– Ничего страшного, – сказал я. – Главное, помните, что дождь – это тоже хорошо. Не берусь описать, как выглядело смятое, отдающее желтизной, как старая ссохшаяся бумага, лицо мисс Гилберт после моих слов. Наверное, если бы это действительно была бумага, она бы рассыпалась в рыхлые хлопья от возмущения. Глава 13 Тайна мокрой обуви До чего по-разному могла восприниматься Летисия Вудс! Чаще она непереносима, но в редкие дни бывала совсем иной. В этот она представляла собой кроткую перепуганную женщину. Засев за углом стола, она молчала до последней капли дождя. Всё то время мы помогали деду разбирать ящики с товаром, доставленные подрядчиком. Когда кончило лить, мы заварили чай. В какой-то момент Летисия заговорила: – Я знаю, какого дьявола Дуглас там гонял. Мы встревоженно уставились на неё. – Он решил, что Джозеф – утопленник – вернулся. Он увидел его в бушующих водах. Он решил спасти свою семью и кинулся в неспокойное море. Я подумал, что неловкими ситуациями на сегодня сыт по горло, и продолжил намазывать джем на хлеб, забыв про смущение. Надо сказать, организм мой воспринимал всё по-своему. Мне казалось, что джем будто бы горчил, хотя горчило больше от мыслей, в частности я думал о том, что Джозеф в эту минуту лежал в могиле. Тогда я отложил хлеб и добавил ещё сахару в чай, чтобы вот так просто избавиться от ненужных мыслей. Как только мисс Вудс отчалила, мы с Адамом решили прогуляться по сырой земле. Перед этим мы уложили деда на полуденную дрёму и зашли справиться, как дела у Стэнли. Тот сидел в кресле, задрав ноги на подоконник, и плевал в потолок. Нет, ему ничего не было нужно. Да, с ним всё в порядке. Не стоит беспокоиться. Внизу мы натянули резиновые сапоги, я взял под мышку мяч для регби; помедлив, достал из кармана сигареты и бросил на стол. У выхода меня слегка повело. Голова, видать, до конца не изжила боль после шторма. А может, я теперь, как дедовы колени, реагирую на погоду. Мы отправились к северным холмам, чтобы развеяться и отвлечься, взобрались по дороге и свернули на омытые вересковые пустоши. Холодный после дождя ветер назойливо шептал в уши. Здесь, посреди полнейшей пустоты вплоть до горизонтов, меня коснулось забытое чувство. Оно когда-то владело моими мыслями, в ту пору это было естественным – шла война. Мы жили здесь, подолгу не имея связи с теми, кто воевал, и могли уповать только на чудо. Большую часть времени мы пребывали в неведении. Минуты казались днями, недели между сообщениями от военного штаба и газет – годами. Многим запрещали покидать острова. Конечно, я не впитал то время в равной степени, что и моя мать, хотя должен был, ведь это было уже моё сознательное детство. Странно или нет, но я прожил эти годы очень счастливым. Отец состоял в волонтёрском резерве Королевских военно-воздушных сил и вскоре был отослан в Египет в качестве пилота на испытательном сроке в Управлении по административным и специальным обязанностям. Примерно через полгода мы узнали, что он стал помощником старшего пилота, а спустя два года – лейтенантом. Дом, гараж и магазинное помещение деда и Кампиона были реквизированы и вначале использовались для размещения эвакуированных детей, а в последний год войны дом заняла береговая охрана США. Теперь, казалось, время кропотливо, слой за слоем, смывало призраки тех, кто не по своей воле отсиживался здесь, в тылу, а кто на службе. Сотни незнакомых людей, и все как один искали мирной жизни. Я уже не чувствовал их вынужденного присутствия в доме моего детства, однако же, выйдя сегодня на пустырь, вспомнил нечто, что с такой силой беспокоило меня в те дни. Это ощущение неизвестности, ощущение, что земля плывёт под ногами, и ты не можешь знать наверняка, устоишь ли. Ты вдруг понимаешь, что не можешь доверять миру как раньше. Кто-то в чужой стране, кто не знает тебя, начал против тебя войну, и ты не вправе решать, как теперь проводить своё счастливое детство. Так я считал в то время. А сегодня, когда я вырос и ноги крепко держат моё существо при любой встряске, кто-то, кого я, очевидно, знаю, заколол близкого мне человека. И в авангарде моих чувств теперь всегда или до той поры, пока не найдут виновного, будет идти недоверие. Самое гадкое, недостойное человека чувство. Я могу быть гордым, самолюбивым, но я не потерплю в себе недоверия, потому что я не таю злобы против кого-то. Я заслужил, как считаю, чтобы и мне доверяли. И я так хочу относиться даже к тем, кого не выношу. Мысленно я начал перебирать всех, кто был знаком с Рэем Кампионом, и сразу понял, как мне осточертело обо всём этом думать. Как только Адам вырвал мяч из-под моей руки, я полностью переключился на игру. Мы проносились около часа. На пологой верхушке холма было скользко. Кое-где стояли лужи, остальное наше поле для регби покрывала грязь и редкая трава. Несмотря на это и на противный ветер, мы взмокли как мыши. Одежда, волосы, физиономии были покрыты грязью и клочками вересковой зелени. Лучшее средство от боли в теле – физическая работа. Это нехитрое правило я усвоил, когда только начинал свои спортивные тренировки. Всё ещё возникавшая временами боль после шторма была иного рода, но сейчас мне удалось заглушить её усталостью от игры. Обессиленные, мы с Адамом опустились на камни там, где холм превращался в обрыв. Отсюда мы могли наблюдать пологую тропку, соединяющую восток и запад Сент-Фоуи. Никого не тянуло посетить соседние окрестности, пока мы восстанавливали силы, но вскоре со стороны восточной части деревни показался знакомый тревожный абрис. Я подумал тогда, что Ровена Макэвой, должно быть, несчастная женщина. Её неизменно лютый взгляд, если вы его уловите, способен поколебать вашу выдержку, заставить вас почувствовать, что не всё в мире гладко, даже если в вашем доме царит спокойствие. Вот и сейчас я старался не глядеть на неё, хотя понимал, что это невежливо, она всяко нас приметила. В любом случае, думал я, она, конечно же, прямиком из аптеки и ни за что не станет тратить время на пустые разговоры, когда дома хворое чадо. Так и было. Она сделала вид, что выглядывает что-то со стороны моря, проходя под нами. Подстава всегда там, где её меньше всего ждёшь: Адам вдруг подскочил и лихо сбежал по склону обрыва к тропке. Я прикрыл глаза, выражая осуждение этому поступку. Разумеется, через пару секунд я невозмутимо спустился за моим другом, который уже остановил Ровену и что-то говорил ей. Ровена Макэвой в то мгновение была похожа на горгону Медузу. Её тусклые волосы сильно растрепал ветер, они вздыбились во все стороны, походя на змей, а по лицу – серому, без намёка на косметику – пробегали тени то возмущения, то гневливости. – Миссис Макэвой, – сказал Адам. – Извините, что остановил вас, вы, наверное, торопитесь. Её глаза сверкнули. – Это так. – Мы переживали по поводу утра, надеемся, что с Дугласом уже всё в порядке? Казалось, Ровена рассчитывала, что придётся отбивать удар посильнее, и немного смягчила лицо. – Да, ему лучше. – Возможно, ему следует выпить успокоительный отвар? – Я дала ему настойку из травяной смеси. Повторяю, ему лучше, – холодно отозвалась Ровена. – Рад это слышать. Мы, знаете, переживали ещё с того дня, когда мистера Кампиона убили. Дуглас тогда нас всех напугал. Странно было слышать это, учитывая, что Адам спал, пока происходили события. Но Ровену эти слова чем-то зацепили. Она вперила в Адама острый взгляд, змеи на её голове зашевелились сильнее. – Кстати, – сказал Адам. – Мистер Рассел упомянул, что видел вас у магазина в тот вечер. Экспрессия Ровены поутихла, словно она попыталась взять себя в руки. – Должно быть, не помню, – прозвучал ответ. – Мистер Рассел хорошо это помнит, – настаивал Адам. – Мне нет до этого дела. – Но вы не сообщили об этом полиции. – А должна была? – резко обронила Ровена. – Это касается нашего близкого знакомого. Полагаю, важно сообщить обо всём, что мы видели в тот вечер. – Я ничего не видела. Мне нужно идти. – Мистер Рассел уверяет, что видел вас в половине девятого и вы шли со стороны маяка. Ровена молча уставилась на моего друга, силясь уяснить, к чему он клонит. Наконец она не выдержала: – Вас не учили манерам, молодые люди? Во что вы лезете? – Значит, вы скрываете от полиции тот факт, что ходили на маяк? – Нет! – Ровена сделала категоричный жест рукой. – Я ходила к мистеру Кампиону. Это моё дело! – Но вы не сказали об этом… – Это моё дело. Не ваше. Но мне нечего скрывать, – внезапно её голос потерял напряжение. – Я ходила, чтобы сказать, как сожалею о его утрате, что думаю о нём, о его горе. Это ведь был его сын. О господи! – она отвела взгляд, сильнее сжала полоску тонких обветренных губ. – Сожалею, что мои слова так огорчили вас, миссис Макэвой. Мне не хотелось вас расстраивать, – сдержанно изрёк Адам. – Но позвольте узнать, нам это очень важно. Вы сразу пошли к дороге, как простились с мистером Кампионом? – Да, я очень спешила. Заболел мой сын. – Ах да, Билли, конечно, мы слышали. Надеюсь, ничего серьёзного? Ровена побледнела и вперила в него мутно-серые глаза, словно Адам спросил нечто скабрёзное. – Здоровье сына – это всегда серьёзно, – сказала Ровена. – Разумеется, я не то имел… Он был на похоронах, вот я и решил, что ему уже лучше. – У него колит. Но вы понятия не имеете, что это. – Колит, – сказал Адам, задумчиво поднеся руку к подбородку. – Вроде бы с желудком связано, да? – С кишечником. – Бедняга парень. Хорошо, что его отец – врач. Ровена опять напряглась. – Ребёнка невозможно пичкать лекарствами бесконечно, – сказала она. – Я нахожу спасение в травах. – Ровена указала на аптечный пакет в руках. – Разумеется, – сказал Адам. – Чтобы не мучить парня… – Да. Я готовлю настойки. А сейчас извините, я спешу. – Только, чтобы развеять всякие сомнения, – тут же выпалил Адам, не дав ей ступить дальше. Ровена замерла с приоткрытым ртом. – Сколько вы, говорите, у Кампиона пробыли?