– С ним? Вообще ничего. – Вот и я говорю, что касается убийства, то он здесь ни при чём. – Не совсем так, – дед привстал и вылил в палисадник остатки из своего бокала. – Тёрнер заказал через Кампиона гарпуны. – Тёрнер? А ты откуда знаешь? – От Адама. Адам рассказал, как вы пробрались к Тёрнеру, и хорошо описал его комнату. – Сейчас дед посмотрел на меня с той же лукавой улыбкой, которая была на губах Адама в тот день. – Он описал комнату и?… – Там висел «Геммерфест», – сказал дед. – Подтверждаю. – И ещё корабли в бутылках. – И это было. Дед снова улыбнулся. – И ни намека на врачебную практику, – заговорщицки подмигнул он. – А ты видел, что у него за книги? Я смущённо помотал головой, но тут же выдал: – «Моби Дик»? – В том-то и дело, – дед со значением поднял указательный палец. – Мелвилл, Жюль Верн, Готорн. И ещё много чего о рыбной ловле. Я уже ничего не понимал в этих загадках. – По иронии судьбы, Макс, Натан из тех одиночек, что следуют своей мечте. Он переехал сюда в поисках счастливой и спокойной жизни, он снял комнату и заказал в ближайшем магазине гарпуны. Ничего противоестественного. Он намеревался жить в рыбацкой деревне и ловить рыбу. Только и всего, понимаешь? – Вполне, – ответил я. Дед засмеялся. – Но объясни этот вздор им! В полиции нет Чайльд-Гарольдов, уж точно не в нашей. Они ищут заказчика гарпунов, а когда найдут, заимеют и козла отпущения в его лице. В нашей глуши все мужики – рыбаки, кроме Макэвоев, но ни один не признаётся, что заказал треклятые остроги. Значит, решил инспектор, гарпун не предназначался для рыбной ловли. – Дед тяжело вздохнул, перевёл дух. – И чужому человеку, только прибывшему сюда и много лет занимавшемуся одной врачебной практикой, сложно избежать подозрений. Тем более такому, как Тёрнер. – Что значит «такому»? Дед посмотрел мне прямо в глаза. – Такому романтику, как ты, Макс, будет несложно понять. В Абердине Адам разыскал доктора Фортнайта, под чьим руководством после университета работал Тёрнер. Эту наводку дала ему миссис Брекенридж в салоне Летисии. Я кивнул. – Фортнайт был удивлён, что Адам разыскивал некоего доктора Натана Тёрнера, потому что Фортнайт руководил человеком по имени Джонатан Тёрнер. – Джонатан? – удивился я. – А зачем он обрубил половину имени? – Чтобы зваться Натаном, разве не очевидно? – улыбался дед. – Как только Адам увидел «Моби Дика» в комнате Тёрнера, он понял, что доктор решил начать новую жизнь. От прошлой у него осталась фамилия и шёлковые платки со старым инициалом, вышитым золотыми нитями. Дед откинулся на спинку стула и поднял взгляд к серому небу. – Адам только утром показывал мне этот отрывок из книги Мелвилла. Как же там было… «Вот этой острогой, некогда такой длинной и прямой, а теперь безнадёжно искривлённой, пятьдесят лет тому назад Натан Свейн успел убить между восходом и закатом пятнадцать китов». – Тёрнер – рыбак, значит… – Молодой, сорок пять лет – не возраст, – отшутился дед. – Адам спрашивал, кто станет носить рыбацкую шляпу с полями в штормовой ветер. Конечно, рыбак, чёрт меня за ногу! Кто ж ещё? Но Тёрнер теперь вынужден скрывать свои пристрастия, и в тот день он отправился через весь остров к другому берегу, чтобы доставить себе удовольствие. Возвращаясь, он увидел вас, топчущихся у воды, и пытался остаться незамеченным. – Следы грязи, – сказал я. – А в его ванной Адам обнаружил рюкзак, удочки, одежду, скинутую наспех, потому что он трусил перед мегерой Брекенридж, как бы она не вернулась вскорости и не отчитала его за грязь, растасканную по коврам, где ступала нога её святого Генри! Ха! А ещё там был пакет с сыром, нарезанным кубиками… – Вот зачем он купил сыр! – хлопнул я себя по лбу. – Не для еды, а для наживки! – Любвеобильная миссис Брекенридж не возражала против его нового имени. Разумеется, она знала, кого впускает в свой дом, – она видела его паспорт. А когда случилось убийство и был найден платок, о который Тёрнер вытер руки после осмотра тела и который он обронил на тёмной лестнице, миссис Брекенридж встала за своего романтика горой. И только вчера, напившись вина мисс Саллендж, она рассказала правду мисс Гилберт. Та пришла к нам, но Адам, который уже всё знал, попросил не тревожить нас в нелёгкий час. Мной владело странное щемящее чувство. Не я один мечтал о самолёте. Тёрнер, поработав медиком, лишь в сорок пять лет решился расправить паруса. Возможно, медиком он стал по воле отца. Теперь мне стала понятна податливость Тёрнера, его боязливость перед миссис Брекенридж и то, как вчера он поддерживал любую версию случившегося, лишь бы не подумали на него. Неужели и я позволю снимку Мэнтла над моей кроватью мозолить мне глаза ещё лет двадцать? – Правда, не знаю уж, какая рыба любит сыр. Голавль, разве что? – «Моби Дик», значит, – задумчиво сказал я. – А ты знал, что капитан Макэвой уезжает отсюда как раз потому, что не в состоянии здесь заработать? Дед кивнул. – Адам рассказал вчера. Один уезжает за мечтой, другой за ней приезжает. Что одному мусор, другому – клад, – засмеялся дед. – И про Джуди знаешь? – Знаю. – От Адама? – Нет. Я давно это знаю, – ответил дед. Мы умолкли. Мне не хотелось спрашивать, откуда он мог знать про то, чем промышляла Джуди. Мне почему-то было неловко об этом спрашивать. – Знаешь, почему Летисия стала сплетницей? – неожиданно спросил дед. – А она ею стала? Я думал, такими рождаются. – Возможно. Но тебе не кажется странным: Летисия сплетничает обо всём, но, прознав, что Джуди продаёт себя, не сказала об этом ни единой душе. – Потому что она – хорошая женщина. – Ты молодец, что так думаешь. Ты настоящий мужчина, Макс. – Брось это. Что ты меня хвалишь как маленького! В чём дело? – Сюда не перебираются за счастьем, отсюда только уезжают, – дед глядел куда-то вдаль. – В войну на остров перевозили беженцев, но по своей воле в унылость нашу силком никого не затащишь. За всю жизнь, что я прожил здесь, только два человека добровольно переселились в Сент-Фоуи: Тёрнер, чтобы ловить рыбу, и много лет назад в эти края переехала Летисия в надежде скрыться ото всех. Моррис вынырнул из ресторана с подносом, над которым вился пар. Наша рыба была хорошо приправлена лимонным соком и посыпана зеленью. Хозяин пожелал приятного аппетита на крепком моряцком и скрылся, и мы взялись за приборы, готовые проглотить рыбу целиком. Меня осенило: Летисия. Которая знает всё и про всех. Которая оставалась одна, пока мы в первый раз ходили к маяку, и которая позже могла взять ключ из куртки и положить его обратно. Которая ходила к Кампиону ранее, чтобы отнести ему выпечку. А после неё Кампиона живым никто не видел. А то, что позже она видела кого-то в витрине магазина? Жёлтый дождевик – да здесь у каждого абсолютно такие. Состряпано для отвода глаз. Никого там не было. Страсть. Любовь. Это двигало мисс Вудс все эти годы. Как там пела Цара – «Я знаю, что когда-нибудь чудо случится»? Она была влюблена в Кампиона. Почему сейчас это так явно бросается в глаза? Из-за фотографии с петухом. Летисия не пришла к нам вечером с угощениями уже на следующий день. Потому что носить было некому – Кампиона не было. Она убила его. Чуда не случилось. Безответная любовь. Столько лет… Когда мы ушли с дедом в первый раз, она могла взбежать к лавке свиданий… Там состоялось её свидание. Единственное и последнее свидание Летисии Вудс и Рэя Кампиона. И гарпун – стрела амура… Но я бы на её месте целился в сердце, а не в горло. – Ты меня слушаешь? – А? – вздрогнул я от неожиданности, вынырнув из своих размышлений. – Будто чёрта увидел, – сказал дед, жуя белую мякоть. – Я задумался. – О чём? – О Летисии. Что ты хотел сказать про неё? – Она не верила, что выживет. Была медсестрой на юге в первую войну и влюбилась в одного офицера, хотя у неё был жених, лейтенант, с которым должен был состояться неравный брак без любви. О неверности узнали, и в госпитале стали судачить, ославили Летисию шлюхой. Она потеряла свою любовь на фронте, а жених её бросил, узнав об измене. Ей пришлось прятаться до конца войны, а позже она перебралась сюда к нам. Обрезала волосы, открыла салон и стала вести себя «очень громко», чтобы никто не догадался, куда пропала та скромная девушка. А став свидетельницей неприятного разговора на маяке, она не могла выдать Джуди и не могла её осуждать. Она цену жизни знает. Я жадно заглатывал нежное мясо, пока слушал, и с моих губ капал лимонный сок. Теперь я понимал, откуда та настойчивая забота о моём деде и его соратнике. Наверное, это называется комплекс медсестры или что-то в этом духе. Летисия чувствовала вину перед женихом и любовником, проще говоря, перед двумя военными, и она долгие годы замаливала грехи, приходя в наш дом к двум другим бывшим военным, неся полные корзины яств, и это наполняло её опустошённое сердце. – Разве плохо любить? – спросил я. Дед отправил в рот щедрую порцию рыбы с куском тоста, оторвал взгляд от тарелки и посмотрел в сторону моря. – Офицер Летисии был немцем, – сказал он. – Эта любовь была обречена с самого начала. Вот в чём дело. Вот о ком плакала Летисия на самом деле. Вот о чём Цара пела своей верной подруге. – Его звали Уоррен, – сказал дед. – Как и отца Летисии. Она однажды рассказала мне о себе. Я кивнул. В памяти всплыло фото офицера на каминной полке с заглавной «У» и «вздутыми» плечами. Летисия намочила бумагу там, где были погоны и петлицы.