– Ты все слышал, – Салли не спрашивал, а по обыкновению констатировал факт. – Это все-таки он, – ученый прошел по крыше и поднял бычок от сигареты Моргана, выбрасывая его в урну по привычке, но не протер руки салфеткой, как было в прошлый раз. – Почему ты молчал? – спрашивал он, снова встав на самом краю, наблюдая завораживающую картину: холодные огни до самого горизонта с алеющими отблесками заката в тяжелых свинцовых тучах, нависших над городом. – Мне нечего было добавить, – честно признался комиссар. – Мои люди знают свое дело, нет смысла вмешиваться, – отслоившись от черноты, вышел на свет Морган, словно черная тень. – Атлас Эванс – убийца и психопат, – Джон говорил тихо, но знал, что Салли его услышит. – Уэст сможет убедить Лиама Ларссона в необходимости гражданского иска, мы посадим Ронье, – он встал он рядом с доктором, по его примеру смотря на город. Тихий шелест материи старого плаща подтверждали присутствие комиссара там, где его уже не ждали, там, где, возможно, скоро он будет не нужен. Джон ждал, когда же наступит этот день с момента, доверился Рэйчел Рид, потом со дня, когда Сир Безупречный засверкал латами, подбираясь к вершине политического олимпа Нордэма. Сейчас он ждал этого дня, помогая городу всем, чем мог, но боялся, что этот день никогда не настанет. – Полуночная банда останется единственной верной Романо, и Ал не станет убивать этих людей, – Джон слукавил бы, но доводы подчиненных были верными. С множеством «но», с преградами из «если», но объективными и логичными. Джон может им помочь и однозначно поможет, но мешать лишней информацией им не следовало. – Ты знал, что это он, – криво усмехнувшись, добавил Салли. Ответом ему стало молчание. Морган на стороне закона, и он должен перед ним отчитываться. В том его преимущество, в том суть его выбора. Он нарушает многие правила, кроме одного – человеческого. Убивать свыше необходимой меры он не станет, на чтобы Хейз его не подвиг. – Как вы живете, капитан Морган? – сегодня как-то по-особенному спрашивал его Пирс Салли. – Как вы существуете, зная, что могли спасти кого-то, но не спасли? Уотсон, Рид… Не буду спрашивать, как вы спите по ночам. Вижу, что не спите вовсе, – хмыкнул он. – Каково это? Знать, что мог все это предотвратить, но не сделал этого вовремя? Пустил все на самотек, и думал, что обойдется? Так это работает, верно, комиссар Морган? – Салли говорил на удивление абстрактно, что было ему несвойственно. – Мне важно знать, насколько Вам тяжело, от понимания количества жизней на вашем счету, – стоя у самого края, ученый спрашивал на этот раз не о фактах, что было бы многим проще для Джона. В этот вечер вечно спокойный и отрешенный Пирс Салли был крайне загадочен. Он и в другие дни не раскрывал своих мыслей, бросаясь конкретными фактами, но сейчас открывался перед Джоном совсем с другой стороны. Перед ним был не безучастный и точный ученый, а вдумчивый человек, лишь едва приоткрывавший завесу, что прятала всех его демонов за стеклянными и выцветшими карими глазами. Впервые Пирс Салли выглядел живым. Подавленным, уставшим, но живым, готовым пойти до конца, чего бы ему это не стоило. В седых волосах не осталось черного обжигающего пламени, которым разум деятеля науки был охвачен прежде. В застывшем выражении лица не было обычной для простого обывателя мягкости. Посмертная маска, скрывавшая глубокие раны, что служба оставила на душе доктора, когда той со временем не стало вовсе. Она рассыпалась от времени, проведенного в свете холодных огней ночного города, и разносилась по ветру белыми перьями мертвого пепла. Джон видел, что она еще здесь. Уходит постепенно, по крупице исчезает в круговороте заглянувшего на улицы города холодного ветра с воздушными снежными клочьями в нем. Огонь в пустых глазах уже не горит, а догорает, но где-то в глубине все еще теплятся угольки надежды. – Тягостно, – Морган заговорил после долгого молчания. – Внутри сплошная пустота, и я боюсь ее заполнить. Вложить весь свой мир в одного человека, а затем снова потерять его навсегда, – признался он честно и открыто за последние несколько лет. В этом он не признавался даже жене, но подозревал, что она и так была осведомлена о его душевном состоянии. Порой супруга знала намного больше самого Джона и видела наперед его мысли и чувства. – Должно быть это невыносимо, – криво улыбнулся Салли перекошенным лицом. – Я верил в лучшее в людях. Думал, что всегда поступаю правильно, а как все обернулось… – рассуждал тот, от кого нехарактерно было слышать рассуждения о душевных терзаниях. От доктора Салли факты поступали в изобилии, от Пирса Салли его размышления – лишь в редкие минуты откровений, что случались ровно, что почти никогда. – Я верил в людей, – прервал его Джон. – И этот город доказал, что его стоит спасать, – твердо стоял он на своем, но Салли это, казалось, не убедило. В личных терзаниях ученый опять же оперировал только фактами, а не слепой верой. – Я видел его, – неожиданно признался Пирс. – Тогда, двенадцать лет назад. Я видел Северный Ветер, когда тот был еще подростком. Мы с Фрэнком приехали в Северный Нордэм, чтобы констатировать факт естественной смерти Артура Эванса. Район неспокойный, мы выезжали по двадцать раз за день, как на конвейере. Рядом с ним стояла девочка с разбитым лицом. Совсем крохотная, пятнадцать – не старше. Она все твердила, что ловила голубей, хотя следы на ее скуле точно свидетельствовали об ударе чье-то рукой, соцопека не вмешалась, оставив все на совести матери, – с грустью сообщил доктор. – Я осмотрел тело. Прочел медкарту, что лежала рядом для скорой. Диагноз был тяжелый и смертельный уже в терминальной стали. Рецепты на морфин выписывали в те времена скудные. Страховка не покрывала и половины расходов на лекарства. Артур Эванс был мертв. Умер в жуткой агонии, – Салли сжался, рассказывая, а его лицо перекосило еще сильнее, чем от улыбки. – Мучился он долго, судя по прикушенному языку, но, и его мучениям настал конец, – закончил Пирс, тяжело и глубоко выдохнув. История Артура Эванса была окончена. Летописец поставил в ней последнюю точку. Больной отец семейства, двое подростков в семье и мать, работавшая на одни лекарства. Печальная история. Редкая – нет, но от этого не менее грустная. Наверное, даже тяжелее истории самого Джона, который осиротел так же внезапно, как и повзрослел. Его детство отняла смерть родителей. Эвансы повзрослели задолго до нее. Они ее ждали. Вначале с ужасом, потом с нетерпением, а она все не приходила. Вытягивала все силы из каждого члена семьи, изводила не только Артура жуткой болью, но и всех остальных своим откладываемым приходом. Многим бы хотелось ее поторопить, но эвтаназия запрещена законом, а значит – это убийство. – Я осматривал тело, – опять повторил Пирс, хотя, казалось бы, рассказывать больше нечего. – В дыхательных путях Артура Эванса застряло белое перо. Маленькое. Совсем незаметное. Я бы мог его пропустить, что и сделал, – Пирс был словно на исповеди. – Двое подростков, отец, умирающий от жуткой боли. Нехватка рецептов на морфин. Что дальше? Кого-то из них поймали бы с героином и перечеркнули детям жизнь? Я думал, что поступаю правило, не замечая это перо. Я думал, что эвтаназия – все же выход для тех, у кого вся жизнь впереди, и тех, кто ожидает ее конца, – голос мужчины сорвался с хрипом и непрошеными слезами. – Вы прибыли, когда все уже было сделано, – пытался оправдать его Джон, как оправдывал себя порой. Поведясь на провокацию Хейза, он спас Формана, хотя не делал этот выбор. У него выбора уже не было. – Вы дали им выбор, и они сделали его, – слышать о смерти Артура было тяжело, но не ему судить. Он не судья. Не ему осуждать Салли. Для этого есть иная мера вины: глубокая и нестерпимая, гложущая изнутри, и уничтожающая незаметно для окружающих. – И что с того? – воскликнул Пирс. – Я дал им выбор, а сколько жизней он унес, убивая как киллер? – внезапно озлобился доктор, не на комиссара, а на себя. Вся его исповедь, весь груз его раскаяния, осознание ошибки легли на его плечи, раздавив того, кого не сломили годы в окружении психов и убийц. – Сгоревшие в лечебнице Санспринг! Пятьдесят невинных душ, сгоревших заживо, и все это по моей вине. Моей и ничьей больше! – восклицал начальник кримлаба, закрывший глаза на маленькое белое перо, оставленное ангелом в минуту, когда он сбросил крылья, чтобы напомнить, что ад существует, и он здесь. – Только из-за того, что я не сказал о том чертовом пере! – сжав кулаки, кричал мужчина в плотный загазованный воздух. – Вы дали ему выбор… – стоял на своем Джон, но, к сожалению, слишком хорошо понимал чувства раскаявшегося летописца кровавой истории города. – Атлас Эванс его сделал, – оборвал Пирса Морган. – Вашей вины в этом нет, – и здесь Джон слукавил. Однажды вкусивши запретный плод и оставшись безнаказанным за свои деяния, Северный Ветер начал свой путь, внимая тщетности правосудия. – Да, сделал, – закивал вроде бы успокоившийся Салли. – Я свой тоже сделал. Я его не остановил, хотя мог, – и остекленевшие глаза засветились непролитыми слезами, сверкая в холодном свете городских огней. – Ведь мог, – осудив сам себя, закончил Пирс, будто бы кто-то мог знать наперед о том, что грядет. – Вы ни в чем не виноваты, – оправдал его Джон и лгал. Нагло лгал. Не зная всей ситуации, он бы назвал Пирса Салли самыми последними словами, изобличая мерзавца, но тот действовал из лучших побуждений, коими выстлана известная дорога. Туда она его и привела. Прямиком в его личный ад с осознанием тяжести вины, причиненного горя и хлынувших в расплату бедствий, принесенных Северным Ветром. Пирс Салли дал ему выбор. Не вина Пирса, что тот сделал неверный. Но это Джон знал, только пройдя длинный путь по известной дороге самолично. – Если бы вы знали, как мне жаль, комиссар Морган, – обреченно свесив голову, говорил вечно хладнокровный ученый. – Всем нам приходится делать выбор, доктор Салли, между тем, что правильно, и тем, что легко, – повторил Джон слова жены, непонятые в прошлый момент и оглушившие сейчас. Увы, но щедрый поступок доктора Салли обернулся бедствием из казней, но кто знал, что не будет иначе? Никто. Все могло пойти совсем по иному сценарию, по крайней мере, Джон хотел в это верить. Не для себя. Для того, кто понимает и осознает, что такое раскаяние, упавшее на тебя белым пером и придавившее своим грузом, казалось бы, невесомым и одновременно неприподъемным. – Она. Она знала и говорила, что ловила голубей. Простите мне мою эмоциональность, комиссар, это оказалось тяжелее, чем я думал, – признался Пирс. Не в первый раз за их разговор, но это признание явно далось ему легче. Джон понимал. Видел, что Пирс Салли до последнего отрицает очевидное, не для следствия, а для собственной совести. Маркес вытащила на белый свет все, что до этого оставалось в слепых зонах, и Салли пришлось столкнуться с неотвратимостью. Спустя годы, он мог забыть, перепутать, не запомнить то белое перо, но… – Это было моей первой ложью, – признался он. – Больше я такого себе не позволял, кроме… – Джон не стал уточнять у него, не приходилось или из-за страха перед расплатой. – Было что-то еще? – уводя разговор в сторону, спросил Джон. – Бун О’Брайен не убивал Ричарда Томпсона, – со всей присущей ему серьезностью напомнил Салли. – Я подделал результат дактилоскопии, чтобы спасти дело от федералов, – и снова благая цель в основе, и снова все во имя ее достижения. На этот раз Морган был виновен в этом не меньше самого Пирса. – Отпечатков на пистолете не было, а убийца все еще на свободе, – сдавленно закончил Пирс, каясь. Джон только тяжело вздохнул. Для него вопрос человечности до конца оставался в категории вопросов, хотя сам для себя он все давно уже решил. Он не станет убивать Хейза, чтобы не стать подобным ему. Он истинная справедливость, коей его хотят видеть. Хейз снова убьет, как убивал до этого. Отправится на лечение, сбежит из психушки, открывая Нордэму новый круг ада. Не будет ли проще избавить город от него одним волевым решением, как когда-то сделал Пирс? Известно, куда выложена дорога из благих намерений. Порой истинные их превосходят. Джон свой выбор сделал уже давно, для Пирса Салли этот вопрос все еще оставался открытым. – Я верю, в лучшее в людях, доктор Салли, это единственное, что удерживает меня от убийства Хейза, хоть многие ждут от меня именно этого, – признался Морган, который говорил сейчас о себе, упоминая о лучшем в каждом из нас. – Простите, Джон, – как-то немного по-детски сконфузился Салли. – Вера – это не мое, – честно признался ученый. – Я бы очень хотел верить, – Пирс послал задумчивый взгляд в темноту. – Но моя вера меня не вознаградила, – голосом полным разочарования закончил он в пустоту. – Вам следует меня арестовать, – напомнил ему тот, кто знал не понаслышке, что такое ответственность. – Порой слепая вера ведет нас к свету, а незнание – благо, Пирс, – Джон принял решение, и теперь ответственность Пирса Салли лежит только на нем. – А как же торжество справедливости? – горько хмыкнул Салли. – Оно обязательно наступит, – взмахнув полой плаща и закутавшись в него, спасаясь от холодного ветра и падавшего из свинцовых туч снега, Джон не мог больше выносить присутствия Салли рядом. – До встречи, Пирс, – Джон надеялся, что к утру все забудется, эмоции поулягутся под действием немалой дозы алкоголя, и он сможет снова смотреть в остекленевшие глаза Пирса Салли и не видеть крови на его руках. – До скорой, Джон, – бросил он ему в след, так и не оторвав взгляда от ночного города, облепленного белыми мошками падавшего снега. Ученый остался стоять на крыше, пребывая уже в полном одиночестве. Спускаясь вниз по лестнице, Джон чувствовал, как нутро покоробило от малодушия, но иначе он не мог, как не мог надеть на Салли наручники и перечеркнуть всю криминальную историю города длиною более чем в двадцать лет. Тысячи осужденных преступников, сотни из них с пожизненным сроком, десятки приговорены к высшей мере, и приговор приведен в исполнение. Вменять в вину несоблюдения должностных полномочий действующему начальнику кримлаба равносильно выстрелу в голову для всей правоохранительной системы города. Один случай против тысяч, и один промах Пирса Салли обернулся катастрофой. Фемида слепа и непредвзята, а Джон, в отличие от нее, мог составить нехитрый прогноз. Комиссар Морган вышел с работы по обыкновению, как делал это множество раз изо дня в день. Он почувствовал вибрацию телефона ровно за секунду до донесшегося в спину громкого звука удара и звона разбитого стекла. Вокруг никого не было. За ним никто не гнался, в него никто не стрелял. Джон оглянулся, посылая взгляд к нависшей с крыши департамента статуи гаргульи, где еще минуту назад он говорил с летописцем, разбиравшим кровавые буквы истории города. Никого. Крыша была пуста, как и за мгновения его появления там. Пирс Салли вечно появлялся и исчезал по волшебству, материализовался из воздуха, но этот раз стал исключением. Возле крыльца департамента полиции на лобовом стекле припаркованной рядом патрульной машины лежало тело того, для кого белое перо стало непосильной ношей. Люди вокруг суетились и что-то кричали. Звали на помощь и разбегались в ужасе, а Джон все стоял и смотрел на тело начальника кримлаба Нордэм-сити, сделавшего последний в своей жизни шаг и направившего мертвый взгляд остекленелых глаз в хмурое нордэмское небо. Внезапный порыв ледяного ветра подхватил старый плащ и развеял материю по ветру, завыл рассекаемым фонарными столбами потоком, так и не выбрав, куда ему свернуть, и закружил в воздухе слипшиеся в комья снежинки, мельтешившим круговоротом. Они медленно падали и оседали на тротуар. Стоя лицом к капоту можно было рассмотреть стоптанный снег вокруг машины, на которой тело Пирса Салли лежало, раскинув руки в стороны, а пушистый снег обрамлял паутину разбитого под телом лобового стекла, рисуя мертвому ангелу крылья за его спиной. Джон посмотрел на экран зажатого в руке телефона, чтобы точно запомнить время смерти одного из самых честных людей, которых ему доводилось знать. На экране высветилось непрочитанное сообщение от Пирса Салли. Дрожавшими пальцами Морган открыл его, чтобы прочесть последнее записанные им строки. «Мне очень жаль, Джон», – сообщал текст на экране. «И мне, Пирс», – стоя перед его телом, попрощался с ним комиссар. Возможно, именно этих слов так не хватало доктору, чтобы оградить его от этого последнего в его жизни шага. Что ж, еще одна жизнь на счету Северного Ветра. Еще один раунд остался за Хейзом. Еще один честный человек не справился с гнетущим его грузом, что был непосильной для него ношей в виде белого пера, застрявшего между жизнью и смертью Артура Эванса. Еще одно подтверждение, что в этом городе нет места ангелам, а те, что остались, все мертвы.