– Записывать не надо. Мои слова незабываемы. Завтра с утра, по твоему, Паша, ценному указанию, начнется изъятие всей переписки за последние десять лет. Поздравительные открытки, телеграммы, письма, любовные записки, дневники! Все это будет происходить одновременно в нескольких десятках адресов. – Один вопрос. Откуда ты взял десятки адресов? – Отвечаю. Родители, братья, сестры, жены, друзья, любовницы… Мне продолжать? Я понимаю, затея сумасшедшая, но ты сам сказал, чтоб от фонаря. Знаешь, Паша, есть такая криминальная пословица, очень мудрая. Я сотни раз убеждался в ее неотразимой справедливости! – Ну?.. – Пафнутьев устало вздохнул. – Я понимаю, сию пословицу ты никогда не слышал, но сейчас, вот в эту самую секунду я тебе ее произнесу. И ты вздрогнешь, Паша! Ты будешь потрясен. – Я готов к самому страшному. – Пословица такая. Следы всегда остаются! – свистящим шепотом проговорил Худолей. – Да, мысль, конечно, свежая. – Понимаю, – с горечью проговорил Худолей. – Ты, конечно, сразу подумал про отпечатки пальцев на окровавленном топоре. – А ты? – А я о том, что следы преступления навсегда остаются в душе злодея, в его психике, характере. Помнишь, как мы узнали убийцу по отпечатку задницы? Он целый час поджидал свою жертву на парковой скамейке, и его задница запечатлелась на ней. Помнишь, у него были разные ягодицы? Одна обильная такая, а вторая тощеватая. – Так что там с перепиской? – Паша, это же не заскорузлый маньяк какой-то, а вчерашний школьник. Ты же сам этим убийцам поставил диагноз. Плохая водка, дурные слова. Не может такого быть, чтобы ни один из них за десять лет ни разу не сорвался в письме на неосторожное словечко, хмельное признание, запоздалое сожаление. – Худолей, ты представляешь, какая это работа? Мы с тобой до пенсии будем ковыряться в этих письмах! – За неделю управимся. Раздадим студентам юрфака по десять писем на личико, пусть ищут. Им забава, а у нас улики на столе. – А знаешь, в этом что-то есть, – неуверенно пробормотал Пафнутьев. – Только нынче письма-то не очень хранят. – Паша, если их мамашки десятилетиями поношенные курточки проветривают… – Все, Худолей, остановись. Сдаюсь. Только мне не понравилось слово «мамашки». Уж больно оно пренебрежительное какое-то. – Пусть убийц не воспитывают, – ворчливо ответил Худолей. – А то ишь, надежда у них, опора в старости. А другие даже холмика могильного насыпать не могут, цветы принести некуда. Вон Евдокия по ночам с мертвой дочкой разговаривает. – Ладно, Худолей, будь по-твоему. Назвать твою затею блестящей я, пожалуй, не смогу. Уж слишком она громоздкая какая-то. Но у нас нет другой. – Тогда давай назовем ее выдающейся, – нашелся Худолей. – Пусть будет так, – без особого восторга согласился Пафнутьев. Утром в служебном коридоре Пафнутьев увидел Евдокию Ивановну, явно поджидавшую его. Она сидела на жесткой деревянной скамье как раз напротив кабинета. – Доброе утро, Евдокия Ивановна! Давненько не виделись. У вас все в порядке? – Хороший вопрос! – заявила женщина, проходя в дверь, которую распахнул перед ней Пафнутьев, и спросила: – Как съездили, Павел Николаевич? – Вернулся, вот уже и хорошо. А у вас как? Есть какие-то новости? – Ваше возвращение – главная новость. Доставили убийцу? – Ох, Евдокия Ивановна!.. Зайцева я доставил. А убийцей его может назвать только суд. – И я могу. Курточка помогла? – Сработала курточка. Кстати, а как она у вас оказалась? – Да выпросила я ее у соседки, пообещала вернуть. Сказала, что покрой хочу срисовать, вот она и поверила. – Точно поверила? – А какая разница? Дала ее мне на неделю, вот и ладно. – Значит, с курточкой вы засветились, – тихонечко, как бы про себя пробормотал Пафнутьев. – Это плохо? – Да, не хотелось бы. Но теперь-то уж что говорить. – Она вам еще нужна для дела-то? – Теперь я без нее никуда. Она мне не просто нужна, а каждый день необходима. – Ладно. – Женщина беззаботно махнула рукой. – Дело соседское, разберемся. Что-нибудь придумаю, не впервой. – Вы только мне об этом скажите. Тут осторожнее надо действовать. Я этой курточкой Зайцева хорошо прижал. – Вертелся? – Да просто в шоке был. – Значит, убийца все-таки он. – Похоже на то. – Что-то вы все осторожничаете, Павел Николаевич. – А мне иначе нельзя, Евдокия Ивановна. За мной государство стоит. – Если государство за спиной, то можно и решительнее быть, да? Или я чего-то не понимаю? – Все вы понимаете. Но есть тут одна маленькая загогулина, как говаривал один наш президент. У вас своя колокольня, у меня своя. Вот мы с вами разговариваем, вроде прекрасно понимаем друг друга, что-то совместное затеваем, но при этом каждый сидит на своей колокольне. Так-то оно спокойнее. – А когда спокойнее – это хорошо? – Надежнее, Евдокия Ивановна. – Ох, Павел Николаевич! До чего ж вы ловки в словах. Что ни скажете, мне и ответить нечего. – Это не ловкость, Евдокия Ивановна. Я бы назвал это совестью. – Ну, вот видите. Опять мне возразить нечего. – Женщина поднялась, чуть церемонно поклонилась, подошла к двери, взялась за ручку, повернулась и проговорила: – Извините, что без предупреждения пришла. Ну, хорошо. Свой вопрос я задала. Вернулись вы с победой, это главное. Насчет Зайцева у нас с вами разногласий нет. А остальных вы установили? – Установил. – Поделитесь. – Только между нами. – Да, конечно. – Мастаков и Ющенко. – Ну, что ж, Павел Николаевич, и тут у нас с вами расхождений нет. В этом мы тоже едины. – Так вы что же, свое расследование провели?! – не то в ужасе, не то с восторгом вскричал Пафнутьев. – Да какое там расследование. – Женщина повертела в воздухе сухонькой ладошкой. – С соседками несколькими словечками перебросилась. Фотки мы с ними еще раз перебрали, поглядели, кто с кем рядом на снимках, насколько часто, как касаются друг дружки, повспоминали, как у кого из ребят жизнь сложилась. Вот фамилии этих троих сами и выплыли. – Так что же это получается? Женщины ваши уже все знают?! – Да что вы, Павел Николаевич! Это я с вами поделилась своими поисками и находками. А подружки мои после наших воспоминаний слезки свои утерли и по домам разошлись. – Так! – Пафнутьев постучал пальцами по столу. – А скажите-ка мне, дражайшая Евдокия Ивановна, чем вы занимались всю жизнь? По профессии вы кто? – Портниха я, Павел Николаевич. Я у Зайцевой-то курточку для вас выпросила под этим самым соусом. Дескать, надо покрой срисовать. Заказчик попросил такую курточку ему пошить. – Не тем вы занимались всю жизнь, Евдокия Ивановна! – с сожалением воскликнул Пафнутьев. – Вам бы в нашей конторе поработать! Уже давно генералом были бы! – А ведь еще не поздно, Павел Николаевич. – Женщина улыбнулась уже из коридора. – Дело только за вашей рекомендацией! Мастаков оказался мужчиной серьезным, несколько грузноватым, смотрел исподлобья и откровенно настороженно. Он прекрасно понимал, что если уж пригласили его в кабинет следователя, то была тому причина. Работал он дальнобойщиком, развозил грузы по всей стране, до Сибири, случалось, добирался, до Забайкалья. Характер его обязанностей не располагал к легкому общению, к пивку после работы, к воскресной рыбалке или дружеским посиделкам. Мужик постучал из коридора, вошел, плотно закрыл за собой дверь и остался стоять возле нее.