– Смиряться! – взорвалась Мерси. Ее здорово задело. – Можно подумать, ты особенная! В трубке щелкнуло. Лили повесила трубку. Ну и слава богу, подумала Мерси. А потом некоторое время металась по дому, огорченно цокая языком и придумывая, какие еще, гораздо более резкие и точные слова она могла бы сказать Лили. * * * С тех пор как Робин смог позволить себе помощника, он взял за правило устраивать выходной в субботу. Это была идея Мерси. Она заявила, что он должен больше времени проводить со своими детьми. Впрочем, выяснилось, что дети постоянно заняты собственными делами, и в итоге Робин спускался в подвал, где радостно копошился с разной ерундой, пока Мерси, взяв машину, разъезжала по делам. А потом вечером они мило ужинали, иногда в ресторане, но чаще дома. Робин говорил, что рестораторы с такими ценами ведут себя как грабители с большой дороги. В эту субботу они остались дома. Мерси приготовила его любимые польские сардельки с хаш-брауном и без лишних вопросов открыла бутылку «Нэтти Бог»[9]. Себе она налила бокал кьянти, включила запись Фрэнка Синатры, а еще надела платье с V-образным вырезом, которое ему нравилось, и слегка подкрасилась – ровно настолько, чтобы он мог сказать, что предпочитает ее естественный вид. Робин заметил ее старания. – О, какая прелесть, – сказал он, усаживаясь за стол. – И даже ваза с цветами! – Это ведь наша первая суббота в статусе пожилой пары, – пошутила она. – Я подумала, это надо отметить. – Дорогая, ты никогда не станешь пожилой. Мерси развернула салфетку, расстелила на коленях. – Кстати, о старости, – заметила она. – Боюсь, мне предстоит слоняться без дела, раз уж больше не о ком заботиться. – Но у тебя есть я! – Да, но… мне пришло в голову, что я могла бы заняться развитием своих художественных навыков. – Великолепная идея, – согласился он, накладывая себе горчицы. – Даже попробовать зарабатывать этим, если получится. Робин отставил баночку с горчицей: – Мерси, у нас нет проблем с деньгами. Тебе незачем работать. – О, я же не собираюсь выходить на работу! Я просто подумала, что могла бы продавать свои картины. Робин нахмурился: – Ладно, дорогая, но я не уверен… – Давай я тебе объясню. Ты же знаешь, как люди гордятся своими домами. Даже мы с тобой! Как я радовалась, когда наша глициния у крыльца начала цвести и прохожие останавливались и говорили, какая красота. – Помню, но… – Ну вот! Портрет дома! Понимаешь? Портреты домов! Я придумала рекламу, вроде, скажем, «Художник придет в ваш дом и откроет его ауру». – Это что за штука такая? – Это особые, уникальные черты. Как тебе объяснить… Ну вот, к примеру, если бы я рисовала наш дом, то изобразила бы ту самую глицинию. Или помнишь ту картину, со стульчиком Робби в столовой? Он вопросительно вскинул голову. – Там сама комната очень приблизительно изображена, в общих чертах, а акцент на высоком стульчике, его ножках, которые прорисованы детально, будто бы выгравированы. – Выточены, – вставил Робин. – Правильно, выточены, и плюшевый зайчик Робби валяется внизу. – Я понимаю, о какой картине ты говоришь, – сказал Робин, но все еще продолжал хмуриться. – Я показала бы ее клиентам и спросила: «А что есть такого особенного в вашем доме? Хотите, я это нарисую?» И, думаю, им было бы важнее, чтобы я сама уловила дух дома. Чтобы я прочла их дом, как читают гороскоп или линии на ладонях, и сказала бы: «Вот она, душа вашего дома. Его отличительная черта. Его суть». – Ясно. – Лоб Робина разгладился, он кивнул: – Да, конечно, дорогая. Отлично, займись этим. И, подхватив вилку, принялся намазывать горчицей сардельки. – К сожалению, это означает, что мне придется больше времени проводить в студии, – осторожно произнесла Мерси. – Ну, у тебя теперь полно времени. – Может, иногда даже оставаться там на ночь. – Для чего это? – Он отложил вилку. Так, самая сложная часть. – Понимаешь, когда я начинаю работу и вся поглощена ею, погружена в нее… – Хм. – Вот я и подумала, что если у меня под рукой в студии будет одеяло, я могу просто прилечь на кушетку и вздремнуть, вместо того чтобы тащиться домой по темноте. За столом повисло молчание, если не принимать в расчет Синатру, напевавшего Strangers in the Night. – Мерси, – наконец проговорил Робин. – Ты уходишь от меня? – Нет, что ты! – И она потянулась через стол нежно взять его за руку. – Нет, дорогой, я никогда от тебя не уйду! Как ты мог такое подумать? – Но ты говоришь, что больше не хочешь спать со мной. – Я имела в виду – только иногда. Если у меня вдруг будет срочный заказ или в этом роде. Робин молчал, внимательно изучая ее лицо. Губы его слегка приоткрылись, он явно был потрясен услышанным. Ей стало ужасно жалко мужа. Мерси крепче сжала его руку: – Родной мой. Ты же мой муж. Неужели я могу оставить тебя? – Но никто не устанавливает жесткие сроки для какой-то картины, – возразил он. Жалость мгновенно улетучилась. Она отпустила руку Робина. – У художников тоже бывают дедлайны. – Это просто твой способ меня бросить. – Вовсе нет, это мой способ обрести немного… независимости. – Ты хочешь быть независимой? – поразился он. Само слово он произносил так, словно брезговал им, считал его непристойным. – Робин. Послушай. Помнишь свадьбу Элис, когда она составляла список гостей? И она мне сказала: «Новая жена отца Кевина, кажется, совсем простушка, не могла бы ты взять ее под крыло, развлечь всякими разговорами о хозяйстве, хорошо?» – И что… – Как будто бы я тоже совсем простушка! Понимаешь? – Она вовсе не имела в виду… – Она пригласила других учителей и даже директрису школы, «но слава богу, ты будешь рядом», говорила она, потому что я-то всего лишь домохозяйка. – Это просто слова, – постарался успокоить жену Робин. – Она не хотела тебя обидеть. А я просто сантехник, и что? Мы все наклеиваем ярлыки на других людей. Это лишь символ, обозначение, и ничего больше. – Это символ, означающий «никто». Понимаешь? Хватит уже повторять «понимаешь», поскольку проблема именно в том, что он не понимает, вообще не соображает, о чем речь. – Я не переживу, если ты бросишь меня, Мерси. – Да не собираюсь я тебя бросать. Обещаю. – Не уверен. «Дуби-дуби-дуу», – напевал Синатра. Болван.