Шипастая голова, покрытая переливчатой фиолетовой чешуей, заняла всё пространство под куполом. Из приоткрытой пасти, полной острых загнутых внутрь зубов высотой в три этажа, выстреливал узкий раздвоенный язык, каждый раз почти достигая перил гостевой ложи. Хищное тело то ли варана, то ли какой-то другой рептилии с длинным острым хвостом и красными колючими гребнями припало к земле в охотничьем ожидании. В наступившей мертвой тишине Мия услышала собственный свистящий выдох. Рептилия чуть повернула голову; алый светящийся глаз с вертикальным змеиным зрачком уставился на нее – и вдруг посмотрел вглубь, туда, где что-то живое внезапно забилось навстречу этому смертоносному взгляду, вертясь во все стороны в отчаянной попытке выбраться на поверхность. Мия вздрогнула от неожиданности и отшатнулась. В глубине алого глаза отразилась вторая рептилия – с ярко-зелеными иглами, вставшими дыбом. Фиолетовая рептилия взмахнула хвостом, и трехгранное острие вошло в мягкое брюхо зеленой, расплескав по всему шару Селесты густую пурпурную кровь. Многотысячный зал захлебнулся криком. Резкая боль прострелила Мию под ребрами. Она прижала руку к животу – и что-то оттуда мягко толкнулось в ладонь, еще и еще, наполняя ее ощущением жадной горячей жизни. Внутри шевелился ее ребенок. Мия попыталась нащупать головку, или пятку, или что-нибудь, за что можно было держаться, пока ему не перестанет быть страшно и неудобно, пока он не успокоится и не уснет. В зале кричали люди; многие сползли на пол, закрывая лицо руками. Мия сидела, тихонько покачиваясь из стороны в сторону, и баюкала свой толкающийся живот. Я с тобой, малыш. Не бойся, я никогда никуда не денусь. Я здесь, с тобой. Под вспыхнувшими софитами даже Калипсо выглядела растерянной. Она обернулась к Дереку, пошатнувшись на тонких шпильках. – Насколько я понимаю, – медленно произнесла она, – кто-то из этих… существ – ваша супруга? – Та, которую убивают, – кивнул Дерек. – И кроме меня, на Гарториксе у нее никого нет. – Вы пока еще не Гарториксе, – Калипсо слегка улыбнулась, и Мия впервые заметила, что чешуя на ее длинном вечернем платье переливается фиолетовым и зеленым. – Откуда вы знаете, что именно это ваша жена? – Ниоткуда, – Дерек пожал плечами и вдруг поднял голову и посмотрел прямо на Мию – так, словно с самого начала знал, где она сидит. – Ты просто решаешь, что это твоя жена, и всё. Как в тот день, когда вы обменялись согласием. Его взгляд снова был бесцветным и цепким, как тогда, когда она впервые увидела его в «КК» сквозь серебристые пары грэя. Он явно хотел ей что-то сказать, но внутри всё никак не успокаивался ребенок, и Мия в конце концов отвернулась, машинально взглянув на табло. Над зеленой и серебристой колонкой горела цифра: девять с половиной миллиардов. Не веря своим глазам, Мия смотрела, как они превращаются в десять, потом в десять сто и в десять сто пятьдесят. Счетчик остановился на десяти миллиардах и ста шестидесяти четырех миллионах зрителей. В ту же секунду свет в зале погас, и над Ареной разнесся торжественный голос Калипсо Скай: – По итогам голосования… номер с правом Переноса в течение пяти дней… получает… Громкий хлопок под куполом заставил зал вздрогнуть. Сверху посыпалось серебристое конфетти – прямо на голову ослепленному софитами Дереку, и чистый стальной голос Калипсо пронзил пространство насквозь, от пола до потолка. Калипсо пела, на глазах переставая быть женщиной. Это тоже было частью представления – финальная трансформация в гротескного двойника победителя. Длинные белоснежные волосы упали к ее ногам, обнажив гладкий блестящий череп с острыми мальчишечьими скулами и широкие мужские плечи под тоненькими бретельками платья. Само платье переливалось зеленым и серебристым, подчеркивая плоскую грудь и узкие бедра Калипсо, которые раньше скрывала волна волос. Длинные руки с рельефными бицепсами и большими ладонями раскрылись навстречу дронокамерам, роившимся над Ареной, и огромный голос андрогина, лишенный пола и возраста, заполнил Селесту, заставив ее завибрировать. Под куполом снова зажглось табло с финальными цифрами. Разница между серебристой и зеленой колонками была в четырнадцать тысяч голосов. Это были те, кто подключился и забыл проголосовать или просто смотрел Лотерею одним глазком, не желая участвовать в корпоративной торговле чужими эмоциями. Процент этих зрителей увеличивался с каждым миллиардом подключений; после восьми миллиардов он становился статистически значимым резервом для финального буста – при условии, что в кульминации происходило нечто по-настоящему грандиозное. «Я знала, что так получится», – прошептала Мия, но ее никто не услышал. Под заключительные аккорды песни ассистенты убрали с Арены инвалидный модуль, в котором дергалась и плясала Кайра. В полумраке было трудно понять, плачет она или смеется. Мия наклонилась вперед и вздрогнула, наткнувшись на взгляд Эмбер, полный обжигающей ненависти. Мия смотрела на нее, не в силах отвести глаз. Эмбер приоткрыла рот и старательно, по-ученически, прошептала одними губами: – Чтоб. Ты. Сдохла. Не могу, неизвестно кому вдруг сказала Мия, вжимаясь в кресло, и отчаянно замотала головой. Не могу, у меня ребенок. Усилием воли она перевела взгляд на Арену – туда, где на Дерека, пристегнутого к специальному креслу, уже надевали датчики для получения номера. Церемония проходила в прямом эфире и была финальной точкой трансляции: миллиарды зрителей должны были убедиться в том, что их голос действительно изменил чью-то жизнь. Калипсо наклонился к Дереку, пробежав крепкими длинными пальцами по его небритой щеке и шее. – Как вы себя чувствуете? – спросил он, заботливо улыбаясь. – Хорошо, – растерянно произнес Дерек. – Только голова кружится… Калипсо кивнул, и один из ассистентов подошел к креслу сзади, держа наготове пистолет с ампулой стабилизатора. – Поздравляю, Дрейк Холуэлл, – вкрадчивый голос Калипсо наполнил огромный зал и повис в воздухе, как серебристое облако грэя. – Вы получили номер. Когда бы вы хотели совершить свой Перенос? Дерек слегка повернул голову и посмотрел наверх – мимо лица Калипсо, склонившегося над ним, мимо бьющих прямо ему в глаза студийных софитов. Дронокамеры, зависшие в воздухе, проследили направление его взгляда, и над Ареной появилось голографическая проекция рыжеволосой женщины с тремя ярко-зелеными прядями, скрученными в тугие пружины. Легкое платье колыхалось вокруг нее от сквозняков, словно она лежала на мелководье в ленивом теплом прибое. Перепутанные ресницы женщины задрожали, и Мия с удивлением увидела, что она плачет, прижимая ладони к пока еще небольшому животу. Эпилог Иногда мне кажется, что всё это просто сон, только я никак не могу проснуться. Но потом хондровые деревья обступают меня, пульсируя теплыми жилами, набухшими красной смолой, я чувствую, как пружинит под лапами пористая земля, и мне снова становится хорошо. Здесь, в лесу, я почти не замечаю тумана, сквозь который смотрю на мир. Туман застилает мне взгляд всегда – кроме тех моментов, когда приходится убивать. Тогда всё становится ослепительно четким – на короткое время, лишь для того, чтобы забрать чью-то жизнь, сохранив при этом свою. До того, как пришел туман, мне не приходилось убивать так часто и много. У меня были другие занятия. Здесь, в лесу, я почти вспоминаю их, потому что туман отступает, превращаясь в холодный клочок непонятно чего, забившийся глубоко под рёбра. Я знаю, что этот клочок уже несколько раз спас мне жизнь, но не понимаю, чего он хочет. Зачем я ему. Почему он не отпускает меня на волю. Зачем стремится назад, в город, пахнущий металлом, испражнениями и смертью. Он хочет вернуться туда, но здесь, под зеленым небом, лежащим на красных кронах, я сильнее, чем он. Во всяком случае, пока. С хрустом разгрызаю нежные косточки птенца. Это последний; головы двух других уже обглодали шайры, перебирая паучьими лапками и светя во все стороны россыпями небольших бледно-желтых глазок. Шелковистые перья разбросаны по прогалине; через несколько дней их заберет земля, впитывающая всё, что не может расти и двигаться. Обескровленная туша самца глока пойдет на корм дхартхам: я уже чувствую запах гниения, пробивающийся из-под пурпурно-сизого оперения. За деревьями мелькает бело-голубой силуэт. Он ничем не пахнет и не оставляет следов; может, поэтому не считает нужным скрываться. У него есть палка, похожая на копье, но он еще ни разу не воспользовался ею по назначению, предпочитая скрести одним концом землю. От этого звука у меня поднимаются гребни, и в горле рождается угрожающее рычание. Мне хочется догнать его и вцепиться зубами в глотку, но он предусмотрительно не подпускает меня на расстояние, достаточное для броска, перемещаясь от дерева к дереву быстрее, чем я успеваю сгруппироваться. Он следует за мной повсюду. Мои гребни, которые белое солнце делает ярко-зелеными, в тени хондров практически неразличимы. Я знаю, как регулировать температуру тела, чтобы чешуя отражала поменьше света, сливаясь с густой листвой. Но силуэт каким-то непостижимым образом всё равно находит меня – всякий раз, хотя я забираюсь всё глубже в лес, туда, где даже серокожие рогатые нгоны не могли бы меня найти. При его приближении туман у меня под ребрами оживает, и я чувствую липкие холодные ручейки, расползающиеся во все стороны из брюшины. Тогда я бросаюсь вперед, подняв гребни и пытаясь дотянуться до него хвостом, – но силуэт ускользает, мелькая за деревьями и маня за собой. Он преследует меня – или это я преследую его, наворачивая круги по хондровой роще, из которой он не дает мне выбраться. В конце концов я сдаюсь и иду за ним – послушно, как за своим нгоном, только что не мурлыча. В наступивших багровых сумерках силуэт выводит меня на лесную прогалину, и запах металла и смерти едва не сбивает меня с ног. Три деревянные конструкции увязают в пористой красной земле. Через несколько дней земля проглотит их без остатка – как почти проглотила два полуобглоданных трупа в нелепой металлической чешуе, лежащих неподалеку. Над тем, что торчало из чешуи, хорошо потрудились дхартхи: их узкие шестипалые следы видны между узловатыми корнями хондров. Еще один труп лежит за деревьями. Отсюда его не видно, но приторный запах гниющей плоти стоит в воздухе, смешиваясь с сухими листьями и пряной смолой хондра. Ощетинившись гребнями и держа наготове хвост, я крадучись пересекаю прогалину. Дхартхи – ночные звери, но голод и обилие тухлого мяса может выгнать их из пещер и днем. Каждая из них в отдельности не представляет угрозы для хищника вроде меня, но, сбившись в большую стаю, они становятся смертоносными. Где-то рядом есть еще трупы, не впитанные землей. Я иду на запах гниения, следя за бело-голубым силуэтом: он держится слева и немного сзади, на самой границе зрения, как песчинка, которую я никак не могу вытряхнуть из глаза. Вместе мы выходим на прогалину поменьше. Два больших полых панциря с высохшими хитиновыми лапками уже наполовину погрузились в землю. Рядом с ними торчат вросшие в землю мешки, наполненные застывшей смолой хондра. Лесная живность дочиста выскребла панцири, не побрезговав даже ядовитой подгрудной железой. Я чувствую, как туман у меня в подбрюшье поднимается вместе с незнакомой холодной мыслью: их можно было законсервировать и продать на запчасти. Эта мысль не моя. Я не знаю, что такое «запчасти», и что это значит – «законсервировать», но почему-то один за другим выдергиваю из земли мешки со смолой и несу туда, где тонут в земле три деревянные конструкции. Колёса одной из них всё еще наполовину торчат наружу. Я сбрасываю с нее всё, что навалено сверху, с трудом пролезаю под ней и упираюсь плечами в ось. Напрягая все силы, пытаюсь встать и выпрямить ноги. Перепончатые лапы уходят глубоко в землю; железная ось давит на гребни, стирая их в кровь. Я хрипло рычу от боли и упираюсь еще сильнее – пока, наконец, красная пористая земля с медленным чавканьем не выпускает из себя колёса и я не падаю мордой вперед, глотая пропитанный гнилью воздух. Силуэт наблюдает за мной, пока я гружу мешки и продеваю голову в неудобные кожаные ремни, прикрепленные к передней планке. Я не знаю, зачем я это делаю, но чувствую, что так хочется силуэту – или волнующемуся во мне туману, которого с каждой минутой становится всё больше. С усилием волочу всё это вперед, иногда застревая между деревьями, – всё дальше от трупов, медленно растворяющихся в земле, и всё ближе к чему-то другому, от чего у меня на загривке дыбом встает чешуя. На закате белого солнца я выхожу из леса. Край раскаленного диска всё еще виден над вершинами деревьев, но багровые сумерки уже опускаются на бескрайнее поле, заросшее остролистыми кустами коэ. Любопытные шайры шебуршатся в густой траве, блестя глазками с безопасного расстояния. Туман тащит меня вперед, и я перехожу на легкую рысь, распугивая мелкую живность в зарослях. Далеко впереди виднеется мерцающий серебристый купол. В багровых сумерках он похож на вздувшийся кровавый пузырь, готовый вот-вот лопнуть. Я вспоминаю: когда-то он уже виднелся вот так, из зарослей коэ, только они были гораздо выше и гуще, чем теперь, и подступали к воротам почти вплотную. В руке у меня было копье с костяным наконечником, а подо мной – покрытая скользкими перьями птичья спина, и мои голые серые ступни с длинными гибкими пальцами упирались в выступающие из-под крыльев косточки. – У Лесных ворот тебя уже видели, – произносит вдруг силуэт. – Там могут быть вопросы. Я спотыкаюсь и оборачиваюсь. Он стоит рядом со мной, опираясь щетинистым подбородком на свою палку. У него пронзительные глаза цвета воды в Источнике, каких не бывает у живых существ. Я вспоминаю, что дальше, к югу отсюда, есть другие ворота – с другими привратниками, которые меня никогда не видели. Половины добычи, которую я везу, с лихвой хватит, чтобы заплатить за молчание. Туман поднимается изнутри, принося с собой новые знания, больше похожие на чьи-то сны. Мне нужно туда, под серебристый купол, скрывающий что-то важное, что я никак не вспомню. Послушно иду через поле, стараясь держаться подальше от купола и от стены, ощетинившейся металлическими шипами. Заросли коэ постепенно сменяются пологими холмами из пористого известняка. Это территория дхартхов, в этих холмах они роют себе пещеры. Оставаться здесь на ночь, особенно в одиночку – чистое самоубийство. Багровое солнце клонится к горизонту, и я ускоряю шаг: после второго заката ворота запрут до утра. Наконец впереди появляются створки, обшитые толстыми металлическими листами. Они еще открыты; за ними стоят пять или шесть привратников с арбалетами и виднеется пустынная улица, упирающаяся в низкие глинобитные домики. Я огибаю ближайший холм, чтобы выйти на вымощенную камнями дорогу, за которой наблюдают привратники. С подветренной стороны на склоне до сих пор заметны древние пали – вырытые лопатками из красной кости маадуна продолговатые выемки, в которых так удобно прятаться с оружием наготове. Отсюда можно целыми днями наблюдать за Городом – и за теми, кто его охраняет. Туман поднимается, заполняя меня целиком, и я вспоминаю, зачем иду. Там, под мерцающим серебристым куполом, всё еще спрятан мой дар ищейки. Я оборачиваюсь. Старичок в синем комбинезоне смотрит на меня, опираясь на ручку швабры. Он ждет, пока я выйду на дорогу и меня смогут увидеть привратники. – Кто ты? – говорю я, чтобы хоть ненадолго оттянуть неизбежное. – Как тебя зовут? – Рад, что ты наконец спросил, – он улыбается, и его белые брови трепещут от ветра, которого я не чувствую. – Можешь называть меня Старейший. Конец первой книги * * * notes