Он, не оглядываясь, пошел прочь. Теперь она ничего не могла сделать; он был слишком расстроен. И справедливо. Она вела себя глупо, преследуя его. Она сделала всего несколько шагов в направлении своей палатки, когда порыв ветра ударил ее, сбил с ног с такой же грубостью и уверенностью, с какой это сделал бы боксер-профессионал. Вслед за этим звуковая волна настигла ее, заполнила уши, голову, разум неотвратимым ревом. На нее посыпались гравий, земля и грязь, забили ее нос и рот, заставили закрыться глаза. Она попыталась сделать глубокий вдох, но обнаружила, что задыхается едким, обжигающим воздухом. В отчаянной попытке спастись свернулась в клубок, но спасения не было, выхода не было. Это было безнадежно, господи, это было безнадежно. Она знала, что ее засыплет всем этим и никто никогда ее не найдет. – Лилли, откройте глаза. Вы должны открыть глаза. Кто-то похлопывал ее по щеке, сначала по одной, потом по другой, похлопывал, похлопывал – неужели это никогда не кончится? – Прекратите, пожалуйста, – пробормотала она. – Я прекращу, когда вы откроете глаза и посмотрите на меня. А теперь откройте глаза. Она открыла глаза, преодолев крайнее нежелание. Робби стоял рядом с ней на коленях, покрытый грязью и пылью, но живой и вроде бы целый. – Невзорвавшийся снаряд взорвался. Слава богу, вы не оказались ближе к нему. Полежите немного спокойно, я должен убедиться, что вы целы. Она ничего не сказала, только жадно поедала его глазами. Его лицо было таким мрачным, таким усталым. Почему он не улыбается ей? Она провела дрожащей рукой по его лбу, потом по щеке. Вместо того чтобы ответить, он просто положил ее руку на место. – Лежите спокойно, Лилли. Он запустил руки в ее волосы, но в его прикосновении не было и следа страсти – он ощупывал ее череп в поисках повреждений. Она наслаждалась, чувствуя, как его пальцы нежно гладят ее позвоночник и плечи, потом проходятся по рукам и ногам, осторожно проверяя, не сломаны ли кости, не застрял ли где стальной осколок. Он взял фонарь, который держала Констанс – она, Бриджет и Анни стояли за его спиной – и так отрегулировал затворку, чтобы свет попадал прямо на лицо Лилли. – Смотрите прямо мне в глаза, – скомандовал он. – Не закрывайте их. Явно удовлетворенный увиденным, он вернул фонарь Констанс, встал, потом схватил руку Лилли и поднял ее на ноги. В этот момент из темноты раздался голос. – Капитан Фрейзер! – Иду! – откликнулся Робби. Он повернулся к подругам Лилли. – Мисс Эванс? – Да, капитан Фрейзер? – Мне нужно, чтобы вы понаблюдали за мисс Эшфорд. Не давайте ей спать, что бы ни пришлось для этого делать. Она должна находиться в тепле. Налейте ей чаю, если хотите, только не давайте ей уснуть. Вы поняли? – Да, сэр. – А вы куда уходите? – спросила Лилли. – Закончить то, что я начал с Диксоном. Я приду, когда все доделаю. Лилли позволила Констанс привести ее в палатку, уложить на кровать. Она попыталась расстегнуть куртку, но ее руки слишком сильно дрожали и не могли справиться с пуговицами. И тогда на помощь пришли подруги – они помогли Лилли раздеться, а потом натянуть халат. – Я не уверена, что нам удастся очистить твою юбку и китель, – обеспокоенно сказала Констанс. – Может быть, худшее удастся удалить, когда все засохнет. Лилли кивнула, сжимая в руках кружку с чаем. – Констанс? – Да, милая? – Ты можешь найти мне еще одно одеяло? А то так холодно. Констанс соорудила для Лилли целый кокон из одеял, но все было бесполезно. Она продрогла до мозга костей, и, как ни пыталась успокоить, убедить себя, что все в порядке – ее только сбило с ног ударной волной, она цела, не получила никаких ранений, – ей никак не удавалось остановить донимавшую ее дрожь. Она не могла не думать о том, как он смотрел на нее. О выражении его лица – оно было таким, будто это его сбила с ног ударная волна. Переломала. Словно он сдался. – 33 – Робби стоял голый в своей палатке, лил себе на голову теплую воду из кувшина. Он бы пошел на убийство, чтобы иметь возможность принять нормальный душ, но баня наклонилась, как Пизанская башня, и, пока ее не поправят, ничего лучшего придумать было нельзя. Хорошо хоть старшая сестра дала ему один из своих эмалированных поддонов, чтобы в него стекала вода с губки. Он быстро соскреб грязь с кожи, намылил карболовым мылом голову. Оно обжигало его кожу в нескольких местах – его явно поцарапало мусором при взрыве снаряда. Он смыл мыло, морщась, когда оно попадало на порезы и царапины, насухо вытерся полотенцем, надел самые чистые из своих брюк и рубашек. Если бы только он мог сейчас просто упасть в кровать и забыть обо всем. Забыть об ужасе, который охватил его, когда взорвался снаряд и ураган земли и острых осколков обрушился на Лилли. Забыть об опасностях, которые подстерегали ее каждый день, и той роли, которую он сыграл в ее приезде сюда. Хуже того, он удерживал ее здесь вместо того, чтобы попытаться убедить ее поискать другое место, он на каждом повороте подбадривал ее. Что такое были все эти письма и тайные встречи, если не способ удержать ее рядом? Это должно прекратиться, немедленно, все это. Это должно прекратиться, иначе он потеряет остатки здравомыслия. Это прекратится сегодня. Женщины ждали его. Не успел он подойти к порогу палатки Лилли, как клапан двери распахнулся и его пригласили внутрь. Они все были здесь, даже две поварихи. – Добрый вечер, дамы. Я должен попросить вас об услуге. Позвольте. – Мы сейчас собирались в столовую, капитан Фрейзер, – прервала его одна из них. То ли Анни, то ли Бриджет. – Огромное спасибо. Я быстро. Женщины вышли, мисс Эванс была увлечена толпой остальных, и он остался один на один с Лилли. Он нашел стул, подтащил его к изголовью ее кровати и старался не смотреть на нее. Она сидела очень прямо, ее ноги были укрыты одеялом, белизна халата подчеркивала прекрасные темные глаза и волосы. – Что с рядовым Диксоном? – спросила она. – Он будет жить. Мне удалось спасти его колено, уже кое-что. Может быть, он даже сможет ходить, если ему сделают нормальный протез. – Это хорошая новость, – сказала она. – Робби, простите меня… – Нет, – оборвал он ее. – Это я должен просить прощения. Я никогда не должен был поощрять ваше желание оказаться на фронте. Эти письма, наши встречи. Все это против здравого смысла. – Я не понимаю. Вас расстроило случившееся сегодня? Извините, что я вмешалась. С моей стороны это было чистым безрассудством. Он покачал головой. – Против здравого смысла то, что вы оказались здесь. – Как вы можете это говорить? Вы бы то же самое сказали и сестрам? Или другим женщинам из ЖВК? – Нет, но… – Почему им можно позволить исполнять свой долг, а мне нельзя? Почему, Робби? Он не мог ей сказать. Не мог признаться в своих чувствах к ней. Не здесь. Не в этом ужасном месте. Он продолжал, исполненный решимости убедить ее. – Лилли, я хочу… мне необходимо, чтобы вы попросили о переводе. Существует масса позиций, которые вы могли бы занять и которые позволили бы вам… – Нет. Я сказала вам в первый же день, что я здесь для того, чтобы стать кем-то. Я думала, вы поняли, что для меня значит этот шанс доказать, что я на что-то способна. – Я это понимаю, Лилли, но какая будет польза, если вас убьют? – Как вы можете говорить это мне? Именно вы, а не кто-то другой. Вы помните, что сказали мне вечером в день бала? Вы сказали, что я могу сделать с моей жизнью все, что захочу, что на дворе двадцатый век и возможно все.