– Тогда информация не имеет никакой ценности. А теперь, пожалуй, вернемся к событиям в клубе. По вашим словам, когда вы пришли проведать Джерина, он сказал, что всему виной шоколад. И вы, естественно, согласились. Вы провели собственное расследование? – Да. Дохлый номер. Поскольку того шоколада, что пил Джерин, не осталось. Кофейник и чашку унесли… Впрочем, это вы уже знаете. Я спустился на кухню, опросил повара и официанта, немножко осмотрелся вокруг. Однако не сделал того, что следовало сделать, и теперь сожалею. Глубоко сожалею. Мне следовало спросить Джерина, не добавлял ли он чего-либо в шоколад. Чего-то такого, что он принес с собой. Но тогда подобная мысль просто не пришла мне в голову, поскольку Джерин сказал, что шоколад, который ему подали, какой-то странный. Меня стукнуло гораздо позже, два дня спустя, когда выяснилось, что против Блаунта выдвинули обвинение в убийстве. Если бы я осознал всю серьезность ситуации еще тогда, в клубе, то наверняка расспросил бы Джерина более настойчиво. И даже обыскал бы его. Обшарил бы карманы. Да, я глубоко сожалею. – А вы, случайно, не намекаете, что он совершил самоубийство? И в свой смертный час обвинил Блаунта? – Совершенно необязательно. Самоубийство, конечно, возможно, однако, скорее всего, Джерин положил в шоколад нечто такое, что он ошибочно считал вполне безвредным. Какой-нибудь стимулятор, либо порошкообразный, либо в жидком виде, или особый вид сахара, который любил Джерин. Однако по ошибке или по злому умыслу другого человека безвредное вещество подменили мышьяком в одной из существующих форм. Конечно, мышьяк должен был находиться в какой-либо емкости, поэтому я отправился в клуб провести расследование. Но ведь с тех пор прошло уже два дня, и полиция все тщательно обыскала. Официант привел в порядок библиотеку во вторник вечером и выкинул мусор из корзины. В полиции мне сообщили, что при Джерине не обнаружили никакой емкости. Хотя точной уверенности здесь нет, так как при поступлении в больницу Джерина раздели. – Итак, единственное, что у вас имеется, – ничем не покрепленная гипотеза, – хмыкнул Вулф. – Я бы на вашем месте не был бы столь безапелляционным. Мне жаль, что вы так считаете. – Эйвери подался вперед. – Вы отреагировали точно так же, как Калмус, когда я впервые высказал ему свое предположение. Калмус – талантливый юрист, блестящий юрист, однако его подход к любой проблеме – подход законника. Вы правы. Моя идея никуда не годится, если ее нельзя подкрепить доказательствами. Правда, все дело в том, что ее можно подкрепить доказательствами. Именно поэтому я и хочу вам обо всем рассказать. Ведь этим должен заниматься детектив, не юрист. Я не стану рассказывать вам о дюжине различных способов подкрепить свои подозрения, так как это не моя, а ваша профессия. Я вам вот что скажу. Если бы я был детективом, пытающимся получить доказательства, способные опровергнуть предъявляемые Блаунту обвинения в убийстве, которого он не совершал, или по крайней мере поставить под сомнение его вину, то не стал бы игнорировать ничем не подкрепленную гипотезу. Не хочу быть назойливым, но вы должны понять мою глубокую озабоченность. – Естественно. – Вулф демонстрировал редкостное терпение. – Я согласен, что ваше предложение заслуживает внимания. Его основное достоинство состоит в том, что, если выдвинутую вами гипотезу удастся подкрепить, это поможет очистить от подозрений не только Блаунта, но и всех остальных, имевших доступ к шоколаду, – всех четверых посредников. Позже я расскажу о них подробнее. Детектив должен рассмотреть со всех сторон и личности посредников. У вас есть предположение. У меня тоже. Один из этих четверых убил Джерина, причем не из-за ненависти к нему, а с целью подставить Блаунта. Убийца ненавидел именно Блаунта. Потому-то я и спросил, насколько хорошо вы их знаете. Если удастся доказать… – Боже правый! – вытаращил глаза Эйвери. – Полный абсурд! Вы ведь не серьезно? – А почему нет? Мое предположение не менее ценно, чем ваше. И провести расследование будет куда проще. Почему, по-вашему, это абсурд? – Почему… – Эйвери всплеснул руками. – Возможно, мне следовало сказать… Чтобы намеренно убить человека, человека, который ничего для вас не значит, с целью подставить кого-то другого… Быть может, я слишком наивен для своего возраста и жизненного опыта, но такое моральное падение… у меня просто не укладывается в голове. Хотя никогда не говори «никогда». – Тогда это уже не абсурд. Очевидно, вас бесполезно спрашивать, не подозреваете ли вы кого-нибудь из них. – Безусловно, – с чувством произнес Эйвери. – Даже если бы у меня и имелись какие-либо подозрения, я не стал бы… – Он запнулся, покосился на Салли и снова повернулся к Вулфу. – Нет, не так. Если бы я что-то такое знал или подозревал, то непременно сказал бы вам. А у вас что, появились какие-то подозрения? Вулф покачал головой: – Если и так, я, пожалуй, до поры до времени оставлю их при себе. Я разговаривал с тремя посредниками: Хаусманом, Фэрроу и Йерксом, – а завтра ожидаю увидеть у себя Калмуса. Они дружно заявляют о своей вере в невиновность Блаунта. Очень благородно с их стороны, хотя вряд ли поможет делу. Лично я ничего не заявляю – я в этом убежден. И с помощью вашей или своей версии либо каким-то иным, пока неизвестным способом собираюсь доказать, что Блаунт невиновен. Ура! Глава 9 Дэниел Калмус, адвокат, прибыл в среду, после полудня. Нам еще крупно повезло, что он не появился сразу после ланча, а иначе мы не получили бы удовольствия от бараньих почек, нарезанных на половинки и вымоченных в оливковом масле с солью, перцем, тимьяном, сухой горчицей и мускатным орехом, поджаренных пять минут на той стороне, где кожица, и три минуты на другой, после чего дважды сбрызнутых маслом с пряностями. Как я уже говорил, Вулф не терпел, когда что-либо мешало ему наслаждаться хорошей едой, хотя в тот день, если бы мы не получили никакой реакции, даже телефонного звонка, на предъявленный Калмусу ультиматум нашей клиентки, почки, безусловно, были бы прожеваны и проглочены, но явно не оценены по достоинству. С таким же успехом их можно было бы подать и Вольтеру. В тот день Вулф в первый и последний раз в жизни отменил без каких-либо видимых причин данные мне инструкции. Когда мы с Салли завтракали свежеиспеченными круассанами и яйцами пашот в белом вине и бульоне, Вулф позвонил из своей комнаты по внутреннему телефону и велел вызвать сюда на шесть вечера Сола Пензера, Фреда Даркина и Орри Кэтера – троих дельных ребят, о которых шла речь в разговоре с Йерксом. После чего у меня сразу улучшился аппетит. Я не имел ни малейшего представления, что Вулф собирается им поручить. Но он явно вызвал Сола, Фреда и Орри не для того, чтобы узнать их мнение о предложении доктора Эйвери, поскольку их услуги в совокупности обходились нам двадцать пять баксов в час. Впрочем, буквально через десять минут Вулф позвонил снова, чтобы отменить приказ. Абсолютно неслыханный случай! Уж что-что, а Вулф не привык метаться. Короче, не самое удачное начало дня. Итак, спустившись в одиннадцать часов в кабинет и увидев там нашу клиентку в кресле возле картотечного шкафа, с «Таймс» в руках, Вулф замедлил шаг, неприветливо посмотрел на девушку, поздоровался отрывистым кивком, перевел хмурый взгляд на меня, поставил орхидеи в вазу на письменном столе, снял пресс-папье в виде куска окаменевшего дерева с небольшой стопки утренней почты и взял верхний конверт: письмо от президента женского клуба в Монтклэр, которая спрашивала, как и когда примерно сто членов их клуба смогут приехать полюбоваться орхидеями. Я, собственно, собирался отложить письмо в сторону, чтобы ответить на него самому, учитывая нынешнюю острую реакцию Вулфа на членов любого клуба, но потом решил, что если я смог это прочесть, то Вулф и подавно сможет. Просмотрев почту, Вулф снова придавил письма пресс-папье и посмотрел на меня: – Кто-нибудь звонил? Прежде он никогда не задавал подобных вопросов, поскольку совершенно твердо знал, что мне не нужно два раза напоминать о необходимости докладывать обо всех важных звонках. Поэтому я сказал: – Да, сэр. Лон Коэн хочет прислать своего человека взять интервью у мисс Блаунт. – Зачем ты сообщил ему, что она здесь? – Я ничего никому не сообщал. Вы отлично знаете, что я этого не делал. Она пошла прогуляться, и какой-нибудь журналист наверняка ее выследил. Мы можем поручить Солу, Фреду и Орри это выяснить. – Арчи, мне сейчас не до шуток. – Мне тоже. Вулф перевел взгляд на нашу клиентку: – Мисс Блаунт, когда появится мистер Калмус, вы, конечно, удалитесь к себе. – Ну, я предпочла бы остаться. Я этого хочу. – Нет. Мистер Гудвин вам потом расскажет, о чем шла речь. А вас я попрошу удалиться. Салли решительно покачала головой: – Я остаюсь. Она не пререкалась, а просто констатировала факт. В более или менее нормальном состоянии Вулф непременно взорвался бы и, если бы Салли продолжала упрямиться, велел бы мне насильно унести ее наверх и запереть в комнате. Но сейчас он только сердито сверкнул на Салли глазами, снял со стопки писем пресс-папье, взял верхний конверт и рявкнул: – Арчи, блокнот! После чего продиктовал мне за час шестнадцать писем, причем только три в ответ на пришедшие сегодня утром. Я сохранил этот блокнот со всеми черновиками писем. И хотя я все их напечатал, девять из них не были подписаны и отправлены. Все письма были в высшей степени вежливыми. В одном из них, адресованном мальчику из Уичито, штат Канзас, Вулф извинился за задержку ответа на письмо двухнедельной давности с вопросами на двух страницах насчет работы детектива, объяснив, что не отвечает на подобные вопросы. На середине письма к охотнику за орхидеями из Эквадора нас прервал звонок в дверь. Я вышел в прихожую проверить, кто там, и, вернувшись, доложил: – Калмус. Часы показывали десять минут первого. Мне, естественно, было любопытно посмотреть на реакцию Салли. Поэтому я провел посетителя в кабинет и на всякий случай застыл у него за спиной. Салли, оставшаяся сидеть в кресле возле картотечного шкафа, молча смотрела на Калмуса в упор, явно не собираясь двигаться с места. Калмус направился было к ней, однако замер на полпути и пробормотал: – Ты глупая маленькая гусыня, – и сразу отвернулся. Он встретился взглядом с Вулфом, и я, представив их друг другу, показал на красное кожаное кресло. – Итак, вы вынудили меня прийти под давлением угроз со стороны истеричной девицы. На это Вулфу нечего было возразить, поскольку, по его глубокому убеждению, любая тихая и спокойная женщина просто делает паузу между приступами хронической истерии, готовясь к новому взрыву. Поэтому он предпочел пропустить мимо ушей замечание посетителя. – Раз уж вы пришли, – холодно произнес Вулф, – то вполне можете сесть. Собеседникам удобнее смотреть друг другу в глаза, а вот место судьи всегда находится на возвышении. Калмус подошел к красному кожаному креслу, но не устроился поудобнее, а примостился на самом краешке. – Я лишь хочу внести ясность, – заявил он. – Если вы надеетесь, что я возьму вас в напарники в деле защиты Мэтью Блаунта, то сильно ошибаетесь. Я решаю, что мне делать и чего не делать, исходя из интересов своего клиента. Хотелось бы также добавить, что я не удивлен выбранной вами тактикой. Я отказался от идеи нанять вас в том числе и потому, что мне известны ваши методы. Я не виню мисс Блаунт. Она в этом мало что смыслит. Она не знает, что принуждение под давлением сродни шантажу, или то, что, если она осуществит свою угрозу, это будет расценено как клевета. Вы ведь не станете отрицать, что мисс Блаунт написала это письмо под вашу диктовку. – Я продиктовал письмо мистеру Гудвину. Он напечатал письмо на машинке, а мисс Блаунт его переписала. – Вулф с живым интересом разглядывал гостя, похоже прикидывая, имелось ли в моих словах некое преувеличение, когда я говорил про сплошные кожу да кости. – Теперь о шантаже. Единственное, что мы получили в результате так называемого шантажа, – полчаса или около того вашего времени. Что касается клеветы, то мисс Блаунт будет настаивать на правдивости своих утверждений. Впрочем, совершенно с вами согласен. Ей вряд ли удастся это доказать. Так что тут нет предмета для обсуждения. Мисс Блаунт сомневается в вашей добросовестности. По ее мнению, вы способны предать ее отца из собственных корыстных интересов. Но вы, конечно, станете все отрицать. Вопрос спорный, его так с ходу не решить. Тогда зачем тратить силы и слова? Что бы я… – Это нелепо! Детский сад какой-то! – Возможно. Вы единственный, кто знает правильный ответ, поскольку он внутри вас, в вашей голове и вашем сердце. Поэтому прямо сейчас я хотел бы обсудить теорию, о которой мисс Блаунт упомянула в своем письме. Теория эта основана отчасти на выводах из имеющегося факта и отчасти на предположении. Предположении о невиновности мистера Блаунта. А вывод заключается в том, что… – Я знаю все об этой теории. Вулф удивленно поднял брови: – Неужели? – Да. Если речь идет о той теории, которую излагали Йерксу вчера вечером. Так? – Да. – Йеркс все мне рассказал сегодня утром. Не по телефону. Приехал в мой офис. Он был впечатлен. И я тоже. Впрочем, я оказался впечатлен, когда это впервые пришло мне в голову неделю назад. А когда я все рассказал Блаунту, он тоже был впечатлен. Но в отличие от вас я не стал обсуждать это с теми, кто мог быть кровно заинтересован. По крайней мере один из них точно мог быть. Интересно, вы уже изложили вашу версию Фэрроу и Хаусману? Вулф замер, удивленно подняв брови: – Значит, подобная мысль уже приходила вам в голову? – Конечно. Не могла не прийти. Если Блаунт не подсыпал яд в шоколад, а он этого не делал, следовательно, шоколад отравил кто-то из тех троих, и у него должна была быть определенная причина. Не мне вам говорить, что, когда совершено преступление, естественно возникает вопрос: cui bono? Кому это выгодно? И единственная выгода от убийства Джерина, которую может получить один из троицы, – арест Блаунта по обвинению в преступлении, за которое полагается смертная казнь. Вы наверняка и меня включили в список. А вот я себя – нет. Вы именно поэтому поделились своей версией с Йерксом? Потому что поверили, что мисс Блаунт, с ее идиотскими домыслами, права и все указывает на меня, а Йеркс тут ни при чем. – Нет. В настоящий момент вы действительно самый вероятный кандидат, однако остальных еще рано вычеркивать. Я рассказал о своей теории Йерксу, чтобы начать разговор. И не только о вас и мисс Блаунт. Даже если подозрения мисс Блаунт обоснованны, вы вели себя слишком осмотрительно, чтобы дать повод для прямых обвинений. Нет, я имею в виду разговор об отношениях троих остальных с Блаунтом. Как вам наверняка известно, успех любого расследования в основном зависит от разговоров. – Вулф взмахнул рукой. – Хотя вам, возможно, это без надобности. Ведь вы знаете всех троих уже много лет. Возможно, у вас даже возникло слабое подозрение относительно кого-то одного, больше, чем подозрение. И вы рассчитываете, что, подкрепив его фактом, известным только вам с Блаунтом, вы застрахуетесь от проигрыша. В таком случае я вам точно не нужен. Калмус положил руки на подлокотники кресла, наклонил голову и закрыл глаза, словно желая заглянуть вглубь себя. Он сидел прямо напротив окна и при свете дня выглядел не таким костлявым, как в отблесках огня камина в гостиной Блаунтов, но зато казался гораздо старше. Глубокие морщины пролегли от носа к уголкам рта. – Я не застрахован от проигрыша, – произнес он. – Хм… – протянул Вулф. – Никакой страховки. Всего лишь теории. Мне совершенно ясно, что Блаунт невиновен. Но почему вы в этом уверены? Я знаю, откуда у меня такая уверенность. А вот откуда она у вас? – Вы не можете ожидать чистосердечного ответа на свой вопрос, поскольку мы с вами не сотрудничаем. Однако у меня, по крайней мере, есть серьезная причина верить в невиновность Блаунта. Если он виновен, я не заработаю гонорар, который мне уже заплатила его дочь. А незаработанный гонорар подобен сырой рыбе: наполняет желудок, но плохо переваривается. Откуда следует, что отец моей клиентки не убивал того человека. – Похоже, вы правы. Блаунт действительно его не убивал. – Хорошо. Всегда приятно достичь согласия со знающим человеком. Но я отнюдь не рассчитываю на вашу откровенность. Хотя, насколько я понимаю, ваша уверенность основана на факте, известном только вам и мистеру Блаунту.