– Не надо. Я помогу перенести его в предоперационную. А ты займись рядовым Керром – перенеси его в реанимационную, как только мы закончим с этим. И убедись, что он не страдает. Только в половине двенадцатого – время пролетело, как одно мгновение, – Робби закончил последнюю операцию в этот день и на заплетающихся ногах, чувствуя жжение в глазах и пульсацию в голове, вышел в ночь. За тридцать три часа он сделал девятнадцать операций. Ампутировал четырнадцать конечностей и удалил одну селезенку, сделал три резекции желудка, один дренаж гемоторакса, и без счета очищений разрушенной, уничтоженной, искалеченной человеческой плоти. – Капитан Фрейзер? – обратился к нему один из санитаров, чье имя Робби никак не мог запомнить. – Да? – Сестра Белл попросила меня позвать вас. К парализованному. Робби поспешил в реанимационную палатку. Внутри было тускловато, но он разглядел фигуру сестры Белл – она сидела на табурете рядом с койкой, на которой лежал рядовой Керр. – Сестра Белл? Можно вас на минутку? Они встали в изножье кровати, заговорили вполголоса, тщательно подбирая слова. – Наберите еще полграна. Чтобы облегчить ему дыхание. – Да, капитан Фрейзер. Здесь сегодня спокойно. Посидеть с ним, пока он… – Нет, спасибо. Я останусь здесь. Робби сел на табурет, сосредоточился на пареньке. – Как тебя называет мама, рядовой Керр? – Джейми, сэр. – Парень говорил так тихо, что Робби пришлось наклониться к нему, чтобы услышать. – Хочешь, я напишу ей письмо, Джейми? И твоему отцу. Чтобы они знали, как ты тут? – Да, – последовал осторожный ответ. А потом: – Не могу… дышать… Робби взял шприц у сестры Белл, безмолвно стоявшей за его спиной, и сделал инъекцию в худую руку Джейми. – Я сделал тебе укол. Теперь тебе станет полегче. Парнишка не ответил – говорить он уже не мог. Морфий начал действовать, и Робби с облегчением увидел, что дыхание стало не таким затрудненным, хотя и становилось все более поверхностным. Пульс тоже замедлялся. Конец становился все ближе. – Ты знаешь, Джейми, я давно не встречал человека из моих краев, – начал Робби. – Я уехал из Охинлоха, когда мне было восемь, учился в Эдинбурге, но на короткие каникулы и летом непременно возвращался к матери. Я думаю, лето в Эйрдри не очень отличается от лета в Охинлохе. Я помню, как ходил на рыбалку – ловил окуня в озере. Вода всегда была такая холодная, даже летом. А потом, когда я приносил рыбу матери, она ворчала, глядя, во что я превратил свою одежду. Но я думаю, она была вполне довольна тем, что на ужин у нас будет окунь. Он внимательно вглядывался в лицо паренька. Увидел тень улыбки и решил продолжать. Поток утешительных воспоминаний Робби не слабел, успокаивал как его, так и пациента. Наконец голос стал отказывать ему, и он понял, что не может больше продолжать. Глаза Джейми были закрыты, а дыхание стало таким слабым, что Робби уже не мог наблюдать за ним по движению груди. Одной рукой он убрал волосы мальчика со лба, как, по его представлениям, это сделал бы любящий отец. Другой рукой пощупал пульс. Пульс постепенно замедлялся, время между ударами увеличивалось все больше, больше, больше, потом пульс пропал совсем. Робби посидел минуту, он так устал, что не мог двигаться. А когда он встал, он вдруг понял, что ноги подкашиваются. Утомление, накопившееся за день, и эмоциональный накал момента взяли свое. Сестра Белл мгновенно подбежала к нему. – Капитан Фрейзер! Что с вами? – Ничего, спасибо. Просто я слишком быстро встал. – Я сделаю бумажную работу, а вам нужно отдохнуть. – Спасибо, сестра Белл, я именно так и поступлю – пойду отдыхать. Я не возражаю. Он оставил ее готовить тело рядового Керра к погребению на кладбище неподалеку, вышел из реанимационной палатки и направился в соседнюю, где сел за стол, который делил с другими врачами, взял лист бумаги и начал писать. Адресную строку он не стал заполнять – придется запросить адрес у его командира. 14 июня 1917 Уважаемые мистер и миссис Керр, с глубоким прискорбием сообщаю вам, что ваш сын Джеймс умер сегодня ночью в двадцать минут первого. Вы наверняка еще получите официальное извещение, но думаю, что должен написать вам и сообщить об обстоятельствах его смерти. Я хирург 51-го полевого лазарета, и Джеймса привезли к нам поздно вечером. У него была смертельная травма верхней части позвоночника, которая и стала причиной его смерти. Должен добавить, однако, что характер травмы исключал его страдания – он не чувствовал боли в последние часы жизни и умер без мучений. Я оставался рядом с ним до самой его смерти. Его последние мысли были о вас, и он просил меня написать вам. Хотя знакомство наше было коротким, у меня нет ни малейших сомнений в том, что Джейми был отважным и достойным молодым человеком. Я глубоко сожалею, что не мог его спасти. Примите мои глубокие соболезнования в связи с вашей утратой. Если вы вдруг захотите завести со мной переписку, я отвечу вам с радостью. Искренне ваш капитан Роберт Фрейзер, МСВС 51-й полевой лазарет Франция – 18 – Отель Берлингтон Фолкстон, Кент 24 июля 1917 Дорогой мой Эдвард, позволь мне начать словами благодарности за твое такое искреннее письмо и поздравления с днем рождения. Я с облегчением узнала, что ты наконец-то получил отпуск и смог провести пару спокойных дней в Сент-Омере. Для меня стала большим сюрпризом корзинка от «Фортнум и Мейсон» – карточки в ней не было, но, кроме тебя, прислать ее никто не мог. Корзинка пришла ко мне несколько дней назад, и мне стыдно тебе признаться, но я сразу же открыла ее, а не стала ждать двадцать третьего. Я поделилась книгами и журналами с моими друзьями, и они были очень благодарны. Женские журналы с иллюстрациями последних мод стали отрадой для наших глаз. Шоколад, к сожалению, весь исчез, потому что мы его сразу съели, но еще осталось немного кекса Данди, и мы не открывали баночки с джемом и повидлом. Я собираюсь ограничить раздачу чая, оставить его для самых дождливых дней. Но сомневаюсь, что его хватит надолго. Прошлым вечером мои друзья удивили меня импровизированной вечеринкой после ужина. Бриджет принесла бутылку шампанского (я не отважилась спросить, где она взяла шампанское), и мы выпили за мое двадцатичетырехлетие, чокаясь жестяными чашками и кружками для зубных щеток. У меня в жизни не было таких счастливых дней рождения, несмотря на отсутствие таких гостей, как ты и Шарлотта. Жизнь здесь не менялась со времени моего приезда сюда в апреле. Завтрак на рассвете, потом марш в Шорнклифф-Кэмп, муштра, лекции, учебная езда, плотный, но невкусный обед, еще муштра, еще лекция, если нам слишком уж не везет, снова учебная езда на «Кроссли», потом в наш отель на ужин, а не позднее десяти часов гасят свет. Сегодня за ужином администратор нашей части сказала мне и нескольким моим друзьям, что завтра хочет с нами поговорить. Она казалась совершенно безмятежной, так что и я не очень волнуюсь. Может быть, она хочет, чтобы мы вызвались поучаствовать в чем-нибудь ужасно скучном – помогать освоиться новым рекрутам или убирать территорию в преддверии визита начальства. Я не собираюсь из-за этого отказывать себе во сне. Через несколько минут выключат свет, а потому я заканчиваю. Письмо это отправлю завтра. Напиши еще, как только сможешь, для меня каждая маленькая новость от тебя – настоящее сокровище. С любовью твоя преданная сестра Лилли Закончив письмо, Лилли надела ночной халат, умылась, причесалась. Ее форма лежала в ногах кровати, подготовленная к утру. При шести кроватях в крохотном номере крючков для одежды было маловато. Она забралась в кровать, под колючее одеяло, которое кусалось тем больше, что простыней им не полагалось, и стала ждать возвращения подруг из столовой отеля. Там они проводили большинство вечеров, сбившись в кучку. Воздух полнился разговорами, песнями и дымом – некоторые из наиболее отважных девушек курили. Сначала в этот вечер Лилли посидела немного в компании соседок, но через некоторое время незаметно ушла, чтобы написать письмо брату. Она даже сейчас удивлялась, вспоминая об этом, но ее импульсивное решение помочь другим женщинам освоить непокорный «Кроссли» изменило их отношение к ней в ее пользу, в особенности отношение Анни и Бриджет. Они все еще получали удовольствие, подтрунивая над ней, но теперь делали это очень мягко, с большей учтивостью, чем прежде. Лилли же со своей стороны заставляла себя присоединяться к ним, когда ее приглашали, даже если это означало бесконечные вечера в шумной тесноте столовой, от которых у Лилли начинала болеть голова. Но оно того стоило.