах; заглянув в узкое окошко, убедился, что Флавиан в стасидии напротив храмовой иконы святого Великомученика молится по чёткам, склонив седовласую голову на грудь. Затем я посидел в беседке, на краю обрыва, послушал треск цикад и тоже пробовал молиться, но обилие впечатлений, вызвавшее шквал мыслей, не давало сосредоточиться. Тогда я вышел за ворота, прошёлся вдоль ограды обители, состоящей из простой сетки-рабицы, натянутой на металлические столбы. Осмотрел небольшие монастырские огороды, дошёл до скотного двора, совсем маленького по сравнению с подобными строениями в русских монастырях; удостоверился, что с приходом туда герондиссы Феодоры плохо рожавшая коза усовестилась и благополучно разродилась парой очаровательных сереньких козлят. Потом прогулялся по тропе, с которой открывался хороший панорамный вид на монастырь, сделал там несколько удачных (на мой непрофессиональный взгляд, конечно!) снимков, чуть не свалился с шаткого камня, на котором балансировал на одной ноге ради эффектного кадра, и после всех этих миниприключений вернулся в обитель. Войдя в ворота, я обратил внимание, что на углу келейного корпуса стоит какая-то небольшая машина, не очень старая — не то «пежо», не то «рено», но явно недорогая. — Ага! Уж не геронда ли приехал? — подумалось мне. — Хотя вряд ли, уж больно непрезентабельный транспорт для такого авторитетного старца, наш джип-динозавр и то выглядел «харизматичнее». Но всё-таки первая мысль меня не подвела! Едва я приблизился к дверям архондарика, как выскочившая мне навстречу сестра средних лет в застиранном — очевидно, «рабочем» подряснике, увидев меня, обратилась по-русски: — Вы Алексей? — и в ответ на мой согласный кивок сообщила: — Ваш батюшка с герондой кофе пить пошли, велели Вас к ним провести, как вернётесь! — Ага! — подскочил я. — Это он сейчас без моего надзора кофеёв напьётся, а «Косой ныряй»! То есть, я его откачивай потом! Бегом к ним! — Я тоже этот фильм когда-то смотрела! — засмеялась сестра. — С артистом Савелием… — Крамаровым! — подсказал я. — Где он?