— По лестнице. — И пошла в трусах по улице? — А что делать! — Тузуз-Лотрек! И как прохожие? — Никто не обращал на меня внимания. Даже обиделась. — Просто дни сейчас такие. А ты ловко по лестнице лазаешь. — У меня был второй разряд по гимнастике. И третий по легкой атлетике, по копью. — А разряда по шахматам у тебя не было? — Не было, а играть я умею. Но плохо. Я заберу свою юбку. — Можешь прохватить еще, что хочешь. — Прихвачу. 55. Карету мне, карету Лимона ушла. Борис еще раз проверил документы. Все на месте. Теперь можно уезжать. Только куда? Он вспомнил номер телефона своей партнерши по театру Юли Недобитовой и набрал междугороднюю. Через час раздался звонок. Он снял трубку и услышал знакомый веселый голос: — Слушаю вас. — Здравствуй, Юленька! Это я, Борис. — Борис! Живой! — Живой. Как у вас дела? — У нас? У нас всё как обычно. Худрук болеет. Сам понимаешь, что за болезнь. — Понимаю. Кто у руля? — Никто. «Три сестры» вчера играли без Тузенбаха? — Совсем без Тузенбаха? — Совсем. — Ну ладно без одной сестры, тут бы и никто и не заметил, а то без Тузенбаха. — Тут у нас такое творится! Приезжай. — Я бы приехал. Но после того, что было… — А ничего не было. То, что мы с тобой делали, теперь очень даже в почете. Смольников — в Москве. Поставил «Кармен». Так там в последнем акте Тореадор душит Кармен. Я была на спектакле. Очень впечатляет. Прямо мороз по коже. Спрашивает: «Молилась ли ты на ночь, Кармен?» и душит. Газеты писали, что это его очередной шедевр после «Ромео и Джульетты». — Это после наших «Ромео и Джульетты»? — После наших. А ты боишься приезжать. Теперь такой прогресс в искусстве, страшно подумать. Его «Кармен» признан лучшим спектаклем года. — Я рад за него. — Теперь он в Большом «Онегина» ставит. Представляешь, у него Ленский убивает Онегина. — Очень неожиданно. А как же: «Куда, куда вы удалились»? — Куда удалялись, туда и удалились. — Но в Большом! — А что Большой? Они там второй год «Игоря» без Кончака играют. Приезжай. Наш тебя встретит с удовольствием, он — старых правил. Послезавтра у нас в афише «На всякого мудреца», а Глумова нет. Сам понимаешь, Глумов — не Тузенбах, без него никак нельзя. Отменять придется. — Завтра я буду у вас. Не отменяйте. — Тогда всё отлично. — Целую тебя. Всем привет. Всем. Он повесил трубку: — Надо срочно ехать. Если уж Ленский убил Онегина! Денег на билет третьего класса должно хватить. А Онегину так и надо, дядю своего не уважал. Он набрал номер такси. — Такси, пожалуйста. Восточная улица 27, квартира 8. Минут через сорок пять? Хорошо. Через полчаса звонок. Борис открыл дверь. Перед ним стоял Треугольников: — Такси заказывали? — Треугольников! — Он самый. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Как твои дела? — Попал на виллу, а там мужика замочили. Пока отпустили. И я… — Понял, можешь не уточнять. Сидишь под подпиской и решил смыться. Друзей по камере не предают. Но, забыли… Полегчало нашей бабушке — пореже стала дышать. Кто у тебя следователь? — Кубик. — Этот обязательно посадит. Надолго. Умней тебя были и те сидят. — Вот я и на вокзал. — А вот туда тебе нельзя. Там тебя возьмут. — Да сейчас я вроде бы… — А наводка на тебя осталась. Я тебя километров на сто отвезу и там посажу на поезд. — У меня с деньгами не очень. — Не зря что ли мы с тобой одну баланду хлебали. Поехали. В войне главное не победа, главное в ней не участвовать. 17. Возвращение блудного сына 56. Путь к славе Пришедший после недельного отсутствия худрук встретил Бориса с распростертыми творческими объятиями. А когда тот рассказал ему о своих приключениях и показал удостоверение на имя Кузьмы Робинзонова, всплеснул руками: — Великолепно. Это же прекрасный псевдоним. Аристова уже забыли, и вообще… Аристов — это скучно. Публике надо что-нибудь запоминающееся. Робинзонов — это великолепно! На следующий день Борис играл Глумова, а через день — Беркутова в «Волках и овцах».