– Двадцать четыре дня, – тихо сказала Мия. При самом хорошем раскладе на то, что задумал Дрейк, требовалось не меньше месяца. И всё это время Айра был ему нужен – живой, свободный и пребывающий в полной уверенности, что в его работе ничего не изменилось. – Узнай, кто поставляет ему вот это, – сказал он, похлопав себя по карману, в котором лежал пакетик. – Это должен быть кто-то из ваших. Тот, кому очень нужны регулярные пересчеты. – И что тогда? – жадно спросила Мия. – Он сядет, – соврал Дрейк и на всякий случай добавил: – Надолго. – Как мне вас найти? – помедлив, спросила Мия. – Сядь в девятичасовой пневмопоезд на северо-запад, когда будешь ехать с работы домой, – сказал Дрейк. – Я сам тебя там найду. Мия молча кивнула, и он повернулся, чтобы уйти. – Отдайте, – вдруг хрипло попросила она. – Пожалуйста. Дрейк замер, чувствуя на себе ее отчаянный взгляд, и заставил себя обернуться. – Нет, – помедлив, произнес он. – Айра должен верить, что ради дозы ты готова на всё. Мия вздрогнула так, будто он ее ударил, и бессильно рассмеялась. – Господи, – прошептала она с тем же тоскливым отвращением, что и Гатто, – почему же вы все не дадите мне просто сдохнуть?! Ветер распахнул ее пальто. Застегнутый не на те пуговицы разрез на платье шел по всему телу, как уродливый полузаживший шрам. – Я редко видел кого-то, кто так сильно хотел бы жить, – серьезно сказал Дрейк. – Не стой на ветру, замерзнешь. Он повернулся и быстро пошел ко входу в галерею на станцию. Если поспешить, можно было успеть на одиннадцатичасовой юго-западный. Глава 15. Эштон Незнакомые звуки и запахи оглушили его, едва только он и пятеро рептилий выволокли бревно из каменного коридора. Воздух гудел от всеобщего рыка и стрекота; в гул причудливо вплетались странные голоса, на все лады коверкавшие паназиатскую речь. И всё это перекрывала какофония перепуганных щелчков и хрипов, которые издавали рептилии, пристегнутые к тяжелым бревнам. Высоко в небе висело раскаленное белое солнце. Жаркими волнами оно заливало огромную круглую площадь, примыкавшую к серо-голубой скале. Из прорубленных в ней ходов-коридоров медленно выползали вереницы рептилий, подгоняемые обезьянами с электрическими копьями. Человекообразные в нагрудных кольчугах с металлическими раструбами в руках раздавали отрывистые команды, показывая направо и налево, и обезьяны тычками электрокопий направляли шестерки рептилий к глубоким желобам, вырезанным в каменных плитах точно по размеру бревен. Шестерку, в которой оказался Эштон, остановили над желобом почти в самом центре площади. Окриками и электрическими разрядами их заставили согнуть ноги, чтобы бревно опустилось в желоб. Как только оно коснулось дна, из каменных стенок выскочили толстые металлические прутья, удерживая бревно вместе с прикованными к нему рептилиями. Стоять в полусогнутой позе было неудобно. Потоптавшись на месте, Эштон и его товарищи в конце концов просто легли на камни. Вокруг с недовольными хрипами укладывались другие. Между ними сновали жуки и большие драконообразные птицы; иногда птицы распахивали разноцветные крылья и перелетали с места на место, вызывая у рептилий приступы яростного шипения. Эштон глядел на мельтешение крыльев, рогов, жал и оскаленных челюстей, толком не зная, что именно хочет увидеть. Во всём этом скопище, заполнявшем площадь, насколько хватало глаз, не было ни единого человеческого лица. Старичок в синем комбинезоне, видимо, остался в скальных переходах, и Эштон почувствовал, как не хватает его дурацких многозначительных замечаний. Вывернув голову, насколько позволяла цепь, Эштон посмотрел назад, в сторону выхода из каменного коридора, и вдруг увидел еще одно солнце – слева над горизонтом. Оно было большим и красным; его косые лучи смешивались с ослепительно-белым сиянием в зените, окрашивая небо в розовато-белесый цвет, как будто в огромный чан с молоком капнули свежей кровью. Только теперь Эштон окончательно понял, что это Гарторикс. Его сознание помещалось в теле инопланетной рептилии на другом конце Вселенной. Где-то там, на краю этого огромного мира, мучительно далеко отсюда была Мия – а может, и нет, если она уже сделала то, что обещала перед самым его Переносом. Здесь, на каменной площади, вокруг него были сплошь незнакомые люди, запертые в чужих телах, оторванные от всех, кто был им когда-то близок и дорог… Животный крик боли, раздавшийся с другого конца площади, вывел его из раздумий. Рептилии заволновались, звеня цепями и вытягивая шеи в попытке что-нибудь разглядеть. Между рядами желобов к центру площади неторопливо двигалось сразу несколько странных процессий. Впереди шли обезьяны с электрокопьями в руках. По бокам друг за дружкой ползли жуки, втянув головы под бронированные спинные пластины. В центре шагали человекообразные и несколько птиц. Эштон с удивлением увидел, что птицы были одеты – или как минимум украшены, потому что тонкие узорчатые кольчуги, спускавшиеся на грудь, и шелковистые плащи с воротниками из длинных пурпурно-сизых перьев трудно было назвать одеждой. Теперь крики боли раздавались уже со всех сторон. Одна процессия ненадолго задержалась возле соседней с Эштоном шестерки. Эштону не было видно, что произошло, но пара нечеловеческих воплей один за другим прорезала воздух совсем рядом, так что его затрясло. Процессия двинулась дальше и остановилась возле шестерки Эштона. Навстречу ей вышел высокий человекообразный с рифлеными рогами, причудливо загнутыми на затылке. – Первые в вас, – произнес он холодным мужским голосом, наклонив голову, и Эштон вспомнил, что видел его в карантине, когда охрана усмиряла рептилий: он говорил о себе в женском роде, так что внутри его тела, видимо, была женщина. – Во всех нас, – гортанно сказала птица, и вся процессия тоже склонила головы в странном приветствии. Только теперь Эштон заметил, что на всех, даже на жуках и обезьянах, были металлические ошейники с мембранами. В памяти всплыло слово «преобразователь»: видимо, это были устройства, которые превращали звериные щелчки, хрипы и прочее рычание в подобие человеческой речи. – Самцы с уровня пять-один, – сказала человекообразная с холодным мужским голосом. – Выносливые. Охотничий инстинкт не подавлен. Отличные моторные навыки: некоторые уже пробуют боковой удар хвостом. – Кто из них? – Птица склонила голову набок и посмотрела на прикованных к бревну рептилий выпуклым фиолетовым глазом. Кевин, который был к ней ближе остальных, не выдержал и дернул хвостом, зазвенев цепью. – Этот, – человекообразная ткнула в него когтистым пальцем. – И еще этот… и вон тот. – А этот? – Человекообразный в роскошном алом балахоне кивнул на Эштона. – Тушка ему досталась что надо. – Не знаю, – человекообразная неохотно пожала плечами. – Он всё время притворяется спящим. Когда не ест. – Может, он мне подойдет? – протяжно сказал человекообразный с рогами, увитыми серебряными нитями. На кончике каждого рога висела гроздь синеватых металлических колокольчиков, при малейшем движении издававших нежный звон. – Это самцы, – неприязненно сказала птица. – Зачем они Ангару S69? Тонкие прожилки на лице и руках человекообразного налились огнем, сделав его слегка похожим на тигра. – Некоторые любят, когда их имеют огромным чешуйчатым яйцекладом, – нежно произнес он и посмотрел на птицу. – Да, Тобиас? Птица в ответ растопырила боковые перья. В бело-розовом свете двух солнц было видно, что края у перьев острые, как хорошо заточенные лезвия. – Спокойно! – Человекообразная слегка повысила голос. – Вряд ли этот драк пригодится одному из Ангаров. Ему прямая дорога на Периферию. – С ним что-то не так? – Человекообразный в алом балахоне с видимым сожалением взглянул на Эштона, задержавшись глазами на хвосте. – Он мурлыкал в Зале Ожидания, – нехотя сказала человекообразная. – Сами виноваты, – фыркнул человекообразный с колокольчиками на рогах. – Не надо было вести его через первый сектор. – Его несли, – уточнила человекообразная. – Он мурлыкал, еще не отойдя от парализатора. Вся процессия слегка качнулась назад, так что между ней и Эштоном образовалось пустое пространство. Даже рептилии, почувствовав смутную угрозу, попытались отодвинуться от него, насколько позволяли цепи. – Я его заберу, – резкий щелкающий голос раздался откуда-то слева. Участники процессии расступились, пропуская приземистую болотного цвета рептилию с большим уродливым шрамом поперек морды. Одежды на ней не было, если не считать нескольких синих цепей, пересекавших туловище наподобие сложной портупеи. Рептилия подошла к лежащему Эштону, прищурилась и положила перепончатую лапу прямо ему на морду, туда, где между двумя зонами видимости было слепое пятно. От мягких уверенных почесываний по всему телу Эштона побежали приятные мурашки, он даже прикрыл глаза, целиком отдаваясь новому ощущению. – Да, – удовлетворенно кивнула рептилия, продолжая почесывать Эштона между ноздрями. – Даже если на Арене его порвет первый же бриген, с этими его алыми гребнями всё равно выйдет зрелищно. Прежде чем смысл этих слов дошел до Эштона, рептилия дернула головой, и две обезьяны, захватив крюками цепи, которыми он был прикован к бревну, резко потянули их вниз. От неожиданности Эштон завалился набок, и странная рептилия со шрамом на морде наступила когтистой ногой ему на шею. – Я возьму троих, – услышал Эштон над головой голос птицы, и через пару мгновений на каменные плиты перед ним шлепнулась морда рептилии, прижатая кожистой птичьей лапой. – Давайте быстрее, мне еще два гурта собирать. – С прошлой сортировки вы взяли три, – недовольно сказал незнакомый голос. – Зачем Ангару L2 столько драков? – На руднике был обвал, – буркнула птица. – Тушек теперь не хватает. Возле рептилии, от ужаса ставшей ровного голубого цвета, остановились тонкие хитиновые лапки с присосками. Скосив глаз, Эштон увидел жука, встающего на дыбы и раскрывающего грудные пластины. Нечто вроде желез на груди сочилось чем-то желтым. Откуда-то сзади и сверху возник металлический шест со странным наконечником в форме старинной канцелярской печати. Наконечник погрузился прямо в пульсирующую железу, с утробным чавканьем переместился вниз и прижался к морде голубой рептилии точно между ноздрями. Животный вопль страха и боли перешел в стонущее поскуливание, когда наконечник шеста оторвался от рептильей морды. Но клейкая желтая слизь, оставшаяся на чешуйках, с тошнотворным шипением продолжала выжигать в них глубокие борозды, которые постепенно складывались в клеймо: «L2-96/418». – Ну-ка вдохни, – сказала птица, и над перепуганной рептилией наклонилась одна из обезьян, чтобы стереть остатки жгучей слизи тряпкой, сплетенной из мягких перьев. Голубая судорожно вздохнула и захрипела от новой боли: в горло ей вошла игла ошейника-преобразователя. – Твое имя – Четыреста восемнадцатый. Не откликнешься – получишь разряд, понятно? – Птица пристегнула к ошейнику толстую металлическую цепь и убрала лапу с рептильей шеи. – Поднимайся и иди, куда поведут. Эштон приподнял голову – посмотреть, что будет с голубой, – и увидел обезьяну, которая вскинула металлический шест теперь уже над ним. Обезумев от ужаса, Эштон рванулся изо всех сил, но горячая пелена боли залила всё вокруг, и он перестал видеть. – …Сто двадцатый пятый, – услышал он, когда пропахшая кислым железом тряпка из перьев мазнула ему по морде, слегка приглушив жжение. – Вдох. Вдохнуть Эштон не успел – из-под тонкой иглы, вошедшей в горло, на каменные плиты брызнула струйка горячей пурпурной жидкости. Глотать было больно, говорить – тем более, поэтому он не проронил ни звука, прижимаясь животом к плитам и чувствуя, как дрожат в глубине его тела неведомые поджилки.