– Ладно. У меня есть бумажник с вашими отпечатками. И еще банкнота, которую вы всучили служителю. Вы скажете наконец, что вы взяли у Бронсона и где это находится? – Вы толкаете меня на ложь, капитан. – Что ж, толкну посильнее. Сегодня утром Бронсон в вестибюле отеля заказал телефонный разговор с Нью-Йорком. Помощник шерифа подключился к параллельной линии и услышал, что Бронсон рассказал своему собеседнику в Нью-Йорке, что некий Гудвин избил его и отобрал расписку, но он, Бронсон, все равно не отступится. Что вы на это скажете? – Во дают! – восхитился я. – Здорово сработано. Теперь нью-йоркским полицейским осталось только изловить таинственного собеседника, подвергнуть допросу с пристрастием и… – Спасибо за совет. Что это за расписка и где она? Я покачал головой: – Видно, помощник шерифа ослышался. Возможно, обидчика Бронсона звали Дудвин или Голдштейн, а может, Ди Маджио… – Как бы я мечтал врезать тебе по физиономии… Боже, какой бифштекс я бы из тебя сделал! – Бэрроу тяжело вздохнул. – Ты расколешься или нет? – Мне нечего больше сказать. Бэрроу повернулся к своему коллеге: – Билл, судья Хатчинс сейчас у себя наверху. Сбегай к нему за ордером на задержание Арчи Гудвина. И пошевеливайся, время поджимает. Я удивленно вскинул брови. Капитан слов на ветер не бросал. – Каковы условия обитания? – поинтересовался я. – Сносные. Правда, немного тесновато из-за ярмарки. Но в любой миг, как только решишься поболтать по душам… Вернулся посыльный с ордером. Я попросил разрешения взглянуть на документ, и мою просьбу уважили. Бэрроу забрал бумагу и предложил мне следовать за ним. Сопровождаемый полицейскими, я прошел по коридору до двери с табличкой «СТАРШИЙ НАДЗИРАТЕЛЬ». В комнате, чуть более опрятной, чем только что покинутая, за столом, где посреди разного барахла торчала одинокая ваза с цветами, сидел заспанный надзиратель. – Важный свидетель по делу Бронсона, – представил меня Бэрроу. – Его уже обыскивали. Я загляну завтра утром. В любое время дня и ночи, когда он захочет меня видеть, пошли за мной. Надзиратель взглянул на меня и гоготнул: – Зря ты не оделся скромнее, приятель. У нас тут прескверно по части камердинеров. Глава 17 Тюрьма определенно была памятником старины. Видимо, под нее отвели целое крыло первого этажа здания прокуратуры. Камеры располагались по обе стороны длинного коридора. Моя была третья от конца. Моим сокамерником оказался длинноносый кареглазый парень в синем костюме и с густой копной ухоженных волос. Меня привели около шести часов вечера, и я сразу заметил, что парень сидит и расчесывает шевелюру. Тусклый свет, проникавший из крохотного зарешеченного оконца под потолком, создавал довольно мрачную обстановку. Мы обменялись с длинноносым приветствиями, и он продолжал причесываться. – У тебя есть карты или кости? – спросил он вдруг. – Нет. – Они что-нибудь отобрали у тебя? – Они взяли мой нож. Он отложил щетку и кивнул: – Ты не можешь на них пожаловаться. А где ты на ярмарке работал? Никогда тебя не встречал. – Немудрено. Меня зовут Арчи Гудвин, и я из Нью-Йорка. Меня шантажируют. – Я присел на койку, покрытую грязным серым одеялом. – Забудь. А ты работал на ярмарке? – До вчерашнего дня. Играл в скорлупку. Есть хочешь? – Проглотил бы чего-нибудь… – Здесь кормят в пять. Обычные помои. Но если ты хочешь жрать и при бабках… – Валяй. Он подошел к двери, три раза постучал по прутьям железной решетки, выждал секунду и постучал еще дважды. Через минуту послышались неторопливые шаги. Когда они приблизились к нашей камере, мой новый приятель вполголоса, но и не таясь, окликнул: – Здесь, Тощий. Я засеменил к двери. Это был не тот надзиратель, что доставил меня сюда, а долговязый, жилистый и худой как щепка персонаж, с кадыком размером с гусиное яйцо. Я вынул бумажник Ниро Вулфа, достал два доллара и попросил два сэндвича с ветчиной и солодовый коктейль с шоколадом и желтком. Он даже глазом не моргнул, но, взглянув на купюры, покачал головой и сказал, что этого мало. Я расстался еще с парой долларов, добавив к заказу пять вечерних газет. Четверть часа спустя, когда он вернулся, я успел подружиться с моим соседом. Его звали Бэзил Грэм, и его познания об окружных тюрьмах были потрясающими. Я разложил сэндвичи на газете, которую расстелил на койке вместо скатерти. Когда был проглочен последний кусок, Бэзил сделал предложение, которое на корню погубило бы нашу зарождающуюся дружбу, прими я его. Его приготовления были простыми, но интригующими. Он вытащил из-под своего одеяла три чайные ложки и маленькую горошину, затем осведомился, можно ли воспользоваться одной из моих газет. Я кивнул. Положив газету на пол, он уселся на нее и разложил перед собой ложки. Под одну из них он поместил горошину и дружелюбно посмотрел на меня. – Я просто показываю тебе, как это делается, – сказал он. – Это поможет нам скоротать время. Иногда глаз оказывается быстрее, иногда – рука. Здесь испытывается не везение, а искусство. Твой глаз против моей руки. Возможно, ты победишь, но давай попробуем. Это несложно. Под какой ложкой горошина? Я ответил и угадал. Его проворные пальцы опять забегали, и вновь я угадал. Потом проиграл. Потом выиграл три раза подряд, он засуетился и напустил на себя недовольный вид. – Хватит, Бэзил. – Я покачал головой. – Я не такой уж умник, но зато отчаянный скряга. К тому же деньги, что ты заметил в бумажнике, не мои, но, даже будь они моими, я все равно жуткий жмот. – Но попробовать-то стоит. Я только хотел… – Я упрям, как стадо ослов. Он весело спрятал ложки и горошину, и дружба была спасена. В камере начало темнеть, и вскоре включили освещение, от которого стало еще мрачнее. Газету с кричащими заголовками об убийстве на ярмарке можно было читать лишь вблизи дверной решетки, через которую просачивался свет из коридора, поэтому скоро я отказался от этого вредного занятия и посвятил себя Бэзилу. Он явно был неплохой малый. Его схватили в первый же день работы на ярмарке и приговорили к солидному штрафу. Мои часы показывали без десяти восемь, когда вновь послышались шаги, ключ повернулся в замке и дверь распахнулась. Надзиратель, которого я видел впервые, произнес: – Гудвин? К вам пришли. – Он отступил в сторону, чтобы пропустить меня, запер дверь и указал направление по коридору. В комнате сидели трое: делано суровый Ниро Вулф, хмурый Фредерик Осгуд и встревоженный надзиратель. Я поздоровался. – Пойдем, Олли, подождем снаружи, – сказал Осгуд. Надзиратель что-то промямлил насчет правил, Осгуд вспылил, и они вышли. Вулф разглядывал меня, поджав губы. – Ну? – осведомился он. – Где были твои мозги? – Давайте, – с горечью начал я, – топчите ногами раненого пса. Но при чем тут мозги?! Отпечатки, а не мозги! Отпечатки моих пальцев на бумажнике! Да, я подкупил этого болвана десятью долларами Джимми Пратта. Это я вам когда-нибудь объясню, если меня не сгноят в темнице. Самое же главное, как утверждает полиция, что сегодня утром Бронсон говорил кому-то по телефону, что некий Гудвин избил его и отобрал расписку. Ха-ха-ха! Вам приходилось слышать бо́льшую чушь? Но они не считают меня убийцей. Только думают, что я что-то скрываю. Конечно, если бы я и впрямь забрал у Бронсона расписку и им удалось ее найти… – Раз ты ничего у него не брал, они ничего не найдут. Да, кстати… Он полез в карман и достал мой бумажник. Я внимательно осмотрел его, убедился, что внутри нет ничего лишнего, и засунул к себе в карман. – Спасибо. Легко нашли его? – Да. Все оказалось просто. После вашего ухода я рассказал мистеру Уодделлу о моем разговоре с Бронсоном… То, что счел важным для него. Когда он ушел, я позвонил в прокуратуру, но ничего выяснить не сумел. В конце концов я дозвонился до мистера Осгуда, и ко мне пришла его дочь. Ее тоже допрашивали, хотя и не столь пристрастно, как мистера Осгуда. Он трудный человек. Почему-то он вбил себе в голову, что ты устроил встречу его дочери с племянником мистера Пратта. Будь осторожен, когда он придет. Вдруг ему взбредет наброситься на тебя с кулаками? Он пообещал держать себя в руках, если я тебя обо всем расспрошу. – Прекрасно. Так вы пришли расспросить меня. А то я удивился, зачем вы пожаловали. – Во-первых… – Он заколебался, что случалось с ним крайне редко. – Во-первых, я тебе кое-что принес. Экономка мистера Осгуда любезно приготовила все это. Обернувшись, я увидел на столе огромный сверток в коричневой бумаге. – Напильники и веревочные лестницы? – предположил я. Вулф не ответил. Я развернул сверток и нашел внутри подушку, два одеяла и простыни. – Вот как, значит, обстоит дело. – Я повернулся к Вулфу. – Вы, кажется, упоминали мозги? – Замолчи! – сердито буркнул он. – Сроду такого не было. Я звонил всюду, обрывал телефоны, грозил, но мистер Уодделл как в воду канул. С тех пор как я узнал, что тебя задержали, он, видимо, нарочно скрывается от меня. А судья не может выпустить тебя под залог без санкции окружного прокурора. Фу! Залог за моего доверенного помощника! Погоди, я доберусь до него! Только придется немного потерпеть. – Ясное дело. Вы станете терпеть у Осгудов, а я в этой вонючей камере, в компании оголтелого уголовника. Клянусь, если он меня не прирежет, я спущу все ваши деньги в скорлупку. Что касается этих спальных принадлежностей, окажите любезность, верните их экономке. Одному Богу известно, сколько мне суждено проторчать здесь, и я не хочу с самого начала завоевать репутацию маменькиного сыночка. Авось переживу. – Ты говорил о деньгах. Это вторая причина моего посещения. – Знаю, у вас вечно нет денег. Сколько вам нужно? – Ну… долларов двадцать. Уверяю тебя, Арчи… – Ладно уж. – Я достал бумажник и великодушно протянул Вулфу двадцатку. – Только учтите, что я выйду отсюда вместе с клопами…