— Волшебница, — прошептал Никк. Еще бы знал он, как этой волшебнице помочь… Остановившись у пешеходного перехода, Аня начала раздавать газеты прохожим. Даитьянина кольнула ее тревога. «Смотри внимательно», — напомнила Аня. Ее глаза бегали по людям, ища одного, сердце билось чуть быстрее обычного. «Я всегда внимателен». Новый укол тревоги. Из-за поворота к светофору шагал Александр. Ровно в десять пятнадцать, как и всегда. В одной руке потрепанный кожаный портфель, в другой кофе, который отец Ани поспешно заглатывает на ходу. Анино волнение достигло пика и оглушило Никка, как ледяная лавина. Он даже забыл об осеннем зное. Подойдя к светофору, Александр увидел Аню и улыбнулся ей, но в этой улыбке было не больше любви, чем к продавцу, у которого нашлась сдача с крупной купюры. — О, здравствуй, Анюта! — отец взял газету из ее рук. — Спасибо, с тобой можно часы сверять. «Кто бы говорил», — мысленно проворчал Никк. — Опаздываете? — спросила Аня, с надеждой ища в отцовских глазах толику родительского тепла. Ничего. — Да, засиделся вчера допоздна… Готовился к лекции и, получается, зря. Если не приду вовремя, студенты разбредутся и рассказывать будет некому. — Можете рассказать мне. — Вряд ли ты любишь мифологию. — Обожаю! — Правда? — Александр покосился на все еще красный светофор. — Что ж, если вкратце, легенда о лабиринте минотавра… Никк не стал слушать, отгородился от разума Ани насколько мог далеко. Он знал, как тяжело ей дается смотреть в эти не узнающие собственную дочь глаза. Ане сложно улыбаться, еще сложнее находить предлоги, чтобы заговорить с отцом, а ее надежда однажды снова услышать «привет, дочка» угасает день за днем. Даже сейчас, за ее лучезарной улыбкой, отчаяние угрожает заблестеть слезами на глазах. Каждый раз Аня рыдает по ночам в подушку после их безрезультатных вылазок на Землю. Вот почему Никк ненавидел эти походы — потому что ничего не мог сделать, черт побери! Даитьяне стерли Аниному отцу память, и Никк не мог это исправить, хотя это должна быть его обязанность перед землянкой. Он ненавидел себя за то, что не может помочь, не может даже забрать Анину душевную боль себе… — Хорошего дня! — донес ветер. Светофор подмигнул зеленым, и Александр поспешил к остановке. «Никк? — позвала Аня. Это прозвучало, как далекое эхо, пока он собирал каштаны, усиленно стараясь не перетягивать на себя ее чувства. — Никк!» Поднял глаза, и не-своя печаль хлынула ему в душу. Аня кивнула на удаляющуюся фигуру отца. «Да… Иду.» * * * Одиночество с новой силой засвербело в груди, когда Аня проводила Никка взглядом до остановки, а затем мысленно проследила, как автобус везет их с отцом еще два квартала. Она понимала, что Никку осточертели их визиты на Землю, он хочет помочь ей вернуть семью, считает, что должен — обязан! — сделать все правильно, только не знает как. Аня тоже не знала. Она даже не могла точно ответить, почему настаивает на этих визитах. Как будто дома ее кто-то ждет… Чушь. У Александра больше нет дочери, единственная девушка по имени Аня, которую он знает, — милая разносчица газет, что желает ему хорошего дня каждый понедельник на перекрестке. Швырнув оставшиеся газеты в урну, она зашагала прочь. «Я теперь сирота», — порыв ветра обжег щеки, и Аня поняла, что в этом виноваты невысохшие слезы. Две тонкие полоски, оставляющие соленый привкус на губах. Как последняя неудачница, она шла по улице одна и рыдала. Но не только отец беспокоил ее. Пока Аня была «в плену» у фоморов, прошел целый год. За несколько дней на Да’Арии пролетел год на Земле! Кажется, Никка время не очень-то волновало (разве что вероятность упустить что-нибудь интересное), конечно, его семнадцатилетнему лицу ведь почти полвека… «А что будет со мной через десять, двадцать, сорок лет? — соли на губах Ани стало еще больше. — Никк не особо изменится, а я? Состарюсь и… умру? А Никк не изменится». За спиной кто-то восторженно воскликнул. Наспех стерев рукавом слезы, Аня обернулась и увидела маленькую девочку за окном кондитерской. Ребенок дергал за рукав маму и радостно тыкал на прилавок, уставленный разноцветными пончиками и тортами. Что ж, есть и плюсы в нынешнем положении. Аня вытянула перед собой одну руку, а другой, пошарив в кармане, нашла кристалл. «Лишь маленькая искорка энергии, — попросила она, позволяя неизведанной силе наполнить сознание. — Лишь капля, чтобы поднять настроение». Подчинившись, мощь даитьянского адри пронеслась током и наполнила вены легкостью. На миг Ане показалось, она может все. Перенестись на другой конец земли? Увести планету с орбиты? А может, украсть с неба Луну? Еще доля секунды, и энергия иссякла, а на ладони у нее материализовалось белое блюдце с кусочком черничного чизкейка. Бредущий мимо школьник раскрыл рот, вытаращившись на Аню полу-испуганно, полу-изумленно. Мальчишка медленно перевел глаза на кондитерскую, а затем обратно на Аню. «Блин». — Волшебную палочку дома забыла, — выпалила она, растерявшись сама. — А… — Жди сову с письмом! — она скользнула за поворот и снова сжала кристалла, пока ее ошарашенный зритель не поспел следом. Улица растворилась, и вокруг появились стены комнаты. Выдох. И плохие мысли наконец отступили. Здесь, в родной комнате, где прошло Анино детство, все осталось по-прежнему: матрас с подушками прямо на полу, фотографии на стене, окруженная огоньками гирлянды надпись: «Night ain’t over until we grow young again»[2]. «Значит ли это, что я должна снова поверить в чудеса?» — подумала Аня, разглядывая неказистые буквы, выведенные когда-то ее же рукой. Дверь в комнату была безжалостно замурована красными кирпичами, Кллисс и Нааек постарались, чтобы ничего не напомнило Александру о прошлом. У него нет дочери, а значит, нет и комнаты, в которой та должна жить. Нет, плохих мыслей больше не было, только печаль. — Кто виноват, Ластер? — с упреком спросила себя Аня, поставив чизкейк на стопку книг. — Кому было скучно жить спокойной жизнью? Вздохнув, она глянула на часы. Никк вернется нескоро, а значит, есть время поискать другого родителя. Аня не могла объяснить это чувство, но была уверена, что все встанет на свои места, если она сможет разгадать мамину тайну: Аня наконец поймет, как она связана с даитьянами, почему ей снятся эти странные сны и — что они означают. «Как мама узнала о Да’Арии?» — хмурясь, землянка окинула взглядом шкаф, уставленный старыми вещами Евы. Аня несколько раз думала будто ненароком подсунуть в папин карман их семейную фотографию, но каждый раз трусила. А что если он не поймет? Порвет и выкинет фото, решив, что это чья-то нелепая шутка? Нет, такого Аня не вынесет. «Но если я найду маму, если папа увидит ее, живую, прямо перед собой, — Аня не хотела давать себе ложную надежду, но… все внутри трепетало от мысли: — Что если?» Да, ей нужно найти маму. Важно, необходимо! Не разуваясь, она плюхнулась на матрас и взяла первый попавшийся под руку блокнот. Страницы исписаны мамиными изящными, вытянутыми буквами. На них приятно смотреть — похожим почерком, вероятно, писали свои стихи поэты эпохи Ренессанса. — …он созвал всех богов в славнейшую из своих обителей, — прочитала Аня, скользя глазами по строчкам, — утвержденную в средоточии мира, из которой можно лицезреть все причастное рождению… Платон, «Критий». Зачем Ева все это записала? И какой в этих словах смысл? Аня с Никком уже сто раз перечитали все заметки, но ничего не прояснилось: они не нашли ни единого упоминания о даитьянах или фоморах, о Да’Арии, Пайтити или хотя бы Келасе. «Но перед смертью Смерон сказал, что мама жива, — помнила Аня. — Откуда он знал? И где же ее искать?» — Сдаюсь, — она бросила блокнот обратно и устало подошла к открытому окну. Начал накрапывать дождик, мелкие капли разбивались о стекло и бежали вниз, выводя на нем свои ломаные узоры. Аня вдохнула свежий грозовой воздух. Быть может, боги создали дождь, чтобы глядя на него, забывать о проблемах? Или, по-даитьянски, его создал… — Арий, — вспомнив об этом, Аня вновь принялась рыться в бумагах. — Где же ты? Где?.. — «Нашла». — Алый переплет записной книжки, которую подарил (украл, прежде чем подарить) землянке Никк. Как показала практика, человеческая память — штука хрупкая, поэтому Аня решила, что будет вести дневник. Может, перебрав все свои воспоминания еще раз, она найдет зацепку, которую не замечала прежде. Или хотя бы когда-нибудь кому-нибудь не придется ломать голову над ее прошлым. Она пролистала последние исписанные страницы, ища, на чем остановилась. Пайтити, Забвенный город, встреча с Мантром… Ага. Закрыв глаза, Аня вернулась к воспоминанию о храме из звезд, где Ивэйн и Энриль украли «Книгу Судеб»… * * * …Ивэйн идет по бесконечному коридору. Тьма, вокруг только звезды. Они отражаются в зеркальной глади под ногами, пол настолько прозрачен, неосязаем и невесом, что Ивэйн не ступает, а скорее… плывет! Да, если вообразить, что идешь по воде, наверное, ощущения именно эти. Пытаясь разглядеть окруживший ее загадочный мир, Аня оборачивается. Тени позади, словно ушедшие воспоминания, растворяются, не успевая проявиться. Миражи. Ивэйн продолжает идти, и от звезд исходит неуловимый холод. Ивэйн чувствует его, но не ощущает на коже, твердо и целеустремленно двигается вперед. Только изредка мандраж Аниного волнения завладевал ею. Или — это волнение Ивэйн, что охватывает Аню? На кротчайшее мгновение граница стирается и… — …Аня! — зовет знакомый голос. Вдали играет приглушенная, нежная мелодия. Однако каждый раз, когда Аня вслушивается в музыку, та ускользает, превращаясь в тишину. Ивэйн входит в зал, стены его также утопают во тьме. Тьма, однако, не выглядит пугающей или опасной — наоборот, это теплая, мерцающая, как млечный путь, тьма, наполненная потаенными ответами на все вопросы Вселенной. В зале, повторяя его круглые очертания, появляются арки, ведущие, на первый взгляд, в никуда. Свет внутри каждой непохож на все предыдущие: белые, красные и чернильно-черные; где-то массивные двери с украшениями в форме фантастических животных, где-то полупрозрачные, как водяная гладь, завесы.