– Моя душа – из этой тени… – сказал как-то Калеб. Моя голова покоилась у него на груди, и слова отдались в ней вибрацией. Мы лежали поперек постели. Он рассеянно перебирал мои волосы. – Ого, как романтично, – отозвалась я. Над нами тикали часы. До девяти утра оставались считаные минуты. Я разбудила Калеба. Или он все еще находился в дреме. Я приехала к нему домой, поднялась по лестнице и без спроса вошла в его комнату. Был первый день летних каникул после года, проведенного вместе. Калеб должен был присматривать за сестренкой. Когда я пришла, она смотрела внизу телевизор. – Ты идешь на вечеринку в эти выходные? – спросила я. – Хмм… – На вечеринку Джулиана в честь окончания школы? Она будет в эту субботу. Рука Калеба напряглась под моей головой. – Вряд ли твой брат захочет меня на ней видеть. Он от меня не в восторге. Это правда. Джулиан так полностью и не принял его, не потеплел. Может потому, что Калеб был моим первым постоянным бойфрендом. А может, ему не нравилось то, что наши круги общения сильно пересекались. В любом случае Калеб так же чувствовал некий дискомфорт, как и я. – Я хочу, чтобы ты пришел. – Позвони мне после вечеринки. Я должен кое с чем помочь маме. – Ясно. – Я приподнялась на локтях. В последнее время у меня складывалось ощущение, что наше совместное времяпрепровождение зависело только от его расписания, его планов, его семьи. – Подожди, не вставай, – попросил Калеб, обхватив пальцами мою руку. – Твою сестру нужно накормить завтраком, – напомнила я. – Да, – согласился он. Тут же вскочил, подхватил с пола штаны и натянул их на боксеры. Посмотрев через плечо, поймал на себе мой взгляд. – Но это моя забота. – И прежде чем за ним закрылась дверь, добавил: – Не вставай. Я мигом вернусь. Парень, заботящийся о своей младшей сестренке, невероятно притягателен для девушек. Это у нас в генах, поймите. Поэтому я многое ему прощала: его слабые оправдания, рассеянный взгляд в окно, пока я что-то рассказывала, табу на разговоры об университете, словно я мешала принять правильное решение. Услышав поднимающиеся по лестнице шаги, я села и заметила на письменном столе конверт. Он был вскрыт, неровно и грубо. Калеб открыл дверь как раз в ту секунду, когда я протянула руку к письму. – Не трогай, – сказал он. Но я, естественно, не послушалась. Калеб вырвал письмо у меня из рук, прежде чем я успела прочитать хоть слово из написанного от руки текста. Средний палец ожгло болью – бумага порезала кожу. – Какого черта? – Просто не бери в голову, Джесса. – Калеб кинул письмо в нижний ящик стола и прислонился к нему. Оберегание секретов вместо их раскрытия – путь, ведущий к концу отношений. «Просто скажи, просто скажи, просто скажи…» Напряженную тишину прорезал крик Мии. Глаза у Калеба широко раскрылись. Он пулей слетел вниз по лестнице, а я побежала за ним. Мия стояла у кухонного стола, глядя на перевернутую миску с хлопьями, стеклянные осколки и заливший пол сок. Из ранки на ее ноге текла кровь. – Вот это да! – Калеб подхватил сестру на руки. – Все хорошо, Мия. Ее огромные зеленые глаза переполняли слезы. – Я хотела долить себе сока, – пожаловалась она и горько заплакала. Пока Калеб обрабатывал ногу Мии, я осторожно собрала осколки и вымыла пол. Я напрочь забыла о произошедшем наверху, но мне напомнил об этом порез на пальце. Его так больно защипало от апельсинового сока, что у меня дыхание перехватило. Дрожащими руками я закончила уборку под тихий и успокаивающий голос Калеба. Слов я не разбирала, так как он сидел с Мией в другом конце кухни. Потом Калеб ушел выбросить осколки стекла в контейнер за домом. – Он должен был приглядывать за мной, – упрекнула меня Мия с другого конца кухни, и уголки ее губ поползли вниз. В эту секунду она очень напоминала Ив. Да и фраза, скорее всего, была эхом слов, произнесенных в этом самом месте мамой Калеба. «Я не виновата в случившемся, – крутилось на кончике языка оправдание. – Калеб спал, когда я пришла». – Мне пора, – сказала я Калебу, как только он вернулся. – Поправляйся, Мия. Я вновь слышу те слова Мии, стоя на пороге комнаты Калеба, наблюдая за тем, как из-за закрывающих солнце облаков темнеют и бледнеют тени от птиц на стенах, покрывале, столе. «Он должен был приглядывать за мной». Если бы Калеб сделал то, о чем просила его мама, ход событий бы изменился. А сама Мия ощущает эхо своих слов? Понимает, что все могло сложиться иначе, если бы Калеб сделал то, что должен был сделать? Если бы он находился дома, а не ехал куда-то в ливень? «Я не виновата в случившемся», – снова хочется оправдаться. Бесполезные слова. Я и сама не особо в них верю. Я раздраженно пересекаю комнату, собираясь первым делом снять занавеску. Мне приходится встать на компьютерное кресло, чтобы достать до карниза. Оно крутится подо мной. Металлический стержень карниза клонится вниз, когда я вынимаю его из держателя, и птицы ворохом соскальзывают на пол. Яркий солнечный свет слепит глаза, и я инстинктивно зажмуриваюсь. Комната теперь залита солнцем. Никогда больше птичья тень не ляжет на стену. На кровать. На нас. Занавеска оказывается почти невесомой. Я складываю ее и опускаю в коробку. Ткань идет волнами, и я придавливаю ее руками. На столе, не считая монитора компьютера, ничего нет. А в ящики стола я еще не заглядывала. Мне вспоминается, как Калеб прислонился к ним, закрывая доступ к письму, которое я не успела прочитать. Я подтаскиваю к столу коробку. Опускаюсь на колени. Хочу, чтобы секреты Калеба снова стали моими, как тогда, когда он поделился со мной одним из них на пляже. Как будто тем самым могу спасти наши отношения. Даже сейчас. Университетские письма Мое воображение занимает тот образ Калеба, которого не существует. Я задаюсь вопросами: куда он мог бы поступить и чем мог заняться? Какие университеты желали его заполучить, присылали ему письма и просили их посетить? У Джулиана к началу двенадцатого класса все уже было решено. Письма из университетов приходили в течение всего одиннадцатого класса. Помню, как мама с папой раскладывали их на столе, Джулиан садился между родителями, и они втроем строили планы. Я начинаю поиски с нижнего ящика стола. Им Калеб пользовался меньше всего. Там лежат редко используемые вещи: компьютерные провода, старая колонка, спутанные кабели, запасная мышка. Я вываливаю их в коробку с надписью «Электроника». Письма в этом ящике нет. Открыв средний ящик, нахожу в нем университетские брошюры. Калеб играл в лакросс, но это не послужило бы бонусом при приеме в высшее учебное заведение. Во всяком случае, так он мне сказал, объясняя, почему столь прилежно учится. Будучи сестрой Джулиана, я прекрасно его понимала. Спортивный талант брата обнаружился еще в раннем детстве. Я, к примеру, бегаю получше многих, но добилась этого долгими и тяжелыми тренировками. И ни один университет не будет приглашать меня к себе, основываясь на моих спортивных достижениях. Однако Калебу приходили приглашения. Ему предлагали приехать, осмотреться, пообщаться со студентами. Калеб был хорошим учеником. Хорошим спортсменом. На экзаменах получал высокие оценки. Он бы поступил в достойный университет. Все брошюры из государственных университетов. Это письма с отпечатанным на конвертах адресом. В каждом расписаны преимущества конкретного университета, который Калебу и предлагается посетить. Пухлые конверты с заявлениями для поступления даже не вскрыты. Но я не вижу конверта, подписанного от руки. Того, который порезал мне палец. Возможно, Калеб выкинул его. Не представляю, что в нем могло быть такого, чтобы скрывать это от меня. Что могло меня встревожить? Это же просто письма из госуниверситетов. Видимо, такое поведение Калеба было началом конца наших отношений. Калеб демонстративно спрятал от меня письмо. Разволновал меня попусту. Чтобы при любом упоминании университета мое сердце сжималось, плечи напрягались и я представляла себе другого Калеба в другом месте с другой девушкой, пока сама торчу здесь, оканчивая последний год школы. Первую ознакомительную поездку он совершил в этом году в начале сентября. Университет находился менее чем в тридцати милях отсюда. – Я буду недалеко, – сказал Калеб, не глядя на меня и собирая вещи в спортивную сумку, лежавшую на кровати. Я смотрела ему в спину, стоя у двери. – Джесса, ты меня нервируешь, – бросил Калеб. Мне хотелось ответить, что это он нервирует меня. Что мне не нравится его состояние, то, как он двигается. Он словно ни на чем не мог сосредоточиться. Я больше не могла на это смотреть. Не могла облечь в слова растущее между нами чувство. – Мне пора, – выдавила я. – Мы с Хейли собирались вместе позаниматься. – Увидимся через несколько дней, – отозвался Калеб, когда я уже дошла до середины лестницы. Всю поездку его мобильный переправлял мои звонки на голосовую почту. Калеб сказал, что забыл зарядку. Сказал, что был очень занят. Так занят, что вернулся домой с похмельем и в футболке с эмблемой университета. «Просто не бери в голову, Джесса», – снова услышала я от него. Какой смысл искать то письмо? Калеба не вернуть. Я решаю положить университетские письма в коробку с личными вещами. Пусть мама Калеба увидит все возможные пути, которыми мог пойти ее сын. Представит, как он мог жить. И каким он мог стать. Канцелярский нож Под письмами лежат знакомые мне тетради на спирали. Черным маркером на обложке написаны дисциплины: «математика», «английский», «естествознание». Калеб не выбрасывал тетради даже после окончания семестра. Говорил, что однажды они могут пригодиться. У меня это вызывало смех. Но он говорил на полном серьезе. Ты столько всего планировал, Калеб. Столько всего хранил. А под тетрадями обнаруживается канцелярский нож. Острое лезвие ловит свет, идущий от голого окна, и я беру нож в руку. Металл оказывается холоднее, чем я ожидала. Впервые я увидела этот нож в субботний день в начале июля. Он лежал на тумбочке Калеба. Я приняла его за обычный нож. Калеба это сильно насмешило. Я сидела на краю его постели, ожидая, когда он выйдет из душа. С себя я смыла соль и песок водой из шланга на заднем дворе. Мы только-только вернулись с пляжа – места, где казалось, что у нас с Калебом все по-прежнему хорошо, что мы не отдаляемся друг от друга и между нами нет гнетущего молчания и секретов. Калеб стоял в дверях, улыбаясь и вытирая полотенцем мокрые волосы. – Хулиганка с канцелярским ножом, – пошутил он. – С чем? – удивилась я, опустив взгляд на нож. Он выглядел как миниатюрный меч, сильно заостренный на конце. – С ножом для бумаги. – Калеб пересек комнату, взял его у меня из руки и продемонстрировал на деле. Нож чиркнул по сложенному вдвое бумажному листу со звуком, похожим на скрежет ногтей по классной доске. – Я извиняюсь, а нам что, нужен для этого специальный инструмент? Калеб улыбнулся, перевернул нож и показал мне его основание. – Он принадлежал моему деду. Потом – отцу. Теперь – мне. На серебряной рукояти были выгравированы инициалы «Д. Э.». И канцелярский нож в ладони Калеба стал чем-то гораздо большим. Передаваемой по наследству частичкой семьи. Кому он достанется теперь? У Мии другой папа. Возможно, мама Калеба знает других его родственников по линии отца. Возможно, у него есть двоюродные братья. Хотя он никогда о таковых не упоминал. Тогда, сжимая нож в руке, я почувствовала необычайную важность момента. Я словно держала не металл, а поколения, историю, кровь и плоть. Для меня это было серьезно. Но я обратила все в шутку, отчаянно скучая по тем мгновениям, когда мы с Калебом много смеялись и все было свежо и в новинку. Я забрала нож у Калеба, выставила его вперед на манер меча и встала в позу, будто защищаясь. Он обошел меня, обнял за талию и, чмокнув в шею, обезоружил, выхватив из пальцев нож. Потом развернул меня к себе и улыбнулся. – Ловкач, – проворчала я. – Практика – наше все, – еще шире улыбнулся Калеб. Повернулся и метнул нож в стену, как это делают в кино. Мы сто раз видели подобное в фильмах. Однако нож угодил в стену рукояткой, отрикошетил от нее и с глухим стуком шлепнулся на ковер. Я захохотала – так это было нелепо. Я смеялась, желая заполнить смехом молчание, которое углубляло растущую между нами пропасть. * * *