Сюзанна не договорила. По ее глазам Чарли увидела: подруга понимает, что это может значить все что угодно. — Кстати, я знаю, где твоя картина, — сказала Чарли. — Что? — Ее взяла Нора Роос — видимо, она и бродила вокруг дома. Во всяком случае, даты совпадали с ее увольнительными из психушки. — Но как? — Сюзанна уставилась на нее. — Таксист рассказал, что подвозил ее домой в тот самый день, когда пропала картина, так что я поехала туда. — Ты поехала среди ночи домой к Норе и Фредрику? Ты что, совсем спятила, Чарли? — Я просто хотела посмотреть, там ли картина. И она там. Так что все разрешилось. — Черт подери, все еще больше запуталось! — воскликнула Сюзанна. — Думаешь, они станут лучше относиться ко мне от того, что я нарисовала их дочь на фоне места, где ее потом нашли мертвой? Чарли вышла к машине. Ветер переменился, констатировала она, потому что сегодня запах с целлюлозно-бумажной фабрики ощущался отчетливо. Память на запахи самая мощная, Чарли где-то об этом читала. В учебнике психологии или в каком-то журнале? Как бы то ни было, похоже, так и есть, потому что этот ни с чем не сравнимый запах… дерьма заставил ее вспомнить свою кровать в Люккебу. Бетти так и не научилась это отслеживать — не развешивать белье на улице, когда дует северный ветер. Чарли проклинала себя за то, что не взяла с собой алкометр. Вот бы он сейчас пригодился! Однако она была почти уверена, что он ничего бы не показал. Ее организм обладал потрясающей способностью избавляться от алкоголя, в чем она уже не раз имела возможность убедиться. Стояло ясное осеннее утро. Солнце освещало леса и коричневые поля. Чарли включила местное радио — там репортер проводил интервью с крестьянином по поводу праздника урожая, продолжающегося два дня и две ночи. Крестьянин считал, что праздновать нечего. Сейчас уже все забыли об урожае — да и урожай теперь не тот, что был раньше. Кстати, лето было на редкость засушливое, а скудный дождь выпал лишь после того, как убрали сено. Что тут праздновать… Едва Чарли выехала на большую дорогу, как ее догнала машина и замигала ей фарами. — Проклятье! — воскликнула она, обернувшись и обнаружив, что это полицейская машина. Съехав на обочину, она остановилась. К ней тут же подошли Микке и Улоф. — Привет, Лагер! — приветствовал ее Улоф. — Я слышал, что ты вернулась. Тебя привлек праздник урожая? Чарли не могла понять, что это — неудачная шутка? — Тут у нас кое-кто ехал слишком быстро, — заявил Микке. — Да брось, — ответила Чарли. — Это ты брось, — возразил Микке. — Ты ехала со скоростью девяносто километров в час по дороге, где ограничение семьдесят, и ты наверняка знаешь, что это означает. — Не было у меня скорости девяносто, — возмутилась Чарли. — Неправда. — Ты ехала со скоростью девяносто один колиметр в час, — настаивал Микке. — Да что за чертовщина! — воскликнула Чарли, стукнув кулаком по рулю. — Чего вы от меня хотите? — Мы только хотим, чтобы ты соблюдала закон, — сказал Микке. — Полицейские тоже должны соблюдать законы и правила — даже те, кто сидит в Стокгольме на высоких должностях. И не надо смотреть на нас с таким возмущением — мы просто делаем свою работу. Если тебя что-то не устраивает, можешь уезжать обратно в Стокгольм. — Ты всегда так дотошно придерживаешься законов и правил? — проговорила Чарли, когда Микке достал стопку квитанций на штраф. — Успокойся, Микке, — сказал ему Улоф. — Давай спустим на тормозах на этот раз. В полицейской рации раздался треск. Чарли услышала что-то про мужчину, найденного в плавильне. — Нам надо ехать, — заторопился Микке. — Что произошло? — Чарли почувствовала, как заколотилось сердце. Ни Улоф, ни Микке не ответили ей. Включив мигалку и сирену, они понеслись прочь. Чарли тут же завела машину и поехала за ними. Тут прямо перед ней на дорогу выехал трактор. Ей пришлось резко затормозить, чтобы не врезаться в него. Она принялась остервенело гудеть, но тракторист не стал съезжать на обочину, чтобы пропустить ее. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Чарли удалось проехать. Перед воротами плавильни уже начали собираться любопытные. Чарли остановилась, выпрыгнула из машины и побежала внутрь. Красный песок разлетался у нее из-под ног. Полицейской машины нигде не было видно. Вокруг царила зловещая тишина. Стая черных птиц пролетела над старым ржавым металлическим фасадом и крышей. Плавильня была огромная — целый городок железа, стали и печей. «Преисподняя, — как называла ее Бетти. — Преисподняя, вмещающая множество заблудших душ». Чарли резко обернулась, снова услышав вой сирены. Прямо рядом с ней на территорию въезжала «Скорая помощь». Тут появился Микке. Он вышел из большого сарая и стал махать водителю «скорой». Чарли кинулась туда. — Кто? — крикнула она. — Кто он? — Нам не до того, — ответил Микке, — у нас работа. Взглянув через его плечо, Чарли увидела, как из сарая выносят на носилках мужчину. — Это Юхан? — спросила она, хотя уже знала ответ. Она даже разглядела голубой джемпер, который был на нем при их последней встрече. — Что случилось? — Он ранен, — ответил Микке. — Где? Как? — На затылке. Похоже, череп разможжен. — Кто? Кто это сделал? — А я откуда знаю? — удивился Микке. Чарли последовала за «скорой» на машине. Мысли проносились в голове одна за другой. Травма на затылке. Насколько плохо это может закончиться? Сколь угодно плохо. Она принялась мысленно перебирать функции мозга в этой области — затылочная доля, там расположена зрительная кора, обрабатывающая зрительные впечатления, или, если удар пришелся ниже, мозжечок, отвечающий за равновесие и координацию движений и… дальше она не смогла, полушария смешались в голове в сплошную кашу. «Скараборгская больница» — гласила надпись на табличке у входа в большое серо-голубое бетонное здание. Чарли вбежала во вращающуюся дверь. Она подошла слишком близко к стеклу — все остановилось. Грудь сдавило, сердце билось все быстрее. Только не сейчас. Однако паническая атака уже началась. Но тут двери начали снова медленно вращаться. Чарли поспешила в холл и плюхнулась на скамейку. Обхватив голову руками, она пыталась дышать как можно спокойнее. Пару минут спустя она уже смогла встать и подойти к информационной стойке. Мужчина за стойкой держался с провокационным спокойствием, когда она спросила дорогу в отделение скорой помощи. Красные коридоры, желтые коридоры… — Просто покажите, в какую сторону, — сказала Чарли и побежала туда, куда махнул рукой мужчина. — Там есть указатели, — крикнул он ей вслед. Франческа Полночи я пролежала без сна, размышляя о любви Поля к Хенрику Шернбергу. На этого человека я никогда в жизни бы не подумала. «Любовь была взаимной?» — ломала я теперь голову. Поэтому Хенрик так отвратительно вел себя с Полем — стеснялся своих чувств? А в ту ночь… Может быть, что-то произошло между ними, и… «Я должна поговорить с Хенриком», — думала я, сидя в кровати в ночной рубашке Сесилии и записывая все, к чему пришла. Потом добавила к тексту заголовок: «Провалы во времени». Посмотрев на него, я даже испытала некоторую гордость по поводу того, что мыслю в соответствии с представлениями Хенри Бергсона о времени — может быть, теперь круг замкнется. По всему телу бежали мурашки. Я не находила себе места — в Адамсберге я обычно выбегала на улицу, когда меня охватывало такое состояние. Некоторое время я лежала и ворочалась в постели, потом сдалась. Мне надо на воздух. Уже на лестнице я почувствовала, что во дворе что-то не так. Свет горел в непривычном месте — в окнах сторожки мерцал огонь. У меня мелькнула мысль, что вернулся старик Вильхельм, что он снова сидит на своем скрипучем кухонном стуле с колодой карт в руке и ждет меня, чтобы сыграть последнюю партию в покер. Однако в привидения я не верю. Кто-то другой зажег там свечу. «Вернись», — сказали мне мои мысли, когда я босиком пошла вперед по дорожке. Гравий под босыми ногами был холодным и острым, но я почти ничего не чувствовала, не сводя глаз со сторожки привратника. Может быть, это Иван? Вспомнил, что надо забрать что-то еще? Вот я приблизилась к небольшому крылечку. Постояла, заколебавшись, перед последней ступенькой, но потом сделала большой шаг вперед и заглянула в окно. В домике горела не свеча, а огонь в камине. Однако не огонь заставил меня попятиться и, спотыкаясь, слететь вниз по лестнице — а зрелище, представшее перед моими глазами. Ибо там, на одеяле перед камином, лежала моя мама, запустив пальцы в темные волосы мужчины, целовавшего ее грудь. Мне не нужно было видеть его лицо, чтобы узнать его. Это был Адам. Мама и Адам Рен. Проснувшись на следующий день, я попыталась убедить себя, что все это мне приснилось. Разумеется, это не удалось. И что мне теперь делать? Рассказать папе? Ни за что. К тому же он, скорее всего, в курсе, раз уволил Адама. Да и с какой стати мне говорить что-то папе? Я никогда никому не рассказывала, когда случайно замечала его «за дружеской беседой» с кем-нибудь из дам на приемах, так что более чем правильно промолчать и сейчас. В глубине души я ощущала новое уважение к маме, хотя главным моим чувством было удивление. Мне она всегда казалась жертвой, которая все знает и молча страдает — а она, оказывается, не просто пешка в папиной игре. Весы сравнялись. Я снова подумала о Поле. «Любовь не всегда рациональна». О ком думал Поль, произнося эти слова, — о Хенрике? Как бы там ни было, я не могла придумать ничего более иррационального, чем влюбиться в Хенрика Шернберга. Меня охватило острейшее желание поговорить с Полем, спросить его, как он мог влюбиться в такую свинью. «Ты заслуживаешь большего, Поль Бергман». Поднявшись с постели, я приняла решение. Я поеду на кладбище, на могилу Поля. Я знала, что мама с папой не отпустят меня одну, а мне не хотелось, чтобы они сидели и ждали меня в машине, так что, когда они сидели на осеннем солнышке на веранде после обеда, я выкатила старый бабушкин велосипед и поехала в сторону поселка. Маленькая площадь была почти совсем пустая. Единственные, кого я встретила, были мужички, устроившиеся на скамейке возле продуктового магазина. Они сидели с банками пива в руках и разговаривали неестественно громко. Грустное зрелище. После поездки на велосипеде меня мучила жажда, так что я решила купить себе чего-нибудь попить. — Привет, барышня, — сказал один из мужчин, сидевших на скамье, когда я поставила велосипед на велопарковку. — А ты чья дочка будешь? Мама запретила мне разговаривать с алкоголиками на скамейке. Правило смотреть в глаза, вежливо отвечать на вопрос и задавать встречные вопросы относилось не ко всем людям. Но сейчас я была одна и могла поступать, как хочу. — Я дочь Рикарда и Фредрики Мильд, — ответила я. — Гудхаммар? — спросил мужчина, сидевший рядом с первым. Он был в одной футболке и, похоже, не мерз. — Ты дочь важных господ из Гудхаммара? Я кивнула. — Я в молодости ворошил сено у твоего дедушки, — сказал третий, до сих пор сидевший молча — тощий, морщинистый и беззубый мужчина. — Твой дедушка был хороший человек. Он относился к нам как… — …к людям! — рассмеялся мужик в футболке и достал карманную фляжку, которую протянул мне. Я открыла ее и сделала большой глоток. Жидкость приятно обожгла горло. Трое мужчин взглянули на меня с уважением. — Придешь на праздник? — спросил мужчина, угостивший меня водкой, когда я протянула обратно плоскую, обтянутую кожей фляжку. — Какой праздник? — Праздник урожая, — ответил мужчина так, словно все должны были это знать.