«Глаза у вас вроде бы честные, и усердие чувствуется. А вот возможностей маловато». «Возможностей для чего?!» – почти вскричал Пафнутьев, доведший себя до гнева в этом мысленном разговоре. «Чтоб посадить злодеев, – спокойным негромким голосом ответила Евдокия Ивановна. – Статью найдут удобную. Справки соберут. Детишки, дескать, хворают. Жену надо в больницу класть. Мать помирает. Ко времени суда у них у всех жены забеременеют. Звонки опять же от начальства, письма от рабочих коллективов. А там, глядишь, и амнистия подоспеет». Женщина горько усмехнулась и вдруг испарилась из кабинета. Да и настойчивый стук в дверь разрушил сосредоточенность этой странной беседы. – Кого там еще черти несут? – пробормотал Пафнутьев, поворачивая ключ в замке и открывая створку. На пороге стоял Худолей. – Некстати? – спросил он, пятясь в коридор. – Входи, – буркнул Пафнутьев. – Садись. – Он кивнул на стул, еще не остывший после ухода Евдокии Ивановны. – Рассказывай. – Что рассказывать-то, Паша? – Все рассказывай. Как на духу. Без утайки. – Значит, так. В нашу забегаловку отныне с собой приносить ничего нельзя. Говорят, подадим все, чего пожелаете. Но по тройной цене, Паша! Другими словами, перекрыли дыхалку. Я подхожу к директору этой забегаловки. Михалычем его зовут. Мол, это непотребство касается и нас? Мы же постоянные ваши гости, ни в чем дурном не замечены, ведем себя пристойно и даже примерно. К девочкам вашим, к официанткам, не пристаем, матом не ругаемся, в долг не пьем, ночевать не остаемся… – А он? – перебил его Пафнутьев. – А он матерится как… да, как собака! – Значит, достали мужика. Штрафами обложили, пить на халяву повадились, девочек за разные места щиплют. – Что делать будем, Паша? – Выручать надо Михалыча, что же еще. Метода обычная. Как разгуляются халявщики, Михалыч пусть свистнет. Ты заходишь с фотоаппаратом и вспышкой. Главное, чтобы она хорошо работала. Эти поганцы больше всего вспышки боятся. И – крупным планом. Пьяные морды, пустые бутылки, раздавленные тарелки, опрокинутые фужеры. Это уж пусть девочки постараются. Я, как обычно, тыл прикрываю. Снимки делаешь цветные и покрупнее. Утром я отношу их прокурору и красочно, живописно раскладываю на громадном его столе. Дескать, в редакции газеты вернули на время по дружбе. Прокурор приходит в ужас и в тот же день обкладывает халявщиков данью. А наша с тобой жизнь у Михалыча продолжается в любви и согласии. – Паша!.. – Худолей прижал полупрозрачную бледно-розовую ладонь к груди, проглотил комок волнения и признательности, смахнул со щеки набежавшую слезинку и произнес: – Я давно хотел сказать тебе эти слова, но мне всегда что-то мешало. Но сейчас я не могу сдерживаться, да и не хочу, Паша! – Слушаю тебя внимательно, – хмуро проговорил Пафнутьев. – Ты очень умный человек, Паша. И невероятно добрый. Я не встречал в своей жизни человека, который, как и ты, мог бы вот так!.. – Я много тебе задолжал? – Совсем немного, Паша! Сущий пустяк! В любой забегаловке… – Сегодня рассчитаюсь. – Я так и знал, Паша! Сердце подсказывало, весь день билось как сумасшедшее. А все ты, Паша!.. – Пока ты в ясной памяти и твердом рассудке, докладываю. Человека в курточке зовут Зайцев Игорь Сергеевич. Он остался верен своему школьному увлечению и закончил летное училище. А сейчас работает в аэропорту города Ростова. – Паша! Неужели это возможно?! – Успокойся, Худолей. Здесь нет никакой моей заслуги. Евдокия Ивановна сработала. Сегодня утром она принесла мне имя, отчество и фамилию. Как поется в песне, на бумажке всей помятой. – Пафнутьев через стол придвинул к Худолею лист, вырванный из школьной тетради в клеточку, видимо, оставшейся еще от дочки. – Евдокия Ивановна изложила результат своих поисков именно на этом листке, с явным намеком на то, что вот, дескать, еще один привет тебе, Павел Николаевич, от Светы. Худолей старательно разровнял бумажку на столе Пафнутьева, вчитался в каждую буковку. Наконец-то он поднял глаза на любимого руководителя и осведомился: – Так ты, Паша, утверждаешь, что его зовут Зайцевым Игорем Сергеевичем. Я правильно понял? – Нет, неправильно. Ты произнес это так, будто я назвал тебе имя насильника и убийцы. – А на самом деле? – На самом деле это имя парнишки, который десять лет назад заканчивал школу. Иногда, учась в десятом классе, он надевал курточку с железными пуговицами, на которых был изображен пропеллер. Нравилась ему эта курточка, и он иногда щеголял в ней в ту весну, уже весьма далекую. – А еще ему нравилась улыбчивая девушка Света, у которой на левой щечке красовалась маленькая родинка. Как это в песне пелось?.. На щечке родинка, а в глазах любовь! Помнишь? – Помню, – сказал Пафнутьев. – Это был не то узбекский, не то азербайджанский фильм. Но твои слова в сегодняшнем нашем разговоре звучат… плохо. Цинично. – Виноват, – заявил Худолей и покаянно прижал полупрозрачные ладони к груди. – Это хорошо. Завтра утром у тебя будет возможность исправиться. Навестишь Евдокию Ивановну, она расскажет тебе свой сон и отведет к своей подружке, у которой в шкафу висит белая курточка с железными пуговицами. – Та самая?! – восторженно вскричал Худолей. – Надеюсь. Тебе предстоит эту курточку изъять и доставить сюда, вот на этот стол. – Паша, как я должен буду это устроить?! Схватить курточку, перепрыгнуть через забор и убежать? – Можно и через забор. – Пафнутьев пожал плечами. – Но нужно все проделать так, чтобы курточка сохранила свою доказательную силу. Сообразишь? Сумеешь оставить о себе самые добрые воспоминания у хозяйки этой курточки? Не вздумай только ее водкой угощать. И от нее тоже ничего в этом роде не принимай! Убытки я тебе сам восполню. – Я почему-то сразу об этом подумал. – Какой ужас! – простонал Пафнутьев. – Паша, не переживай! Все будет просто очаровательно! Ты же имеешь дело с профессионалом чрезвычайно высокого класса. Будут понятые, протокол изъятия, улыбки до ушей, чай с пряниками… – Пряники отпадают! – быстро вставил Пафнутьев. – Для их тщательного пережевывания нужны молодые зубы. Только торт. С кремом! А что касается курточки, придумай что-нибудь забавное. Например, снимается в наших местах фильм, герой которого должен быть в такой вот курточке. Посоветуйся с Евдокией Ивановной. Чует мое сердце, что она в подобных делах кумекает получше нас с тобой, вместе взятых. Опять же свой человек, да еще и пострадавшая. Прикинься портным, скажи, что тебе позарез нужно срисовать образец покроя. Или придумай что-нибудь еще более глупое. Главное, чтобы хозяйка курточки не догадалась, что ее мог носить убийца. – Но рано или поздно мы должны будем все сказать ей открытым текстом! – Скажем. Придет время, все как на духу выложим. Покаемся в неправедном лукавстве. Но если мы сейчас все ей растолкуем, то она первым же самолетом вылетит в город Ростов. А я должен побывать там раньше этой особы. Хотя бы дня за три, за недельку до нее. Сделаешь? – Пафнутьев жалобно посмотрел на Худолея. – Паша, ты ведь во мне и не сомневаешься. Кстати, знаешь, я ведь и в Ростове не буду лишним. – Знаю, – негромко обронил Пафнутьев. – Значит, едем? – Значит, едем. – Начальство отпустит? – Мои проблемы, – сказал Пафнутьев и тяжко вздохнул. – Ну так что, пошли? Как говорится, долг платежом красен. – Паша! – радостно воскликнул Худолей. – Как тебе удается каждый раз, в любой жизненной закваске находить единственно правильные, нужные в эту вот самую секунду, обнадеживающие слова?! Уму непостижимо! – Чьему уму? – осведомился Пафнутьев уже от двери. – Человеческому, – твердо ответил Худолей. Он остановился посреди кабинета и вскинул голову, как это делают настоящие люди, истинные пассионарии, готовые немедленно, вот прямо сейчас, ценой жизни отстаивать свои убеждения. – Шаланде будем звонить? – осведомился Павел. – Как? Неужели он еще ничего не приготовил?! – с горьким разочарованием протянул Худолей. На следующее утро Пафнутьев подошел к двери своего кабинета и уже приготовился вставить ключ в замок. Вдруг он увидел нечто светлое, висящее на ручке. Да, да, да! Это была белая курточка с металлическими пуговицами. Пафнутьев аж крякнул от неожиданности. – Это что же получается, дорогие товарищи? – проговорил он вслух. – Жизнь продолжается несмотря ни на что? Павел вошел в кабинет и плотно закрыл за собой дверь. Потом он повесил курточку на дверцу шкафа, уселся за свой стол, подперев щеки кулаками, и уставился на курточку, белеющую перед его глазами. – Хочу видеть Худолея, – проговорил он после долгого молчания. – Прямо сейчас, немедленно! Словно подчиняясь его приказу, дверь тихонько приоткрылась, и в щели показалась шкодливая мордочка Худолея. – Мне позволительно будет войти? – спросил он. – Еще как позволительно! Слушаю тебя внимательно, – произнес Пафнутьев, когда Худолей уселся перед его глазами и смиренно положил ладони на коленки. – Не слышу наводящих вопросов. – Как удалось?.. – Павел Николаевич, когда-то я был молод, трезв, влюблен, хорош собой и часто напевал песенку: «И пусть останется глубокой тайною, что и у нас с тобой была любовь». Хорошие слова, правда?