Дрейк почувствовал, как стальные пальцы впились в его плечи, и рванулся в сторону, но ботинок Ши Вонга пришелся точно в солнечное сплетение, перед глазами вспыхнули два ослепительно красных круга, и Дрейк перестал дышать. Вокруг была холодная вязкая тьма. У нее не было ни верха, ни низа – только утробный гул, заполнявший голову целиком. Дрейк забился, как гусеница, высвобождающаяся из кокона, и неожиданно выскочил на поверхность, хрипя и кашляя. Далеко впереди Ши Вонг уже подплывал к причалу. Выбравшись на площадку, он побежал к берегу, размахивая над головой руками. – Стой, – просипел ему вслед Дрейк. – Не надо… В черной дыре тоннеля сверкнула холодная голубая искра – и Ши Вонг, споткнувшись о воздух, рухнул на бетонную плиту. В сущности, подумал Дрейк, выход, который он предлагал Ши Вонгу, был ненамного лучше. Добраться до берега вплавь было вряд ли возможно. Даже если бы им удалось, единственным выходом с пляжа был тоннель в дамбе. Пройти через него им никто бы не дал – во всяком случае, до утра, когда осмотр места преступления будет окончен и тело Фионы вместе со всеми уликами заберут с причала. Дрейк не сомневался, что полицейский наряд уже выехал – или даже дежурил где-то за дамбой в ожидании условного сигнала. Но продержаться на воде до завершения всех следственных мероприятий он в любом случае не сможет. Словно в насмешку, откуда-то сверху раздался гул автономных антигравитационных элементов. Два больших аэромобиля с логотипом Департамента защиты сознания на круглых черных бортах перелетели через дамбу и снизились над причалом, высадив наряд криминалистов. Третий завис над водой и врубил прожекторы дневного света, направив на черные волны. Дрейк усмехнулся. Он был слишком далеко от берега, чтобы его мог обнаружить даже мощный луч прожектора. К тому же довольно скоро это вообще перестанет иметь какое-либо значение. Тела его не найдут, поэтому им придется исходить из того, что ему все-таки удалось выжить. Ши Вонг не займет место копа, застрелившего Фиону из-за базы номеров, – он станет копом, которого убил Дрейк Холуэлл в попытке уйти от правосудия. Пистолет с его отпечатками у них уже есть. Теперь, стоит только Дрейку высунуться со своей информацией об отмывании номеров через систему «Кэл-Корпа», как его тут же сделают чуть ли не вдохновителем этой системы, обвинив в коррупции и как минимум в двух убийствах. С самого начала он ошибался: целью встречи с Фионой и всей операции было не убрать его как свидетеля, а скомпрометировать собранную им информацию. Дрейком воспользовались – точно так же, как Ши Вонгом, которого отправили умирать, сделав из него идеальную жертву полицейской коррупции. «Она этого не сделает». Дрейк стиснул зубы и застонал, барахтаясь в ледяной воде. Чтобы создать на Востоке целую сеть скупщиков номеров, обеспечить ее сверхчистым грэем и капсулами Переноса на случай экстренной эвакуации и убирать любого исполнителя так, что его смерть не вызывала никаких подозрений, нужны были почти неограниченные возможности – такими на континенте обладал только Департамент защиты сознания. Он и был той структурой, что стояла за нелегальной торговлей номерами; «Кэл-Корп» с его налаженным конвейером был всего лишь удобным инструментом. Для оперативной разработки такого уровня, сказал Ванхортон, нужны совсем другие ресурсы. У Касси, руководившей в Департаменте целым направлением, такие ресурсы были; именно поэтому Ванхортон и отправил Дрейка к ней. Дрейка бросило в жар. Мог ли начальник одного из оперативных отделов знать, что лестница, по которой в ходе нелегального расследования предстоит вскарабкаться его подчиненному, уходит на самый верх Департамента? Ванхортон не теряет сотрудников, вспомнил Дрейк. Ванхортон не стал бы выводить его на Касси, если бы знал, чем она занимается на самом деле: в их предпоследнюю встречу у него в руках был пистолет с глушителем, и нажать на спуск было бы гораздо проще. Ши Вонга курировал не Ванхортон – вряд ли тогда он смог бы отправить на смерть сотрудника, за жизнь матери которого заплатил собственным сыном. Ванхортон ничего не знал. Он даже не знал, что у него на окне лежит чип с данными из «Кэл-Корпа». От этой мысли Дрейк едва не завыл в голос. Касси недаром занимала высокий пост в Департаменте – в эти трехмерные шахматы она играла вдохновенно и безжалостно, как настоящий гроссмейстер. А он – он своими руками отправил ей сообщение, где искать единственную имевшуюся у него улику. Волна затянула его под себя, накрыв тяжелым пенящимся барашком. Дрейк забился, с трудом ворочая руками и ногами, которых уже почти не чувствовал. Он должен выбраться, чтобы предупредить Ванхортона. Эта мысль придала ему сил; он нырнул, пропуская очередной барашек над головой, и почувствовал, что ноги уперлись во что-то твердое. Это была изъеденная волнами бетонная плита, оставшаяся от первой линии волнорезов. Отлив обнажил обломки блоков, и Дрейк чудом не разбился о них, барахтаясь в темноте. Тут можно было стоять, пока не начнется прилив. Вцепившись в плиту вконец онемевшими пальцами, Дрейк нащупал ногами выемку, в которую можно было упереться, и закрыл глаза. Волны с тяжелым ворчанием разбивались о бетонные скелеты, обдавая его ледяными брызгами и норовя оторвать от опоры, как моллюска, прицепившегося к скале. Холод уже не пробирал до костей – он просто был и внутри, и снаружи. Дрейка клонило в сон; он то и дело с головой окунался в стылый черный туман, просыпаясь от стука собственных зубов и глядя сквозь мутное облако туда, где над берегом всё еще скользили лучи полицейских прожекторов. С рассветом запаянные в пластик тела Фионы и Ши Вонга наконец погрузили в специальный отсек, и три полицейских аэромобиля, взлетев над дамбой, растворились в розоватом небе. Вода прибывала; выждав еще минут двадцать, Дрейк оттолкнулся от опоры и поплыл к опустевшему причалу. Если бы не прилив, ему вряд ли хватило бы сил забраться на бетонную площадку. Лежа на спине и с хрипом глотая воздух, он сунул негнущиеся пальцы в карман и вытащил коммуникатор. Стекло треснуло, под экраном перекатывалась вода. Дрейк разжал руку, и набежавшая волна слизала с ладони бесполезный кусок стеклопластика. Не сразу, но он смог подняться. Дорога через тоннель по мосту до станции заняла у него почти час. Цепляясь за поручни и с трудом переставляя ноги, он поднялся по технической лестнице на перрон и огляделся в поисках электронного табло с расписанием. Сенсорный новостной экран ожил, среагировав на движение его головы. Картинка была ночная: отражаясь в темных пустых окнах финансовых высоток, за металлическим декоративным ограждением полыхало здание жилого комплекса, разваливаясь на глазах. Дрейк машинально перевел взгляд на бегущую строку внизу экрана: огонь распространился так быстро, что никого из жильцов не успели эвакуировать. Прибывшие на место бригады пожарных констатировали полное разрушение здания через шестнадцать минут после возгорания; скорость распространения и сила пожара заставляют подозревать, что виной всему было взрывное устройство, установленное в одной из квартир. «Она этого не сделает». Это был последний ход Касси в игре, после чего партию можно было уже не доигрывать. Данных из «Кэл-Корпа» больше не существует – зато у сотрудников Департамента есть запись с дронокамер соседней высотки, где он, Дрейк Холуэлл, проникает в квартиру Ванхортона – предположительно, с целью установки взрывного устройства. Теперь его даже не надо было убирать: единственный человек, знавший о расследовании Дрейка и способный подтвердить его невиновность, сгорел в собственной квартире – из-за него, Дрейка. Лестница, по которой он карабкался вверх, упиралась в Департамент, и доступ туда был закрыт для него навсегда. Пошатнувшись, Дрейк ухватился за металлические поручни и, глядя на пылающий экран с сенсорной поверхностью для распознавания лиц, заплакал. Глава 24. Эштон Различать по цветам чужие мысли и намерения оказалось довольно просто. Гораздо труднее было научиться проигрывать с этим знанием. Тело Эштона упорно отказывалось подставляться под лезвия и шипы, которых его сознание с легкостью могло избежать. Сок водяного дерева, что давали дракам перед боем, действовал как стимулятор, временно обостряя все реакции и инстинкты – в том числе и дар ищейки. Тушка Эштона беззастенчиво пользовалась этим даром для выживания, так что, выходя на Арену, он сражался не столько с противниками, прокручивавшими у себя в голове каждый шаг перед тем, как на него решиться, сколько с самим собой. Это было утомительно. В детстве отец учил его играть в шахматы на сенсорной голографической доске, считывающей направление взгляда, чтобы передвигать фигуры. По мнению врачей, это укрепляет глазные мышцы, служа профилактикой детской амблиопии. Зрение у Эштона было отличное, а вот Элизеус Герингер быстро уставал и прерывал партию под предлогом разговора со сложным пациентом. После того как отец уходил к себе в кабинет, Эштон еще минут сорок сидел над доской, вглядываясь в полупрозрачные фигуры, мерцающие над поверхностью, и пытаясь восстановить логику, по какой отец передвинул слона на H7 и бросил его там умирать. Слона было жалко, а последовательность жестоких и точных действий, которая привела его на грань гибели, казалась бесчеловечной. Кончалось всё тем, что Эштон доигрывал партию за двоих, притворяясь, что намерения «противника» ему неизвестны, и стремясь сохранить жизнь как можно большему количеству черных и белых фигур. Но всякий раз к концу партии что-то внутри него выбирало какую-то одну сторону – и принималось легко и кровожадно крушить другую, реагируя на каждый замысел «соперника», как сенсорная поверхность доски – на малейшее движение глазного яблока. Нечто подобное происходило теперь на Арене. Эштону стоило огромных усилий вести бой так, словно он ничего не знал о своих противниках. Он пробовал закрывать глаза, но его сознание продолжало видеть движение и запах чужих намерений так же ясно, как если бы он смотрел на врага в упор. Всё, что ему удавалось, – это замереть ненадолго, чтобы брошенное в него копье прошло по касательной, слегка оцарапав вздернутый спинной гребень. Но вот разъяренное этим обманом тело обычно заканчивало бой в несколько минут. В отличие от Сорок первого, Эштон никогда не был ловким убийцей. Всё, что он делал на Арене, вызывая восторженный рев у доверху забитых лож, получалось у него исключительно благодаря дару ищейки и соку водяного дерева. Без них он мало чем отличался от остального молодняка, движимого всепоглощающим страхом смерти. Этого никто не понимал. Все, даже надсмотрщики, были уверены, что Сорок первый оказался блестящим учителем, сумев передать Эштону навыки боя, которые сам оттачивал долгие годы. Так думала и Двести пятая. Вечером, когда их привезли обратно в Ангар, она проскользнула между укладывавшимися на подстилки драками и легла рядом, уместив небольшое тело в продолговатую выемку, пахнувшую пылью и высохшей чешуей. Эштон зашипел, поднимая гребни, словно она с размаху наступила ему на лапу. Двести пятая вздрогнула, но не сдвинулась с места. – Ты что-то сделал там, на Арене, – тихо сказала она, глядя на него холодными драгоценными глазами. – Я хочу уметь так же. Широкая ссадина вдоль ее левого гребня понемногу затягивалась тонкой чешуей, рана на бедре почти заросла: Двести пятой удалось зализать ее еще в колодце. – Я не сделал ничего особенного, – сказал он, отворачиваясь от ее взгляда, пронизывающего, как ветер на берегу. – Ты сама их всех убила. Двести пятая не стала спорить, но и не отвела глаз. Даже засыпая, Эштон чувствовал место у себя на затылке, пониже чипа, куда она смотрела. Теперь она всюду ходила за ним по пятам – так же, как он когда-то ходил за Сорок первым, мешая бегать к продовольственным складам. Проведя так дней десять и крепко оголодав, Эштон понял, что проще всего сделать ее своей преемницей. Но для этого надо научить ее драться и побеждать – а это была задача, за которую он даже не знал, как взяться. Эштон не доверял Двести пятой – но еще меньше доверял себе. Его тело выживало само, он понятия не имел, как оно это делает. Он не мог обучить ее тактике и стратегии ведения боя, потому что сам не имел ни тактики, ни стратегии; только чужие мысли позволяли ему вести бой на пару шагов впереди, там, где исход поединка уже решился. Сорок первый разбирался в человеческих сознаниях; Эштон просто их видел. С каждым новым боем – даже тренировочным – он всё яснее понимал разницу между «видеть» и «читать», о которой говорил старичок в синем комбинезоне. Иногда – очень редко – ему всё же удавалось ускользнуть от вездесущего взгляда Двести пятой. Тогда Эштон мчался к складам, не разбирая дороги. Он научился различать продукты по вкусу и питательности. Фрукты и другая растительная пища бодрили, но почти не насыщали. Продолговатых яиц хватало на дольше. Самыми питательными были толстые полосатые личинки с мягкими лапками, похожими на шевелящиеся волоски. Личинки назывались «нари», и ели их живыми. Их надо было высасывать через единственное круглое отверстие, тщательно избегая острых костяных пластин, расположенных внутри: с их помощью личинки вгрызались в стволы деревьев, питаясь соком и смолой до тех пор, пока не наступал период окукливания. Тогда их толстая мягкая кожа твердела, превращаясь в броню, а потом раскалывалась, выпуская наружу полупрозрачное существо, целиком состоящее из тонких хитиновых крыльев. Оторвать личинку от ствола, не убив при этом, можно было только перед самым окукливанием, поэтому в Городе нари были редким и дорогим деликатесом. Если дела Ангара шли хорошо, Халид заказывал их у торговцев с Периферии. Самые толстые отправлялись на стол к мастеру Сейтсе, а парочка полудохлых тайком перепадала Эштону. С некоторых пор Халид выделял его среди остальных, давая поблажки на тренировках и подкармливая личинками нари. Пару раз, проходя мимо, он даже почесал Эштону место между ноздрями – тело отзывалось на осторожное прикосновение легкими мурашками, заставляя Эштона жмуриться от удовольствия. Особой загадки в этом не было: Халид был благодарен ему за доставку активатора, который помог освободить Сто шестьдесят пятую. Время от времени Эштон видел ее среди поставщиков, приезжавших с Периферии на своих пропыленных гиросферах. Она спрыгивала на землю и просто стояла возле своего товара, поводя головой и перебирая тонкими хитиновыми лапками, пока не подходил Халид. Они перебрасывались ничего не значащими фразами, Сто шестьдесят пятая забиралась обратно в гиросферу, а Халид подзывал рабочих драков разгружать ящики с фруктами. В такие моменты даже с плотно закрытой пастью Эштон чувствовал острое счастье, переполнявшее сознание прима. Его обычный охристый запах становился горячим и сладким – так пахнет хлеб, только что вынутый из печи. Даже не глядя в сторону гиросферы, в которой сидела его Иффи-фэй, Халид всё равно ощущал ее присутствие, и оно заставляло его маленькие темно-красные глазки блестеть, как две капельки крови. Иногда, засмотревшись на них, Эштон думал о Мие. Он представлял, как она входит в Ангар в какой-нибудь нелепой тушке, лишенная всего, что он когда-то знал в ней и любил, и смотрит на чешуйчатую фиолетовую рептилию с алыми костяными гребнями, припавшую к земле перед броском. Чем бы пахло ее сознание, кроме страха за свою жизнь? Чем оно пахло там, на Земле, в тот момент, когда она прошептала, что умрет вместе с его сыном? Он бы дорого дал за то, чтобы никогда этого не узнать. Впрочем, напомнил себе Эштон, он и так уже заплатил за свое незнание жизнью Мии – и целой вечностью сожаления и раскаяния, простиравшейся перед ним, как бескрайняя гладь океана. Мия никогда не сможет попасть на Гарторикс; лишив ее бессмертия, он получил эту долбаную планету в свое полное распоряжение. – …Ты не сможешь бегать от нее постоянно, – хрупкий голос бесцеремонно прозвучал у него в голове. Эштон обернулся и увидел, как старичок хлопает по штанине синего комбинезона, выбивая пыль и песок из швов. – Я уже от нее сбежал, – неприязненно произнес Эштон. Манера старичка вклиниваться в ход его мыслей так, словно это был популярный интерактивный подкаст, с каждым днем раздражала его всё больше. – Непохоже, – хмыкнул старичок, глядя куда-то влево. Проследив за его взглядом, Эштон увидел Двести пятую, которая сидела у дальнего рабочего барака, не сводя с него желтых блестящих глаз и поджав под себя лапы, как кошка возле мышиной норы. Чертыхнувшись, он скользнул вдоль стены и завернул за угол, протиснувшись между двумя складскими бараками, чтобы выйти с другой стороны двора. – Тебе надо сделать ее ученицей, – сказал старичок, размеренно шкрябая по песку у него за спиной. – Так просто она от тебя не отстанет. – Я ничего не умею, – прошипел Эштон. – Чему я могу ее научить? – Например, драться с ищейкой, – старичок как будто пожал плечами прямо у него в голове. – Вдруг это ей пригодится. – На Арену ищеек не допускают, – буркнул Эштон и поневоле задумался. Это была интересная мысль – научить Двести пятую сражаться именно с ним. Так можно лучше понять себя и взглянуть со стороны на свои боевые навыки. Это бы помогло ему отделить наконец дар ищейки от всего остального, что умело его смертоносное тело… Тонкий запах голубоватой тревоги смешался с горячим охристым счастьем, разлитым по внутреннему двору, и выдернул Эштона из размышлений. Иффи-фэй дернула плечами, словно встряхивая несуществующие гребни, и коснулась плеча Халида одной из хитиновых лапок. Электрический разряд, взорвавшийся в сознании прима, чуть не сбил Эштона с ног. – Хвала Старейшему, – прошептала Иффи-фэй, не разжимая губ. – Они уже выбрали тушку.