Доктор переменил позу, и Мартен почувствовал тонкий аромат марсельского мыла. – О чем конкретно мы говорим? Вопрос был задан с секундной задержкой. Майору показалось, что психиатр подбирает слова, как художник краски на палитре. – Предположим… Предположим, что я приехал ночью в Сен-Мартен и думаю, что делал нечто, а в действительности совершил кое-что гораздо более серьезное и забыл об этом… Ксавье помолчал, не дождался продолжения и спросил: – Не мог бы ты изъясняться конкретнее? – Нет. – Ладно. Существует множество форм амнезии. Твоему описанию – во всяком случае, если судить по скудной информации, которую ты выдал, – соответствуют несколько видов амнезии. Начнем с частичной амнезии, или расстройства памяти в конкретный отрезок времени: как правило, она является результатом черепно-мозговой травмы или галлюцинаторного помешательства, проще – спутанности сознания… В ту… пресловутую ночь… ты получил подобную травму? – Нет. Насколько мне известно. – Ну конечно. Идем дальше. Второй вид – фрагментарная амнезия, связанная с одним или несколькими совершенно конкретными фактами. То же относится к избирательной амнезии. Она наблюдается у пациентов с… неврозом или психическими расстройствами. Доктор сделал паузу. – И, наконец, фиксационная амнезия – неспособность фиксировать в сознании текущие события и события недавнего прошлого, невозможность удержать воспоминания… То, что ты будто бы сделал и забыл, что сделал… – Нет, нет, я так не думаю, это чисто теоретическая выкладка. – Хорошо, хорошо, только не волнуйся. Скажи вот что: эта твоя чисто теоретическая гипотеза связана с тем фактом, что недалеко отсюда две ночи назад человека застрелили из табельного полицейского оружия? * * * 17:00. Вечер опускался на улицы Сен-Мартена, когда Сервас вышел из кабинета Ксавье; в воздухе смешались ароматы росших на ближайшей горе сосен, костра и выхлопных газов. Ветерок играл с редкими снежинками. Балконы резного дерева, фронтоны а-ля шале и узкие темные улочки, мощенные булыжником, создавали в этой части города странную атмосферу, в которой смешались детскость и таинственность волшебных сказок. Сервас оставил машину у реки и теперь, возвращаясь, ощутил поднимавшуюся от воды свежесть. Он сел за руль и внезапно насторожился. Что это? Чем пахнет в салоне? Лосьоном после бритья? Мартен обернулся – и, конечно же, никого не увидел. Проверил бардачок – оружие оказалось на месте. Неужели запах проник извне? Он сам впустил его, когда открыл дверцу? Сервас обогнул сквер перед мэрией и по прилегающим улочкам проскользнул к аллеям д’Этиньи, а оттуда – к выезду из города. Проехал последнюю кольцевую развязку и собирался повернуть на шоссе в сторону долины, но, почувствовав характерный зуд в затылке, пропустил указатель, а потом и следующий съезд к кемпингам и промышленной зоне. Свернул он только на третьем съезде, и дорога сразу повела его вверх. После двух крутых поворотов внизу показались крыши Сен-Мартена. Зуд усилился. Сервас не был здесь много лет. Ночь почти наступила. Огоньки Сен-Мартена на белом снежном покрывале, обрамленные со всех сторон черным бархатом гор, напоминали бриллиантовое ожерелье в витрине ювелирной лавки. Наверное, такой пейзаж показался бы Кирстен родным. Жалко, что ее сейчас нет рядом. Сервас въехал в лес. Дорога шла под деревьями, и огни города исчезли. Зато показался хутор из четырех домов, а километром дальше – второй: белые крыши и ставни (у здешних людей стало манией запираться с наступлением ночи, как будто бандиты всегда прячутся в темноте и ждут возможности напасть). На следующей развилке он взял левей и покатил под уклон. Заснеженные луга в сумерках казались голубоватыми, в овражках слоился туман. Следующим на его пути был городок размером побольше, но такой же сонный. Свет горел только в кафе, за стеклом витрины можно было разглядеть завсегдатаев, но улицы опустели. Вскоре он угадал их присутствие. Слева от дороги, вдалеке, между деревьями находились «останки» лагеря отдыха «Пиренейские серны», но ржавая вывеска у въезда исчезла. Мрак в лесу становился все глубже. Сервас почувствовал, как по позвоночнику пробежала дрожь. Черт, он здесь не затем, чтобы гулять по руинам; нужно ехать дальше. Фары пробивали световой туннель между соснами, дырявили густой туман. Внутри темноту рассеивало голубое свечение циферблатов на приборной панели. Пространство и время исчезли. Но память… Картины всплывали в памяти, как будто в мозгу кто-то установил плазму. Вскоре Мартен въехал в настоящий туннель, пробитый в горе. Интересно, та, другая, табличка на месте? Надо же, не исчезла! Прикреплена к перилам мостика: ПЕНИТЕНЦИАРНЫЙ ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ ЦЕНТР ШАРЛЯ ВАРНЬЕ. Проехав по дороге, окаймленной сугробами, с вершинами на горизонте и домами в центре, Сервас словно бы сел в машину времени. Старшая медсестра Лиза Ферней подожгла здание института, и оно сгорело дотла, остались только «культи» стен. Под лунным светом они напоминали Стоунхендж и выглядели величественно, как развалины римского форума. Подобных гигантских строений много в Пиренеях, их возводили в первой половине XX века: отели, гидроэлектростанции, плавательные бассейны, лыжные станции… Но здесь оказывали гостеприимство не туристам и курортникам. Несколько лет в Институте Варнье содержались восемьдесят восемь опаснейших субъектов, имеющих не только психические проблемы, но и осуществленные преступные наклонности. Эти пациенты были слишком жестоки даже для ОТБ – отделения для трудных больных. Психоз каждого не позволял держать в тюрьме этих насильников и убийц, которых правосудие объявило невменяемыми. Институт Варнье стал пилотным проектом и принимал больных преступников из всех европейских стран. Их изолировали в горах, вдали от мира, и… экспериментировали, проверяли действие новых препаратов на изгоях, лишенных большей части прав. Сервас вспомнил, что молодой психолог Диана Берг сравнивала подопечных института с горными тиграми. У стаи был альфа-самец. Король-лев. Высшее звено пищевой цепочки. Юлиан Гиртман… [73] Сервас не стал выключать дальний свет и мог разглядеть на ближайшем огрызке стены граффити, сделанные краской из баллончика. Огромные грозные горы покоились в объятиях ясной, звездной, холодно-равнодушной ночи, а каменные руины, залитые лунным светом, напоминали майору его смертоносное прошлое и детское увлечение книгами Лавкрафта. При мысли о Гюставе сердце у него заледенело: мальчик живет бок о бок с одним из чудовищ. Он думал о Жансане, застреленном из полицейского пистолета, о призраках минувшего и тенях настоящего времени. Тревога росла. Интрига ясна: некто хочет сделать из него козла отпущения. Зачем? В развалинах хрустнула сухая ветка, и Сервас застыл на месте; все его чувства обострились, кожа покрылась мурашками. Господи, я единственный живой человек в этом пустынном месте, которое, как магнит, привлекает к себе психов всех сортов и размеров, а также любителей сильных ощущений! Мартен прислушался, но все было спокойно. Наверняка одно из тех животных, которые перебегали ему дорогу в свете фар. Что он здесь забыл? Какая муха его укусила? Полная бессмыслица… Вокруг царила полная тишина, но вдалеке, в долине, раздался приглушенный шум, напоминавший жужжание большого жука. Шум двигателя… И доноситься он мог только с единственной ведущей сюда дороги. Сервас перевел взгляд выше, туда, где находился заброшенный лагерь отдыха, и вздрогнул, когда между деревьями на мгновение мелькнул свет. Ну вот, снова… И опять… Снизу приближалась машина. Майор прищурился, дождался момента, когда фары снова обозначились в лесу, и несколько минут наблюдал; потом автомобиль исчез в туннеле, скрытом выступом горы. Сервас ждал. Автомобиль мог вынырнуть в любой момент метрах в ста от него. Кому понадобилось ехать по этой дороге в такой час? Неужели за ним следили? Покинув Сен-Мартен, Сервас ни разу не проверился – было незачем. Майор стремительно вернулся к своей машине, открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, достал из бардачка кобуру с пистолетом, вынул оружие и поморщился: ладонь стала влажной от пота. Он бросил кобуру из кордуры [74] на кресло и вслушался в шум мотора: машина ехала вверх по противоположному склону. Рычание стало громче, между соснами вновь замелькали фары. Свет резанул по глазным нервам, когда автомобиль, вильнув, наставил на него желтые лучи, сверкавшие, как заключительные (самые яркие и красивые) букеты фейерверка. Сервас дослал патрон, снял пистолет с предохранителя, расслабил руку и опустил ее вниз, вдоль бедра. Теперь машина ехала прямо на него, подпрыгивая на ухабах, и свет танцевал наподобие блестящего кнута. Водитель нажал на акселератор. Мартен поднял оружие. Внезапно автомобиль начал тормозить. Майор моргнул – пот со лба заливал глаза, зрение мутилось. Он может не попасть, если выстрелит: во всей криминальной полиции нет стрелка хуже его. Сервас отер лицо рукавом. Проклятая кома… Внезапно шум мотора стал тише, сидевший за рулем человек переключился с третьей скорости на вторую, машина замедлила ход и остановилась, зашуршав шинами по заснеженному гравию. В десяти метрах от него. Мартен ждал, слушал свое тяжелое, затрудненное дыхание и наблюдал. Открылась дверца. Фары светили так ярко, что он различал только силуэт на фоне светлеющей ночи. – Мартен, не стреляй! Ради бога, опусти пистолет! Он послушался. Адреналин резко упал, ноги стали ватными, а голова закружилась так сильно, что пришлось опереться на капот. Подсвеченный со всех сторон, к нему шел Ксавье. – Доктор… – выдохнул Сервас. – Как же ты меня напугал! – Прости! Ну прости меня! – Ксавье и сам не на шутку струсил. – Какого дьявола ты тут забыл? Врач сделал еще несколько шагов. Сервас не мог разглядеть, что именно он держит в руке. – Я часто здесь бываю. Голос врача звучал натянуто, как у человека, который сомневается. – Что… – Очень часто… В конце дня… Приезжаю посмотреть… на руины моей былой славы, прерванной мечты… Понимаешь, это место много для меня значит… Ксавье приближался. Расстояние между ними сократилось до трех метров. – Я едва не развернулся, когда увидел, что тут кто-то есть. У меня уже была одна не самая приятная встреча с бывшим «постояльцем» института – его это место тоже не отпускало. Думаю, так чувствуют многие… Я в том числе. А потом… Я разглядел, что это ты… Рука поднялась. Сервас занервничал – и едва не выругался, поняв, что Ксавье сжимает в пальцах фонарик. – Давай прогуляемся, – предложил доктор, светя на развалины. – Пошли, я должен тебе кое-что сказать. 24. Дерево Свет горел в одном-единственном окне последнего этажа старинной виллы в стиле ампир на Эльслерграссе в самом западном венском квартале Хитцинг. Бернхард Цехетмайер в камчатом халате, шелковой пижаме и шлепанцах слушал на ночь «Три ноктюрна» Дебюсси. По маленькому дворцу вечно гулял ветер, и дирижер оборудовал на последнем этаже роскошную квартиру с двумя ванными комнатами, а остальную часть здания не использовал. Мраморные фонтаны, растрепанный плющ на фасаде, окна с эркерами и сад, больше похожий на парк, придавали владению вид благородного аристократического упадка. Цехетмайер был один в «сквознячном замке»: Мария ушла два часа назад, приготовив ужин, ванну и расстелив постель. Шофер Тассило вернется только завтра утром, а медсестра Бригитта – вид ее ножек всякий раз наполнял его душу ностальгией – приедет только послезавтра вечером. Бернхард знал, что до рассвета далеко, а ночь будет долгой и бессонной, полной черных мыслей и горьких размышлений. А главным – как всегда – останется воспоминание об Анне. Его дорогой девочке.