Пафнутьев некоторое время смотрел на него с полным недоумением. Потом, уже не обращая особого внимания на подследственного, он принялся прибирать свой стол. Павел сгреб с него бумаги, сложил в стопку папки. Потом он все это рассовал по ящикам, некоторые из них закрыл на ключ. Только потом, проделав всю эту работу, Пафнутьев посмотрел в сторону притихнувшего Зайцева и спросил сочувственно: – Ну и как? Полегчало тебе? – Да ладно вам. Случилось, с кем не бывает. В этом кабинете вы, наверное, и не такое видели, да, Павел Николаевич? Много чего припомнить можете? – Всякое случалось. – Вот и я о том же. Так что не будем, Павел Николаевич, друг дружку корить. – Корить не будем, – согласился Пафнутьев. – А вещи своими именами назовем. – Это вы о чем? – насторожился Зайцев. – Да все о том же, как ты выражаешься. Убийство назовем убийством, зверство – зверством. И так далее. – И никакой поблажки? Ни малейшего снисхождения? – А за какие такие заслуги тебе снисхождение положено? За то, что за эти десять лет ты никого не убил? Медаль тебе за это? Премию? Путевки в город Париж? Да? Света в ваших юных трепетных руках минут пять помирала. А ее мать – все эти десять лет. С утра до вечера. Каждый божий день. Все, нет больше у меня для тебя слов. Катись в камеру. Там уж тебя заждались. – Насиловать будут? – Зачем мне об этом думать? Разбирайтесь сами. Моя власть только в этом вот кабинете. Здесь тебя никто не обижает? Вот и хорошо. Будь здоров, дорогой. Главное, не кашляй. Пафнутьев молча наблюдал, как конвоиры выводили Зайцева из кабинета. Тот задержался в дверях, хотел, видимо, еще что-то сказать, но нет, так ничего и не добавил. Пафнутьев промолчал. А утром следующего дня Павла вызвал к себе прокурор – Алексей Федорович со странной фамилией Простоватый. Человек он был неторопливый, немногословный, с небольшим животиком, голос никогда не повышал, ни за какие промашки своих подчиненных не отчитывал. Ногами опять же не топал, по столу кулаками не стучал, мог только иногда осуждающе протянуть вполголоса: «Ну, ты даешь, мил человек! Это ж додуматься надо. И что мне теперь с тобой делать?» «Повышать», – отвечал провинившийся, понимая, что скромная шутка в этом вот прокурорском кабинете вполне позволительна. «Да, видимо, придется повышать, – соглашался Алексей Федорович. – Только чуть попозже, ладно? Не в этом году». – Присаживайся, Павел Николаевич, – пригласил прокурор Пафнутьева. – Разговор есть. Как жизнь-то протекает? – Такое ощущение, Алексей Федорович, что она не столько протекает, сколько вытекает. – Как из дырявого ведра? – с усмешкой полюбопытствовал прокурор. – Примерно так, да. – Это хорошо. – Такими словами прокурор обычно заканчивал небольшую разминку перед разговором важным, серьезным, тягостным. – А что плохо? – Есть и плохое. Оно всегда найдется. Согласен, Павел Николаевич? – Мне ли этого не знать, – ответил Пафнутьев, маясь от неопределенности. Он никак не мог сообразить, зачем его вызвал прокурор, на что намекает, куда клонит. – Как твои убивцы? Заговорили? Дали признательные показания? Раскаялись, повинились в содеянном? – А знаете, Алексей Федорович, как ни трудно в это поверить, но ведь действительно заговорили! Дали признательные показания. С оговорочками, с лукавыми оправданиями, объяснениями, но ведь раскололись! – Значит, дожал ты их? – Разговорил, Алексей Федорович! – Так они готовы понести наказание? – Не то чтобы понести наказание. К этому никогда никто не бывает готов. Но приговор выслушать им самое время. – Это хорошо, – негромко проговорил прокурор, думая о чем-то своем. Эту нотку в настроении Простоватого Пафнутьев уловил сразу и забеспокоился. Алексей Федорович слушал его как бы вполуха, не переставая размышлять о чем-то ином, гораздо более важном, нежели то, что говорил ему Пафнутьев. – А вот скажи мне, Павел Николаевич, не лукавя, не таясь. Не заметил ли в своих подследственных перемен за последние три-четыре дня? – О каких именно переменах речь, Алексей Федорович? – Да как тебе сказать. Я имею в виду перемены в их поведении, в отношении к тебе и к твоим вопросам, к своему будущему, к предстоящему наказанию. – Вы спрашиваете о последних нескольких днях? – Да. Постарайтесь охватить трое-четверо суток. – Докладываю. Я не задумывался о возможных переменах в поведении моих подследственных. Но сейчас, после ваших наводящих вопросов, могу сказать, что перемены действительно произошли. – В чем они заключались? – Ребята как бы перестали ожидать в моих вопросах подлянку. Появилась этакая нотка. Мол, а так ли уж важно все то, о чем вы нас спрашиваете, уважаемый Павел Николаевич? – В их настроении появилась снисходительность, да? – Да, можно сказать и так. Чем это объясняется? – Их навестил адвокат. – И что он им сказал? – спросил Пафнутьев почти неслышным голосом. Он начал понимать суть происходящего. – Он им сказал именно те слова, о которых вы только что подумали, Павел Николаевич. – Неужели это возможно? – мертвым голосом спросил Пафнутьев. – Это не просто возможно, но и уже состоялось. Остался бумажный шелест – что-то подписать, заверить, согласовать. – После этого они выйдут на свободу?! – вскричал Пафнутьев. – Истек срок давности, – ответил прокурор. – Можно было бы устроить суд, но я подумал, что незачем лишний раз позориться перед людьми. Проведем все это в закрытом режиме. – Они выйдут на свободу, – чуть слышно повторил Пафнутьев, уже без вопроса, потрясенно. – Выйдут, – подтвердил прокурор. – На полных, совершенно законных основаниях. Со всех организаций, где они работали последние десять лет, пришли прекрасные характеристики. Мол, отличные работники, активисты, даже в художественной самодеятельности участвовали, что-то там на сцене изображали, в образ входили, пели, плясали. А то, что с ними случилось десять лет назад, – несчастный случай. Все они искренне, до самой глубины души раскаиваются в содеянном. – Надо же, – пробормотал Пафнутьев. – А вот интересно, на бис их вызывали благодарные зрители? – А это имеет значение? – Прокурор нахмурился и заявил: – Какие-то шуточки у тебя, Паша, запредельные. – Никаких шуточек. Может быть, наша прокуратура выступит с инициативой? – Какой? – Присвоить всем троим звание народных артистов! Медальку какую-нибудь выхлопотать. – Так!.. Я чувствую, Паша, что у тебя есть мысль. Поделись с руководством. – Трупы будут. – Еще? – Вот только сейчас и пойдут. – Кто пойдет?! – уже не сдерживаясь, прокричал Алексей Федорович. – Трупы пойдут. – Косяком? – спросил прокурор и недобро усмехнулся. Пафнутьев повертел ладонью в воздухе и ответил раздумчиво: – Сдается мне, что небольшой такой косячок все-таки будет.