3. Коллегиальные решения по всем спорным вопросам, кроме даты освобождения заключенных и права заключенных на ношение предметов, которые могут использоваться для нападения или побега. 4. Запрещение локаутов. 5. Еда. (Под «едой» подразумевается питательный материал, потребляемый или поглощенный организмом и предназначенный для роста, работы, поддержания и восстановления жизненных процессов.) Такой еды нам не дают. 6. Проведение водопровода во все камеры. 7. Уничтожение всех животных мельче кролика. 8. Эмалированные параши с герметическими крышками – во все камеры. 9. Ежедневный осмотр постельных принадлежностей комитетом граждан, движимых заботой о благе общества; в состав комитета должна входить одна женщина. 10. Снабжение необходимым количеством комплектов шашек и домино. 11. Мыло без крапивной эссенции или чего-то другого, что в нем сейчас содержится. 12. Президент СЗКО назначает Банный комитет, наделенный полномочиями претворять в жизнь решения. Подписано 15 сентября 1938 года. Арчи Гудвин, президент Бэзил Грэм, вице-президент, секретарь и казначей и еще четыре подписи. Я остался неудовлетворенным. Для начала, конечно, неплохо, но ведь в нашем коридоре содержался двадцать один заключенный. – Мы должны сегодня же собрать сто процентов голосов, Бэзил, – решительно заявил я. – Ты, возможно, хороший вице-президент, секретарь и казначей, но агитатор из тебя никудышный. Ты еще никого не уговорил. – Все дело в том, – сказал он, отложив расческу, – что ты допустил три ошибки. Пункт девятый нужно сократить, убрав последнее требование. Им не понравится, чтобы женщина шаталась по камерам. Двенадцатый пункт вообще никуда не годится. Даже на свободе никто не любит, когда суют нос в чужие дела, в тюрьме же это особенно развито. Но самое скверное, что ты сулишь за каждого завербованного десять центов. Это сразу настораживает и затрудняет нашу работу. – Что-то я не заметил, чтобы ты особо перенапрягался. – Не груби. Я готов внести предложение. Слабо́ увеличить приманку до четвертака за голову? – Но ты же сказал… – Не обращай внимания. Так слабо? – Ну… – Я подсчитал в уме сумму. – Три семьдесят пять… Идет. – А в скорлупку играть не хотел! Что за странный мир. – Он встал и подошел ко мне. – Давай сюда ультиматум. Я выдрал из блокнота листок и протянул ему. Он бодро протопал к двери и выстучал на решетке условный сигнал. Минуту спустя появился Тощий, и Бэзил заговорил вполголоса. Я встал и приблизился к ним, чтобы послушать. – Предложение платить за каждого завербованного в союз десять центов меняется. Теперь будет четвертак. Напомни, что последний срок вступления в союз истекает в полдень, после чего прием прекращается. Скажи, что наш лозунг – братство, всеобщее избирательное право и свобода… – Всеобщее издевательство? – Нет. Избират… Ладно, скажи просто: братство и свобода. И если им не по вкусу требование о женщине, борце за благо общества и другие требования, то единственный путь изменить их – вступить в СЗКО, который уже организован и функционирует. Если они откажутся вступать, то все останется по-прежнему. И не забудь – президент заплатит тебе по двадцать пять центов за каждого подписавшего. – Двадцать пять? Без трепа? – Спрашиваешь! Обожди секунду. Раз уж ты теперь доверенное лицо, ты наделяешься правом вступления в союз. Только за это четвертак не получишь. Это неэтично. Верно я говорю, президент Гудвин? – Да. – О’кей. Вперед, Тощий. Не забудь, полдень – последний срок. – Бэзил уселся на койку и достал расческу. – Значит, говоришь, агитатор из меня никудышный? – ехидно спросил он. – Как агитатор – повыше среднего, – признал я. – Но казначей весьма посредственный. Ты склонен превышать кредиты. Я до сих пор не знаю, сколько членов насчитывал СЗКО в пик своего расцвета. Утром Тощий завербовал четверых новых членов, и я честно выплатил ему заработанный доллар. К десяти часам в союз вступило еще четверо, и он получил второй доллар, но затем я выбыл из игры, так как явился надзиратель и увел меня на очередное свидание. Бэзил предложил, чтобы я оставил ему доллар семьдесят пять на всякий случай. Я посоветовал проявлять больше доверия к своему президенту, тем не менее согласился с его доводами и раскошелился. Капитан Бэрроу с невозмутимым видом поджидал меня перед кабинетом старшего надзирателя. Он сухо указал мне, куда идти, и провел в противоположное крыло, к той самой двери, в которую я заходил во вторник в сопровождении Осгуда и Вулфа. Мы очутились во владениях окружного прокурора. Уодделл встретил нас, сидя за столом и прищурив глаза, от чего его пухлая физиономия казалась еще более округлой. Я промаршировал к столу и непочтительно брякнул: – Ниро Вулф хочет видеть вас, мистер. – Сядь на место, ты! – прорычал Бэрроу. Я сел и принялся демонстративно чесать бедро, потом плечо, бок и руку. – Ну так что? – спросил Уодделл. – Переменили свое мнение? – Да, – ответил я. – Полностью. Прежде я думал, что те, кто выступает с речами и пишет книги о тюремных реформах, всего лишь сентиментальные тупицы, теперь же… – Прекрати! – рявкнул Бэрроу. – И перестань скрестись. – Не будьте легкомысленны, – жестко сказал Уодделл. – Мы располагаем данными, что вы укрываете важные сведения по делу об убийстве. Они нам нужны. – Он стукнул кулаком по столу и нагнулся ко мне. – И мы их получим. – Извините, – ухмыльнулся я, – но я вынужден просить у вас прощения. Дело в том, что моя голова настолько занята мыслями о новом союзе, что я не в состоянии думать ни о чем другом, даже об убийстве. – Я стер улыбку со своего лица, ткнул в прокурора обвиняющим перстом и заговорил угрожающим тоном: – Ваша голова тоже скоро будет очень занята. Не надейтесь, что вам удастся легко отделаться. СЗКО уже набирает силу. Как вам понравится, если вас вышвырнут отсюда? – Не дурите! Неужели вы думаете, что у Осгуда такой большой вес в нашем округе? И что это за СЗКО? Я ждал этого вопроса, так как народные избранники всегда трепетно относятся к новым организациям. Поэтому произнес как можно более внушительным голосом: – Союз заключенных кроуфилдского округа. Я его президент. К полудню в союз вступят все заключенные. Наши требования включают… Я замолчал и приготовился дать отпор, поскольку Бэрроу вскочил и решительно шагнул ко мне, словно готовый меня ударить. Но на полпути он остановился и произнес с расстановкой: – Не бойся, здесь тебе ничего не грозит. А вот в подвале у нас все для этого оборудовано. Или в казармах. Заруби себе на носу и прекрати валять дурака. – Раз уж вы настроены так серьезно, – пожал я плечами, – то я вам кое-что скажу. Если хотите, конечно. – Когда мы с тобой покончим, сам поймешь, насколько серьезно. – Ладно-ладно. Во-первых, если вы думаете запугать меня подвалом, то вы настолько глупы, что вас не стоит и оплакивать. Это противоречит здравому смыслу, не вытекает из обстановки, и главное – я сам не согласен. Во-вторых, о том, чтобы не валять дурака. Вы сами начали ломать комедию. Вы не разбираетесь в людях. Есть, конечно, слабаки, которые не выдержат и расколются после ваших угроз, но, как по-вашему, сколько времени я продержался бы в качестве доверенного помощника Ниро Вулфа, будь я таким, как они? Взгляните на меня. Неужели не видно разницы? В-третьих, о сложившейся обстановке. Все настолько просто, что понятно даже мне. Вы полагаете, что мне известно нечто, что по праву должно принадлежать вам, благо вы расследуете убийство, я же настаиваю на обратном. Что мне остается делать при таких обстоятельствах? Держать язык за зубами. Что можете сделать вы? Только арестовать меня и освободить под залог с обязательством явиться по первому требованию. Вернусь на секунду к вашему замечанию о моем поведении. Вы заслужили эту комедию, поскольку сами вели себя как пара последних шутов. Вы не устали от моего монолога? Бэрроу сел на стол и посмотрел на Уодделла. Окружной прокурор сказал: – Мы не полагаем, что вам известны многие факты – мы в этом уверены. Так что это не комедия. Вы расскажете, что вам известно? – Мне нечего добавить. – Вы понимаете, какому риску подвергаетесь? Вы советовались с адвокатом? – Мне это ни к чему. Вы слышали мое выступление. Найдите юриста, который бы его опроверг. – Вы упомянули освобождение под залог. Я воспротивлюсь этому. Если же ходатайство удовлетворят, то сумма залога окажется столь велика, что будет вам не по карману. – Чушь собачья! Плевал я на сумму. Не забивайте свой крохотный мозг такими серьезными проблемами. Отец моей сестры – богатейший швейный магнат. – Ваш отец? – Я сказал – отец моей сестры. Связи моей семьи вас не касаются, тем более что они слишком сложны для вашего ума. Кстати, он заодно еще и отец моей матери, поскольку этой ночью, разговаривая по телефону, моя любезная сестрица была одновременно и моей матерью. Но он не мой отец, так как я его в глаза не видел. Бэрроу выгнул шею и с сомнением воззрился на меня. – Не знаю, – начал он, – может, нам следует показать его доктору Сакетту… – Это обойдется нам в пять долларов, а он того не стоит, – возразил Уодделл. – Отведи его назад в камеру. А если он опять начнет юродствовать со своим СЗКО, прикажи Олли посадить его в одиночку. И пусть Олли проверит… Дверь распахнулась, и вошел Ниро Вулф. Он выглядел ухоженным и отдохнувшим, в чистой желтой рубашке с коричневым галстуком в полоску, но в нечищеных ботинках. Я сразу обратил внимание на все эти мелочи, пока он только шел по комнате своей обычной неторопливой походкой беременной утки. Я тут же начал яростно чесать ногу. Вулф остановился и спросил: – Что ты делаешь? Что случилось?