– Какого чёрта ты всё время затыкаешь мне рот? – озлился я на Адама. – Не нужно загружать его лишними вопросами. Вдруг начнёт нервничать? Пускай ему будет с нами весело. – А что мы будем делать на маяке? Искать гарпун? – Ты большой спец по криминалистике, дружище! – издевательски восхитился Адам. – Полиции и в голову не приходило… – Tog ort![51] – обиженно перебил я. – Я хочу провести эксперимент. – Адам принял серьёзный тон. – Нужно успеть, пока штормит. Море неистовствовало, выбрасывая на берег пенящиеся лапы, захватывая камни и песок. – Я хочу понять, был ли жив Кампион в тот момент, когда вы его звали, – сказал Адам. – Умер ли он до восьми часов или же умер после. Теперь, когда нас трое, проделать это легче. Две пары ушей лучше, чем одна. Когда мы узнаем ответ, то поймём, кого нам следует подозревать, а кого можно вычеркнуть. Адам объяснил суть эксперимента. Мы с Дугласом пройдём наверх, а Адам останется внизу, там, откуда мы звали Кампиона. Дверь в комнату мы закроем, потому что дед нашёл её закрытой, когда поднялся и обнаружил тело. Вначале мы откроем северное окно и будем считать ровно минуту, за которую Адам несколько раз крикнет. Затем мы закроем северное окно, откроем южное, и так же отсчитаем шестьдесят секунд. Наконец, оба окна будут закрыты, а мы будем прислушиваться ещё одну минуту. Мы рассредоточились по местам и принялись за дело. Открыв окно перед лавкой свиданий, мы впустили не только шум волн, но и ветер. Мы стали считать, но, как ни странно, крика не услышали. Заранее понимая, что такой же результат ожидался и с противоположной стороны, мы всё же честно проделали задание. Наконец, когда всё было закрыто и мы принялись отсчитывать, до нас донёсся крик Адама. Довольно гулкий, как из трубы, его мы отчётливо слышали. Если бы Кампион был жив, если бы его окна были закрыты, то он должен был нас услышать. Я вышел к лестнице и сообщил о результате. – Отлично, – сказал Адам и начал подниматься по ступеням. Поведение Дугласа показалось мне не вполне ясным, когда, вернувшись в комнату, я уловил его усмешку. – Тебя это развеселило? – улыбался я. – Это хорошо. – Смешно. Глупостями занимаетесь. – Нет, не глупостями. Это – эксперимент. – Так вы ничего не узнаете. – Объясни, что ты хочешь сказать? – Я старался не показать своего раздражения. – Вам не поймать убийцу, вы не видите важных вещей. – На лице Дугласа появилось выражение детского упрямства. – Ты хочешь сказать… погоди! Ты знаешь, кто убил Кампиона? – Дуглас – не глупый. – Он отвернулся и принялся ходить по комнате, рассматривая пол. – А мы никогда тебя глупым не считали, скорее уж наоборот. Моя попытка вновь расположить к себе Дугласа не удалась. Он ушёл в себя и сосредоточенно бормотал что-то под нос. Слов разобрать я не мог. Я присел на подоконник, скрестил руки на груди, наблюдая за ним. Потом спросил: – Ты расскажешь мне? – Странно, странно… – продолжал своё Дуглас. – Что странно? – Что никто не догадался… – О чём? – Я старался держать себя в руках. Второго Адама мне было не стерпеть. – Как можно попасть сюда так, чтобы никто не догадался. – Расскажи! – Никто не догадался. – Дуглас оставил рот приоткрытым, словно дивясь тому, что складывалось в его голове. Я начинал беситься. – Так ты расскажешь? Дуглас неожиданно повернулся ко мне, посмотрел в глаза ясным и совершенно взрослым взглядом. Он поманил меня и кивнул в окно, то самое, что выходило к лавке свиданий. Я уставился в том направлении, но не увидел того очевидного, о чём говорил этот парень. Я был глуп и бесполезен, как маяк днём. Что, кроме лавки, я должен был там узреть? – Раньше, – с трепетом в голосе сказал Дуглас, – в детстве, Джон и Хью натягивали канаты между домами и лазали туда-сюда. Дуглас помнит. Хью ещё умел лазать. Это было до войны, когда его руки работали, были здоровы. А Дуглас был маленьким. Ты помнишь детство, Макс? Он вновь обратил на меня тёплый взгляд, я продолжал ему внимать. Но тут вошёл Адам, а когда я повернулся опять к Дугласу, на меня в упор глядели два перепуганных глаза, словно за моей спиной стояла сама смерть с косой. – Что случилось? – спросил я. Дуглас кинулся бежать к лестнице, едва не сбив Адама с ног; ботинки его загремели по металлическим ступеням, постепенно отдаляясь. – Что произошло? – удивился Адам. Я пересказал в подробностях, о чём мы говорили, куда смотрели и что делали. Надеялся, что Адаму будет проще обнаружить истину, как только он дослушает и посмотрит в северное окно. Я ошибался. Поведение Дугласа обескуражило моего друга в неменьшей степени. Адам выглядел встревоженным и даже беспомощным, когда начал мерить комнату неуверенными шагами, останавливаясь у окна, затем продолжая шагать снова и снова. Я опустился на пол, присел, широко расставив ноги, согнутые в коленях, упёршись спиной в центральный столб. Я сидел на том же месте, где находился труп Кампиона, но волнение моё возникло не из-за этого. Долгое время я не мог понять всей гениальности младшего из братьев Макэвоев. Он обладал каким-то необычным способом мышления, без труда анализируя факты и находя безошибочные варианты решений, о которых мы даже не подозревали. Адам не был гением, не был даже эрудитом в широком смысле, но в его арсенале важное место занимала элементарная логика. В нашем доме в Эдинбурге, точнее на заднем дворе, росла старая осина, и однажды я посчитал, что если срублю часть нижних веток, то под деревом можно будет организовать неплохое местечко для отдыха. Услышав о моих планах, Адам сказал: «Ты тем самым откроешь путь северному ветру, и с задней стороны в дом будет постоянно задувать». Когда я нацелился выкорчевать можжевельник перед фасадом с теми же намерениями, Адам покачал головой: «Солнце с южной стороны бьёт по газону, кустарник сберегает влагу; уберёшь кустарник – откроешь путь иссушающим лучам». Адаму никогда не хотелось развлечься просто так, он всегда думал о последствиях. Кроме того, он воспринимал мир таким, какой он есть на самом деле. Он всегда помнил, что даже в сентябре хотя бы раз случится солнечный день; знал, не обольщаясь как я, что бапсы[52] тетушки Уилгрет всё равно будут чёрствыми, хотя мы после каждого занятия физкультурой продолжали бегать за ними во время перемены. А когда новые друзья моих родителей спрашивали Адама, в какую школу он ходит, Адам отвечал, не юля: «Я – христианин», утоляя главное любопытство интересующихся. Я запустил руку в волосы, поражаясь нашей отчаянной беспомощности. Теперь, когда Дуглас был напуган неизвестным чудовищем, из него ни за что было не вытащить имени. Тогда я начал перебирать варианты, возвращаясь к нашей прежней версии. Итак, мы знаем, что в восемь часов Кампион был либо мёртв, либо у него было открыто окно. Для чего он мог открыть его? Чтобы пообщаться с тем, кто был на скале. А там, в свою очередь, мог оказаться кто угодно из нашего списка. Если же предположить, что Кампион был мёртв, то, по сути, ничего не меняется. Меня осенило: а ради чего тогда Адам проделывал этот эксперимент? Ведь мы так и не узнали, был Кампион жив или мёртв, когда мы его звали. Я кинул взгляд на своего друга. Тот уже какое-то время топтался на одном месте перед окном, немного сдвигаясь то влево, то вправо, словно ловил мяч на воротах. Мне это напомнило, как в детстве мы с ним перебрасывались разными предметами, Адам стоял где и сейчас, а я был на скалистом выступе. Кажется, сейчас Адама всё время что-то не устраивало, он был похож на крутящийся на месте волчок, готовый вот-вот резко сбавить скорость и совершить амплитудный разворот перед тем, как остановиться. Я оставался сидеть без движения, боясь помешать и даже не глядя на Адама, уставив взгляд в пол, как вдруг почувствовал, что топтания Адама прекратились, видно, голову под вихрами посетила мысль. Уверен, она не рождалась в потугах, а опустилась пёрышком, оказавшись до боли простой и, как подсказывал мой опыт дружбы с Адамом, очевидной. Я поднял глаза: мой друг стоял неподвижно, пальцы его замерли в растопыренном состоянии, будто он собирался опустить их на клавиши рояля. Адам побледнел, мышцы на лице были расслаблены, однако глаза смотрели на меня с тревогой и даже ужасом. Я даже отдаленно не мог представить, что он сейчас думает, глядя на меня. Я не выдержал и вскочил: – Хватит пялиться! Ты во мне дыру уже проглядел! Адам неотрывно смотрел на мою шею. – Так всё и было, – сказал он наконец бесстрастным голосом. Мы молча поплелись к выходу, я закрыл дверь на ключ и, спускаясь, сказал: – Так не пойдёт, дружище. Или мы играем в открытую, или я брошу карты. Скажи хоть что-нибудь! – Ich weiss, es wird einmal ein Wunder geschehen, – сказал Адам с правильным немецким произношением, и это действительно было «хоть что-нибудь». Адам спускался впереди, я не видел его лица, но мне хотелось остановить его и набить морду. Мы оказались перед штормящим морем, ветер врезался в лицо и трепал волосы, небо покрыли дымчато-синие разводы. Несколько чаек кричали что-то в отчаянии, стараясь побороть ветер. – К вечеру опять будет дождь, – сказал я. Адам молчал, глядя на свирепую воду. – Я думаю, чайки кричат от беспомощности. Когда страдают, незрячие. Над моей головой они всегда кричат. – Это песня, – вдруг сказал Адам. Ветер ворошил белобрысые патлы, и челка колола ему глаза, поэтому он щурился. – Она только началась, помнишь? А Летисия её обрубила. – Которую Цара Леандер пела? – Да. Немецкий у нас преподавали всего год, за который я выучил лишь «Nein»[53] и «Darf ich bitte auf die Toilette gehen?»[54]. Учительница наша походила на шестифутовую бочку с пивом, укутанную в лиловую шерсть, под которой весь год было одно и то же фланелевое платье в серую клетку. Из-под седого парика по её лицу всегда струился пот. Однажды мы подложили ей на стул липкий бирдекель[55], заранее обведя на нём буквы чернилами. Когда мисс Вуфь, просидев урок, встала, в одной из клеток на её широком заду красовалась круглая надпись – «SPATEN»[56]. – И как это переводится? – Кажется, «Я знаю, что когда-нибудь чудо случится». Вроде бы так. – Вроде бы, – повторил я.