– Много было ударов. Такое впечатление, что убийца был маленько не в себе. Или не верил в свои силы и попросту добивал человека. – То есть это было не ограбление? – Какое ограбление, Паша! Деньги на месте, документы, часы, мобильник. Нет, Паша. Не ищи легкого ответа. След к тебе тянется, к твоим скелетикам. – А что это за мужик там сидит? Видишь?.. Чего он ждет? Что высматривает? Подойдем? Но мужик услышал их разговор, подошел сам и сказал: – Я слышу, обо мне речь. Ничего я здесь, ребята, не высматриваю, поздно уже. Это моего сына убили. А вы, наверно, и есть тот самый Пафнутьев? – Да, тот самый… Павел Николаевич. – Мой сын был у вас сегодня утром. Он хотел посоветоваться, как ему быть, жить дальше. – Я посоветовал ему срочно уезжать из города и никогда здесь больше не появляться. Но он, как видите, меня не послушался. – Нет, не так дело было. Он послушался, сегодня должен был уехать, но не успел. Хочу, мол, с этими вот местами попрощаться. Попрощался, как видите. Хорошо попрощался. – Мужчина отвернулся и вытер рукавом глаза. – Винить кого-то язык не поворачивается. Сегодня к нам домой заходил их товарищ. Третий. Поговорили мы. Завтра утром уезжает в Запорожье. Он там живет. – Не надо бы ему ехать в Запорожье, – сказал Пафнутьев. – Почему? – не понял мужчина. – Настигнут. – Как же они его там найдут? Город большой, чуть ли не миллион жителей. – Я бы нашел… – Пафнутьев помолчал. – За час. – Павел кивнул на участок тропинки, залитый кровью, и продолжил: – Эти ребята так быстро не управятся. Они найдут его к вечеру первого дня своего там пребывания. – Что же ему делать? – Бежать, не оглядываясь. – Куда?! – в полной беспомощности воскликнул мужчина. – Кольский полуостров, Забайкалье, Камчатка, Дальний Восток, Курильские острова. Мне продолжать? – Но это же ломка всей жизни! – А разве это жизнь? – Пафнутьев опять кивнул в сторону кровавого пятна на тропинке. – Неужели найдут? – У меня на этот счет нет никаких сомнений, – медленно, по складам проговорил Пафнутьев. – В первый же день после своего приезда в город Запорожье. – А сам-то он знает, что не надо бы ему в тот город возвращаться? – Все он знает. С вашим сыном я при нем разговаривал. – Как же такое понимать? Уже два трупа, а он едет в Запорожье? – Хотите знать мое мнение? – Да не возражал бы. – Слабак. Я не говорю, что он не верит, выражаюсь иначе – ему не верится. – Поверит. Когда с ним случится что-нибудь похожее. – Мужчина тоже кивнул в сторону кровавого пятна на тропинке. – Если успеет, – добавил Пафнутьев. – Не понял. – Спохватится, мол, что-то обстановка незнакомая. А это он уже на том свете, – с усмешкой пояснил Пафнутьев. – Ну и шуточки у вас. – Куда деваться – профессиональные. На следующее утро Пафнутьев, не заезжая в свой кабинет, направился сразу к дому Евдокии Ивановны. Там уже орудовали ребята Шаланды, шел обыск. Сам Шаланда сидел в садике, под яблоней, за небольшим столиком, сколоченным наспех из неструганых досок. По другую сторону столика, подперев кулачком подбородок, расположилась Евдокия Ивановна, сбоку пристроился Худолей. – Присаживайся, Паша. – Шаланда шлепнул ладонью по свободному месту на скамейке. – Мы скоро заканчиваем. – Как поиски? – спросил Пафнутьев. – Находки есть? – Пусто, – кратко ответил Шаланда. – А что они ищут, Павел Николаевич? Подсказали бы мне, глядишь, и помогла бы, – негромко проговорила женщина. – Обойдемся, – проворчал Шаланда. – А ищем мы, дорогая Евдокия Ивановна, к вашему сведению, тот самый молоток, которым вчера до смерти забили несчастного Мастакова. – Вы забыли сказать, что забит он злодейски и был совершенно невинным человеком. – Да, я мог бы так сказать, – твердо проговорил Шаланда. – Но не сказал, оберегая ваши материнские чувства. А перед законом Мастаков был чист. Он заслужил прощение многолетним искренним и чистосердечным покаянием. Закон его простил. – Ну так и царство ему небесное. – Евдокия Ивановна размашисто перекрестилась. – Теперь и люди его простили. А что касается молотка… Плохо работаете. – Вы работаете лучше? – заводясь, спросил Шаланда. – Да, я работаю лучше. Потому что с опережением. – Это как? – А вот так! За неделю до вашего сегодняшнего обыска я пришла к Павлу Николаевичу, да? И доложила ему, что у меня украден молоток. Много людей приходили ко мне, когда узнали, кто в праздничную ночь школьного выпускного бала, нажравшись водки, убил мою дочь десять лет назад. Размозжил ей голову булыжником. Так вот. Приходили люди. Соболезнования, сочувствия, утешения и прочее. И любимый мой молоток увели. Приглянулся он кому-то. Ну что ж, и на здоровье. Авось в хозяйстве пригодится. Да, Павел Николаевич? – Святая правда, – подтвердил Пафнутьев. – Но это все во‑первых, – продолжала Евдокия Ивановна свою обличительную речь, сидя в саду, под яблоней, за небольшим столиком, сколоченным из неструганых досок. – А во‑вторых? – тяжко обронил Шаланда. – Вы что же думаете, у меня не было времени, ума, соображения избавиться от окровавленного молотка? Вы надеялись, будто я, расправившись с убийцей, принесу это орудие священной мести к себе домой и суну его себе под подушку? А кто мне мешает уронить молоток в речку? Пройти в дальний двор и бросить его в первый попавшийся мусорный ящик? В конце концов, я запросто могла утопить этот молоток в собственном колодце. Почему бы и нет? – А это уже неплохая подсказка, – вдруг, словно проснувшись, произнес Худолей, молчавший до сих пор. – Евдокия Ивановна, конечно, большой специалист в нашем деле. Но и у гениев бывают оговорки, а, Паша? – Да, конечно. С гениями это иногда случается, – неохотно произнес Пафнутьев. – Но мне бы не хотелось Евдокию Ивановну в этом уличать. – А придется! – заявил Шаланда. Полковник с неожиданной живостью вскочил со своего места, подбежал к «газику», за рулем которого дремал водитель, растолкал его и отдал команду: – Значит, так, Саша!.. Дуй на наш склад! Хватаешь у кладовщика веревочную лестницу, бросаешь ее на заднее сиденье и возвращаешься сюда. Вопросы есть? Вопросов нет! Вперед. Евдокия Ивановна от своего столика, стоявшего в глубине сада, с улыбкой наблюдала за суетой молодых, крепких, тренированных ребят. Они возились с веревочной лестницей, закрепляли один ее конец на деревянном валу, а второй опускали в темную, влажную глубину колодца. Потом по этой лестнице опускался самый тощеватый парнишка. Все наперебой кричали ему в темноту колодца добрые напутствия, советы, предостережения. Наконец-то над срубом поднялся кулак, перемазанный черной грязью. В нем была зажата рукоятка молотка. Парнишка перевесился через край колодца и смог отбросить свою находку подальше от глубокого провала, в сухую, высокую, безопасную траву. – Что вы теперь скажете, уважаемая Евдокия Ивановна? – спросил Пафнутьев женщину, которая за все это время так и не поднялась со скамейки, не проронила ни единого слова. – А что вы хотите от меня услышать, Павел Николаевич? Признательные показания? Раскаяние в содеянном? – Ничего этого не будет? – Тут недавно прозвучало слово «гений». Дескать, и у гения случаются промашки, оговорки, конфузы. Не знаю, с гениями встречаться не доводилось. Но если это слово прозвучало, то скажу так. Случилась не оговорка гения, а злая шутка. Я подсказала Шаланде идею с колодцем, а он, простая душа, и клюнул. – А молоток? – не понял Пафнутьев. – Да какой это молоток, Павел Николаевич! Господь с вами. Отмоют ребята и посмеются. Деревяшка. А сам молоток сапожный. У него обух круглый. А на трупе Мастакова, того самого, который убил мою единственную дочь Свету, остались следы от квадратного молотка. – Евдокия Ивановна!.. – Пафнутьев помолчал, разглядывая яблоки, свисавшие с ветвей над самым столиком. – А откуда вам известно, какие следы остались на трупе бедного Мастакова? Женщина усмехнулась, легко передернула плечиком и заявила: – Вы такие смешные вопросы задаете, что я просто теряюсь, не знаю, как вам ответить.