Мы доехали до города на поезде, пересели на метро и на нем добрались до Бронкса[3]. Держась в переполненном вагоне за поручни над головой, хватаясь друг за дружку. Поднялись по длиннющим переходам стадиона наверх и вышли к залитой солнцем арене – зелено-коричневому полю, на котором игроки казались миниатюрными фигурками. Об игре я мало что помню. Но запомнила хот-доги, крендельки, мороженое. То, как высоко мы сидели на трибунах. Почти неразличимых игроков. Три часа смеха с Калебом и Хейли. Взгляд Хейли, говорящий: «С Крэйгом? Никогда!» Большую часть времени Крэйг приставал к Стэну с вопросами, какие еще билеты тот может достать. Похоже, игру смотрел только Макс. Мы же просто радовались жизни. На обратном пути нас захватил людской поток, излившийся по лестницам стадиона на улицу и унесшийся к метро. Мы с Калебом подсчитали, во сколько обойдутся четыре поездки на метро, и взяли на эту сумму карту, не сообразив, что часть денег ушла и за саму карту. Мы поняли это только когда Калеб пересек турникет, протянул ее мне, и она не сработала. Я осталась по другую сторону турникета, а за мной – огромная толкающаяся масса людей. – Тебе нужно добавить деньги на карту, – объяснил отпихнувший меня мужчина. Я повернулась. Турникеты и платежные автоматы окружали толпы людей. Мои друзья на платформе уже бежали к прибывающему поезду, подгоняемые всеобщим хаосом. Мы были живой цепочкой, соединенной руками и скользящей через толчею. И я выпала из нее. Я с тоскливой безнадежностью шагнула в сторону. У меня не было наличных, чтобы положить их на карту. Поперек горла встал ком. «Все это было ошибкой. Ошибкой», – думала я. Мне придется использовать кредитку, выстоять бесконечную очередь к одному-единственному автомату, который их принимает, пропустить несколько поездов и надеяться на то, что друзья подождут меня на Пенсильванском вокзале, а не поедут без меня в Нью-Джерси. Я глубоко вздохнула, осознав: возможно, мне предстоит весь путь до дома проделать в одиночку. Меня захлестнули злость и обида. Это Макс протолкался ко мне сквозь толпу. Это он окликнул меня и сунул стоявшей за мной женщине пятидолларовую купюру, умоляя позволить мне пройти через турникет по ее карте. Она не улыбнулась, но деньги взяла и приложила карту к валидатору. Макс схватил меня за руку и протащил через турникет. Мы неслись к платформе, не расцепляя рук и огибая скопления людей. Я была уверена – мы успеем. Мы выиграем этот забег. Но когда мы добежали до платформы, она уже была пуста. Вдали затихал гул поезда. Все уехали. Мои звонки Калебу и Хейли сразу перенаправлялись на голосовую почту – наверное, между станциями отсутствовала мобильная связь. Я села на скамейку у стены, закрыла глаза, откинула назад голову и прерывисто вздохнула. Макс уселся рядом, скованно обнял меня одной рукой и положил мою голову себе на плечо. – Мы встретимся с ними на Пенсильванском вокзале, – успокоил меня он. – Я думала, мы успеем, – объяснила я в надежде, что он поймет. Я испытывала не огорчение или грусть, а скорее разочарование, крушение вспыхнувшей было надежды. За один короткий день я ощутила все прелести свободы взрослого человека: окрыляющее чувство независимости и убийственное чувство одиночества. Большой-преболыпой мир жил своей жизнью. Мои друзья не стали дожидаться меня в сутолоке шумного города. – Ну хоть игра вышла на славу, – заметил Макс. – Поверю тебе на слово, – отозвалась я. – Она как-то умудрилась пройти мимо меня. Его плечи затряслись от смеха. – Ты ее совсем не смотрела? – Не-а, – тоже засмеялась я. – Во прикол. Не видела даже двойной аут возле третьей базы в конце? Я подняла на него взгляд. – Не видела. Страшно признаваться тебе в этом, но меня уже тошнит от бейсбола. – Благодаря Джулиану меня всю жизнь окружает бейсбольная болтовня: накануне игр все говорят о подготовке к ним, а после – бесконечно трындят о том, как они прошли. Джулиан – питчер, поэтому обсуждаются не только результаты игры, но и варианты действий, стратегия. Но сущий кошмар, если игра заканчивается поражением. Тогда мне приходится выслушивать перечень совершенных ошибок, намерений и нескончаемых «если бы». На сегодняшнюю игру я поехала только из-за Калеба и Хейли. Хотелось иметь возможность щегольнуть: «Я прогуляла школу и скатала на поезде в город посмотреть игру». – Я думал, тебе нравится бейсбол. Ну, то есть я видел тебя на сотне игр. Часть первая Фрагменты Синяя дверь Узкая лестница, ведущая на третий этаж, не освещена. И перил на ней нет. Лишь деревянные ступени и стены, оштукатуренные во время давнишнего ремонта мансарды. Дверь наверху закрыта, но из-под нее пробивается тонкая полоска света. Наверное, он не зашторил окно. Дверь кажется темнее обступающих лестницу стен, но без света и с этого ракурса трудно понять, что она синего цвета. Мы покрасили ее летом, найдя в гараже полупустую банку с краской оттенка «Бурное море». – Неоднозначный цвет для неоднозначной двери, – пошутил Калеб. Однако цвет, как оказалось, больше смахивал на джинсу. Мазнув в первый раз кисточкой по двери, Калеб отступил, поморщился и вытер ладонью лоб. – И чувства этот цвет вызывает тоже неоднозначные. Над его левым глазом остался синеватый след. – А мне он нравится, – сказала я. У самой двери я почти слышу запах свежей краски и ощущаю летний ветерок, доносящийся из распахнутого окна. Мы покрасили всю дверь целиком, и порой при открытии она все еще липнет к косяку. Словно краску на нее нанесли чересчур толстым слоем. На дверной ручке виднеется пятнышко краски. Провожу большим пальцем по его неровному краю. Почему я раньше его не замечала? Делаю глубокий вдох, пытаясь вспомнить, как выглядит комната за дверью, и внутренне подготовиться к тому, что увижу. Четыре стены, стенной шкаф. Скошенный потолок, на плоском участке которого висит вентилятор – дребезжащая на высокой скорости штуковина. Встроенные в боковые стены полки. Слева – раздвижная дверь шкафа. На дальней стене единственное окно. Постель застелена зеленым пледом. Справа от меня письменный стол. На нем монитор компьютера, под ним – системный блок. Стены серые, а ковер… коричневый. Наверное. Его цвет колеблется и меняется в моей памяти. Это просто комната. Такая же, как любая другая. Четыре стены, потолок, вентилятор. Я твержу себе это, прежде чем ступить внутрь. Слова тихо шелестят в голове, пока я стою на верхней ступени, положив ладонь на дверную ручку. Мгновение мне чудится, будто по ту сторону двери раздаются его шаги. Но я знаю, что это невозможно. Воображение рисует нас сидящими на полу друг против друга. Наши ноги переплетены. Он наклоняется ближе. С улыбкой. Ковер бежевый, вспоминаю я. Когда я толкну дверь, она откроется со скрипом. И в зависимости от времени года внутри будет теплее или холоднее, чем в остальной части дома. Эти детали прочно засели в памяти. Но от этого мне не легче. Утро субботы Меня попросила это сделать его мама. Сказала, что подобное не должно ложиться на материнские плечи. По мне, так подобное не должно ложиться и на плечи бывшей подружки, но его мама вытащила козырь, который мне не побить. – В этой комнате везде ты, Джесса, – объяснила она, имея в виду фотографии. Ими завешана вся покатая часть серых стен. И на всех снимках либо я обнимаю Калеба за шею, либо он обнимает меня сзади за плечи. Мне невыносимо видеть эти фотографии, но его мама права: я тут везде. Знает ли она о том, что мы расстались? Рассказал ли ей об этом Калеб? Догадалась ли она сама? Судя по выражению лица, с которым она сейчас снизу наблюдает за мной, нерешительно замершей у двери в мансарду, и тону, каким она попросила меня собрать вещи сына, скорее всего, знает. Мне зябко здесь, наверху. Но в веющем из-за двери холоде нет ничего сверхъестественного. В комнате, бывшей когда-то чердаком, плохая теплоизоляция. Сквозь щели в оконной раме тепло уходит наружу, а внутрь просачивается ноябрьский воздух. Одежда Калеба так и лежит на полу, брошенная им в тот дождливый день в середине сентября. Постель не заправлена. Монитор компьютера выключен, и с темного экрана на меня смотрит мое собственное искаженное отражение. Стол завален старыми тетрадями с домашней работой и корешками от билетов. И это лишь их малая часть, остальные в шкафу. Калеб бы тоже не хотел, чтобы его вещи собирала мама. В кровати, между матрасом и пружинной сеткой, лежит кое-что, припрятанное от ее глаз. Сердце сжимается, но, ощущая на себе взгляд матери Калеба, я все-таки вхожу в комнату. Я не знаю, с чего начать. Не знаю, как начать. Если бы Калеб был здесь, он бы сказал: «Просто начни». Ненавижу это. То, как он все отметал, сосредотачиваясь на чем-то одном – на конкретном деле, проблеме или минуте. Просто забудь… Просто оставь… Просто скажи… Просто подними его валяющуюся у кровати футболку – ту самую, которая была на нем, когда ты в последний раз касалась его. Просто начни. Цепочка со стрекозой Футболка все еще пахнет им. Его мылом. Одеколоном, аромат которого выдавал его, когда он подходил ко мне сзади. Он не успевал обнять меня за талию и коснуться губами щеки, как я уже расплывалась в улыбке. Я не подношу футболку к лицу. Не смею прижать к себе. Я бросаю ее в угол – она будет первой среди кучи других. Видишь, Калеб? Я начинаю. Я начала. Под футболкой лежат джинсы. С протертыми коленями и слегка потрепанными краями штанин. Ткань мягка и знакома на ощупь. Затаив дыхание, проверяю карманы. Я знаю, что лежит в одном из них, поэтому должна быть готова. Я не готова. Цепочка шуршит звеньями, холодя мои пальцы. И тут я ощущаю кое-что еще: запечатлевшееся в памяти тепло кожи Калеба, когда я вложила цепочку в его открытую ладонь. Я сказала: «Пожалуйста, подержи ее». Я сказала: «Пожалуйста, сбереги». Он сунул цепочку в карман. Равнодушно. Поскольку все глазели на нас. Чтобы показать, что и не думает больше проявлять заботу. Во всяком случае, по отношению ко мне. Застежка на золотой цепочке сломана – я отдала ее такой. В кармане цепочка сильно запуталась, до узелков. Я надевала ее на каждый забег, хотя подобное не приветствуется. Прятала стрекозку-амулет под спортивную футболку, чтобы во время бега она не болталась. Я надевала ее на удачу. Это было своеобразным ритуалом, а мне сложно избавляться от въевшихся привычек. Замок сломался на линии старта, когда я, растягиваясь, подняла руки над головой. Раздался неприятный щелчок. А тело и так напряглось в ожидании стартового выстрела. Я осмотрела толпу и нашла взглядом Калеба… Как всегда. Мне даже в голову не пришло, что на забеге ему больше нечего делать. Я этого просто не отразила. Не увидела в этом ничего необычного, охваченная приступом паники из-за порвавшейся цепочки и того, что состязание должно начаться с минуты на минуту. «Подождите», – молила я, стремглав бросившись к Калебу, пока остальные бегуны занимали свои места. «Пожалуйста, подержи ее». «Пожалуйста, сбереги». Он хмуро уставился на лежавшую в его ладони стрекозу, сжал кулак и убрал руку в правый передний карман своих любимых джинсов. Передернул плечами.