— Садись, — сказала Анни, кивая на стул. — Садись, девочка. Я послушно села и взяла с тарелки, которую поставил передо мной Кристер, сухое печенье. — Да уж, мы не избалованы визитами чистой публики из Адамсберга, — сказала Анни. — После похорон мы от них ни единого чиха не слышали. — Да и до того тоже, — добавил Кристер. — Только цветы прислали — огромный букет, стоивший, наверное, целое состояние. Разве не выброшенные деньги — все эти цветы? Он обернулся и указал куда-то в глубь дома — где, по всей видимости, и стояли цветы. — Они свято блюдут традиции, — ответила я. — А учитывая, сколько стоит семестр, с деньгами у них все в порядке. — И то правда, — проговорил Кристер. — Не надо было отправлять его туда, — вздохнула Анни. — С самого начала не надо было его туда отправлять. — Мы сделали то, что нам тогда казалось лучше всего. — Не надо было тебе продавать все, что у тебя было, чтобы отправить его в этот интернат. Лучше бы ты этого не делал. — Ты, вероятно, забыла, каково ему приходилось здесь, мама. Забыла, как с ним обращались в Гюльстенской школе. Анни покачала головой. Ничего она не забыла. Но мальчик мог бы пойти в другую муниципальную школу. Ну да, они могли бы переехать в другое место. Куда угодно. — Бабушка, — проговорил Якоб, макая печенье в кофе. — Мы просто с ума сойдем, если не прекратим сыпать себе соль на раны. — А что плохого в том, чтобы сойти с ума? — спросила Анни и потянулась за печеньем. — В этом мире, как мне кажется, более нормально быть сумасшедшим, чем не быть. А ты как считаешь, Франческа? — Думаю, и то, и другое достаточно непросто, — ответила я. — Но самое ужасное — это находиться где-то посредине. В смысле — отдавать себе отчет в своем безумии. Анни улыбнулась мне. — Ты мудрая девочка, — сказала она. — Понимаю, почему ты так нравилась Полю. У вас с ним наверняка всегда находилось, о чем поговорить. — Всегда. Я закашлялась, чтобы прогнать слезы, все время норовившие прорваться. — Я хочу, чтобы вы знали: Поль был самым умным и самым веселым из всех, с кем мне когда-либо довелось встречаться. — Хочешь взглянуть на его комнату? — спросил Якоб, когда я допила кофе и съела две печеньки. Я кивнула и следом за Якобом прошла в гостиную со старомодной мебелью разных пород дерева и разных цветов, от вида которой у моей мамы в одну секунду началась бы мигрень. На стенах висели семейные фотографии в рамочках — два почти одинаковых снимка беззубых улыбающихся детей. — У нас у обоих были такие большие головы, — сказал Якоб, кивнув на фотографии. — Разве не у всех детей большие головы — в смысле, относительно тела? — Да, но мы были особо головастые. — А это ваша мама? — спросила я, указывая на фото на другой стене. Вопрос мог показаться излишним — очевидно, что женщина, державшая одного мальчика за руку, а другого на коленях, за спиной которой стоял молодой Кристер, положив руку ей на плечо, и есть та самая мама, о которой Поль не любил говорить. — Да, — ответил Якоб. — Это мама. Мы пошли дальше. Дом был большой и остро нуждался в уборке — горе наложило на него свой отпечаток в виде пыли и грязи. — Так я могу посмотреть комнату Поля? — спросила я, потому что мне хотелось понюхать его подушку, потрогать вещи, к которым прикасались его руки, увидеть одежду, которую он носил. Я хотела приблизиться к нему, насколько возможно. Нас прервал звонок телефона. — Якоб! — крикнул Кристер. — Можешь подойти? — Конечно, — ответил Якоб и кивнул мне. — Слева от лестницы. Можешь не торопиться. Я поднялась по лестнице, зашла в комнату слева от нее и осторожно закрыла за собой дверь. В комнате, в отличие от остального дома, все было прибрано и аккуратно сложено. Кровать была заправлена так, как нас заставляли заправлять в Адамсберге — ровненько расправив покрывало, завернув его под матрас. Я подошла к окну. Оно выходило на ельник. Я представила себе Поля сидящим за столом — как он смотрит в окно на этот вид, мечтая о будущем, которое окажется лучше настоящего. Один за другим я открывала ящики массивного письменного стола. Там лежало только то, что обычно лежит в таких ящиках — ручки, блокноты, стирательные резинки. Поднявшись, я подошла к комоду, стоявшему под скатом крыши, и начала перебирать его содержимое. Учитывая, что я сама не знала, что именно ищу, я работала на удивление систематизированно и целенаправленно. Потом я приблизилась к платяному шкафу — дыхание у меня перехватило, когда я увидела хорошо знакомые мне вещи Поля. Там висела рубашка, в которой я увидела его в первый день в Адамсберге, коричневая кофта, совершенно потерявшая форму после того, как он постирал ее в слишком горячей воде. Я поднимала стопки одежды, шарила руками под футболками и носками, но ничего не находила. Закрыв двери шкафа, я вздохнула и оглядела комнату. Потом встала на колени и заглянула под кровать. Ничего. «Что я себе вообразила? — подумала я. — Это не как в сказке, где улики и объяснения лежат на поверхности». Присев на кровать, я посмотрела на корешки книг у стены: «Процесс», «Война и мир» и «В поисках утраченного времени» теснились рядом с философскими трудами Сартра, Камю и Руссо. «Очень в духе Поля», — подумала я, и тут мой взгляд упал на книгу, которую я никак не ожидала увидеть у Поля на полке. Святое Писание. Библия. 28 Стол был накрыт, Сюзанна зажгла свечи. — Когда я ехала к тебе, предполагалось, что я буду заботиться о тебе, а не наоборот, — усмехнулась Чарли, усевшись. — А ты мне уже помогла, разве не видишь? Сюзанна улыбнулась, и Чарли подумала, до чего же подруга не похожа на ту женщину, которая встретила ее здесь три дня назад. — Как идут дела? — спросила Сюзанна. — Нашли еще что-нибудь? — Пока мало что. Ты знаешь Адама Рена? — Знаю, но не то чтобы мы общались. — Тебе о нем что-нибудь известно? — По личным впечатлениям — нет, он гораздо старше. Но он флиртует направо и налево, как я слышала. Думаешь, он что-то знает? — Не могу сказать, — ответила Чарли. — Но он работал в Гудхаммаре. — Так спроси его. — Он не особо рвется разговаривать. Исак должен был приехать за детьми в шесть часов, но уже в двадцать минут шестого близнецы пошли к воротам ждать его. Стоя у окна кухни, Чарли смотрела им вслед. На них были одинаковые футболки с именами футболистов поверх флисовых курток, за собой они тащили маленькие красные чемоданчики на колесах. Они прошли по дорожке до калитки и там, взобравшись на столбы с двух сторон от ворот, уселись, глядя на дорогу. Время шло, начало темнеть. Вот уже шесть, пять минут седьмого, десять минут седьмого. — А что, если он не приедет? — спросила Чарли. — Он ведь приедет? — Очень надеюсь, — ответила Сюзанна. — Позвони ему. Сюзанна достала телефон. — Отключен, — произнесла она через некоторое время. — Почему он не приезжает? — спросил Мелькер, спустившись вниз. — Что за дела? — Ты ведь все равно не хотел ехать, — сказала Сюзанна. — Я собирался поехать ради них, — сказал Мелькер. Подойдя к окну, он кивнул на маленькие фигурки на столбах, уже едва различимые в темноте. — Никогда ему не прощу, если он не приедет. «Простишь», — подумала Чарли. Десять минут спустя Сюзанна открыла кухонное окно и крикнула Тиму и Тома, чтобы они вернулись в дом. Еще через десять минут она пошла и забрала их. Руки и ноги у них замерзли, но их не интересовали ни тепло, ни горячий шоколад. Единственное, что они желали знать, — почему не приехал папа. Тим расплакался, когда Сюзанна начала объяснять, что Исаку, вероятно, помешали дела. Какие такие дела? Что, он не хочет с ними встречаться? — Ясное дело, хочет, — проговорила Сюзанна. Она притянула обоих мальчишек к себе и по очереди целовала в макушки. — Ясное дело, он хочет вас увидеть, но сейчас все так… По ее голосу Чарли поняла, что Сюзанна сама вот-вот расплачется.