Григорий Фомич сурово глянул на ржавое ведро, остатки воды, капающие с крыши, снял дождевик, бросил в угол. По – хозяйски заглянул под диван, вытащим оттуда топор. Валентина сжалась, закрыла собой детей. – Не трогайте их! – закричала она. – Мы сейчас уйдем! Григорий Фомич тяжело вздохнул, злым взглядом просверлил ее, молча вышел. Валентина услышала стук топора во дворе, еще больше сжалась, обняла девочек, прижала к себе. Куда идти ночью? Как без Васи? Он, наверное, вагоны разгружает, придет, а нас нет. Она притихла, услышала какой – то шорох на крыше, затем стук, опять шорох и стук. Вода потихоньку перестала капать. На потолке одиноко задержалась слеза от дождя, хрустальным блеском играла от свечи. Девочки тоже засмотрелись на эту последнюю каплю. – Ну пока так! – вздохнул Григорий Фомич. – Дырку рубероидом закрыл на время, приколотил, чтобы ветром не унесло. Будет сухо, покрою шифером. Что ж вы мокроту разводите? Да, еще вот что, хозяйка, я шкуру снял с зайца, разделал. Можешь завтра приготовить его детям, умеешь хоть? – Да, смогу, – закивала Валентина. – Только подольше вари, хоть русак молодой, на всякий случай не помешает, – вздохнул мужчина. – Меня Григорий зовут. Живите сколько хотите на даче, я не против. – Спасибо большое, – вытирая слезы произнесла молодая женщина, выглядевшая старше своих лет от вновь появившихся морщин, – меня Валя. Из – под одеяла выглянула Марго, улыбнулась новому другу, помахала ему рукой, подзывая. Григорий Фомич подошел, наклонился, услышал шепот: «А меня Маргарита, но для друзей Марго, зови меня так». Григорий Фомич улыбнулся, потрепал белокурые кудряшки, кивнул. А Марго продолжала знакомство: «А это моя старшая сестра Наташа, —открывая одеяло добавила она, – но она спит». – Ничего я не сплю! – возмутилась Наташа, протирая глаза. – Рад знакомству! – пробасил Григорий Фомич, – зовите меня дядя Гриша. Дождь затарабанил по крыше вновь, но вода уже не бежала фонтаном из дырки. При дяде Грише как – то стало сразу теплее. Хотя он ничего не говорил, перевернул матрац на другую сторону, прощупал мокрое место, достал кусок целлофана с антресоли над дверью, накрыл им диван. Затем взял рюкзак, достал оттуда две банки тушенки, хлеб. Открыл железное сокровище, запах чесночной приправы разнесся по даче. Григорий нарезал крупными ломтями хлеб, густо намазал сверху мясистую роскошь, из которой торчал лавровый лист, аккуратно положил на постеленную газету четыре тушеночных бутерброда, налил горячего чая из термоса, улыбнулся и спросил: «А вы, девочки, после шести едите или фигуру держите?» – Нет, мы не держим! – закричала Марго, и первая подбежала к столу. Наташа нехотя поплелась следом, захватив с собой теплое одеяло, как царскую накидку, горящими глазами смотрела на густо – намазанный бутерброд. Валентина проглотила слюну тоже, улыбнулась Григорию Фомичу села на краешек табуретки рядом с ним. Ничего вкуснее она в своей жизни не ела. Мягкая сочная говядина обжигала горло новой силой жизни. Валентина даже себе не признавалась, что голодала все эти дни. Денег не было, муж на даче не появлялся, она не могла уйти, не оставит же девочек одних в этом запустении. А чай у Григория какой вкусный, сладкий с ароматными нотками лимона, чабреца, разнотравья она на севере не пробовала такой никогда. – Я еще травы разные собираю, люблю это дело, хобби! – делился Григорий Фомич. – Как – нибудь приглашу вас с собой на Стрижамент. Есть такая достопримечательность у нас. Валентина пила чай медленно, закрывая от удовольствия глаза, она почти засыпала рядом с этим сильным мужчиной. Ей казалось, что она вновь маленькая беззащитная девочка, а с нею рядом отец, который погиб в авиакатастрофе вместе с мамой. После той трагедии многих детей отправили в детский дом. Именно там она познакомилась с Васей. В Оренбурге, вернее в области, в поселке Партизанском у них никого не осталось. Они подростками держались вместе, затем получили жилье, женились, расширили жилплощадь. Валя вместе с ним приехала в Питер учиться. Он на штурмана. Она – на лаборанта по химическим анализам. Но не окончила. Мужа распределили в Мурманск. Она практически не работала, сразу родила девочек – погодок, ждала Васю с моря. А затем начался ад! Эти рыбные кооперативы, побег, вся жизнь брошена в мясорубку судьбы. Она не знала, как жить без Васи? В детском доме не научили. Все решал муж. Она была мужнина жена, терпела его крики, угрозы, пьяные дебоши, накрывала столы гостям, которые очень часто менялись. Она думала, так и должно быть. Он же добытчик. А это связи, как говорил он. Валентина даже не задавала ему вопросы, где он бывает, почему от него пахнет дорогими духами, так должно быть. Муж наращивает связи. Она верила ему каждой клеткой своего тела. Знала точно, семья – это главное! А муж – это семья и есть! – Что задумалась, красавица, чай не понравился? – спросил Григорий Фомич у Валентины. – Нет, что вы, спасибо большое! Я для мужа оставила, чтобы попробовал. Он такой чай сроду не пил, – улыбнулась она. – У меня еще банка тушенки есть, оставлю, это наша, ставропольская. Такого мяса больше нигде нет! Григорий Фомич поднялся, приоткрыл шторку на окне, светало, дождь прекратился. – Ну мне пора, кролик в ведре лежит, я его немного опустил в колодец к холодной воде поближе, заглушку на цепи поставил, будешь доставать, отстегнешь, смотри, аккуратней, не утопи добычу. Мужу привет! Григорий Фомич вышел все так же наклонившись, закинув рюкзак на плечо, двустволку взял в руку, подмигнул Марго, улыбнулся. – Ма, а дядя Гриша еще придет? – грустно спросила Марго. – Не знаю, – вздохнула мама, убирая со стола. Она смахнула со стола крошки в руку, проглотила их, запивая чаем. На весь дачный участок расползался запах зайчатины с луком, который девочки нашли на соседней даче. Печка во дворе дышала жаром. День выдался солнечным. Будто не было холодного октябрьского дождя ночью. Заяц был жирненький, набравший соку за летние урожаи, мясо шкворчало так, что слюньки сами собой проглатывались вместе с запахом. Девочки никогда не ели зайчатину. «Как все – таки хорошо жить в деревне. Мясо бегает под ногами, лук, яблоки, печка на улице, – думала Марго. – А какое красивое ласковое солнце». Осеннее солнце действительно было нежнее летнего жгучего. Валентина подставила лицо ласковым лучам, скрестив руки, улыбалась, вспоминая вчерашнего гостя. К дому подъехала грузовая машина с шифером. Григорий Фомич кивнул Валентине, тут же по – хозяйски снял привезенное добро. Затем аккуратно сложил его стопкой во дворе, так же улыбаясь кивнул и уехал. Валентина даже не успела пригласить гостя к обеду. Марго подбежала к маме, удивленно посмотрела на эту серую волнистую груду. – Что это? – спросила она. – Крыша, дядя Гриша привез. – Какой дядя Гриша? – возмущенно раздалось за спиной. Валентина оглянулась, увидела мужа в красивом белом костюме и галстуке. Она бросилась его обнимать. Но он аккуратно отодвинул ее в сторону, сурово глянул и повторил: «Какой Гриша? Я вам сказал, чтобы отсюда не высовывались?» Марго радостно обняла ногу папы, поцеловала его белый костюм, крича на всю дачу: «Ура! папа с работы пришел! Я так тебя люблю, что так долго?». Но Василий Федорович брезгливо отцепил детские ручонки от белоснежных брюк, отряхнулся, вопросительно зло глянул на жену: «Что молчишь?». – Вася, мы не высовывались. Ночью был дождь, пришел хозяин дачи, мы сказали, как ты учил, что из Карабаха бежали, – взволнованно объясняла Валя. Но понимала, что эти слова мужа не успокаивают. Он глянул свысока на нее, перевел взгляд на лаковые ботинки, улыбнулся и вновь зло глянул на нее. – Значит так, Валя, я пришел попрощаться. Теперь у нас с тобой разные пути. Я встретил другую женщину, полюбил, – не глядя на жену, произнес Василий Федорович Поделкин. – Вот документы на детей, твои паспорт, – протянул он файловку. – Говори всем, что ты из Карабаха, в паспорте стоит карабахская прописка, я все уладил, летал туда к друзьям. Так что вам должны дать статус беженцев. Прощай. Василий Федорович развернулся, быстрой походкой уходил от Вали навсегда. Она стояла, не понимала, что он такое говорит, какая прописка, какая другая женщина, какой Карабах. – Вася, а как же обед? У нас сегодня зайчатина, – крикнула Валя вслед мужу. Марго стояла рядом, все слышала, побежала за Наташей, на ходу вытирая слезы. Она рыдала, всхлипывала заикаясь: «Друзей не бросают, друзей не бросают, друзей не бросают!». Наташа услышала крики, выглянула из соседней дачи. – Что ревешь? – грубо спросила она. – Нас папа бросил! – плакала Марго. – Сказал у меня другая есть. – Что ты несешь? – закричала на младшую сестру Наташа и побежала в след уходящего белого костюма, который на ходу махнул рукой, остановил такси, уехал. Марго упала на землю, царапала маленькими коготками подсохшую глину, оставляя борозды кричащей души во дворе, била кулачками так сильно, что утрамбовала огромный кусок вокруг себя, забивая в него боль, которая сделала ее взрослой. Наташа молча стояла возле Марго, сжав посиневшие кулаки, смотрела в одну точку, где только что находился белый костюм. Огонь злости в этот момент сжег всю вселенную вместе с отцом. Глава 5 – Гришку убили! – кричала соседка по лестничной площадке, показывая на уезжающую машину скорой помощи. – Что ты мелешь? – спрашивали собравшиеся зеваки во дворе. – Откуда знаешь, что убили? – Я его первая нашла. Смотрю дверь открыта, заглядываю лежит в лужи крови. Я сразу милицию и скорую вызвала. Народ вздыхал, Григория Фомича любили все. Самый безобидный мужик города Ставрополя. Всегда поздоровается, никогда грубого слова не скажет. За что же его так? Ведь крепкий мужик был. Работал на заводе Поршневых колец наладчиком. Станок закряхтит, закашляет, он уже рядом, Его ценили на работе, дали двухкомнатную квартиру на улице Жукова. Как раз напротив Дома пионеров. Григорий часто на балконе смотрел, как детские ручейки стекались на занятия в этот океан творчества. В окно видел, как танцуют, поют, рисуют. За сыном очень скучал. Говорят, непутевый был, из тюрьмы не выходил, жинка от этого покинула Гришу рано, переживала за урода сына. Григорий Фомич после нее вообще ни на одну женщину не глянул, десять лет так и прожил один. Видно жена к себе забрала, соскучилась. Конечно, этот головорез новую квартиру отца даже не видел. Он же с ними в коммуналке жил на Карла Маркса в старом пошатнувшемся доме, который под снос был определен. – Помните, еще история эта произошла, что масонский это дом, – напомнила сочувствующая соседка. – На нем еще виноградная лоза была слеплена и орех. Это ж их знак. Масоны всегда так дома помечают. Еще клад в том доме нашли, когда ломали? Вот сынок бы его удивился, что папаша на золоте жил, да не знал. Гриша всегда мечтал, чтобы сын увидел, как теперь он живет в новой квартире: и ванная, и туалет, удобства все, радоваться такой роскоши можно. А он по тюрьмам. Судачили соседки во дворе еще долго, вспоминали, какой хороший человек был Григорий Фомич. Теперь, наверное, квартира государству уйдет. Незадолго до этих событий, Василий Федорович Паделкин столкнулся с Григорием Фомичев на стадионе. Нет, они не ходили смотреть футбол, пить пиво. Стадион превратился в рынок в городе Ставрополе. Там продавали все: от дешевых гвоздей до норковой шубы. Григорий Фомич пришел купить крепежи для новой крыши. Он же обещал худенькой Валентине шифером дачу накрыть. Слово было у него мужское прочное, как глыба. Никто не мог это слово сдвинуть. Если Гриша сказал, намертво заколотил. Все держалось на этом простом русском слове. Раньше мужик мужика не уважал, если тот слово не держал. А сейчас слова летают как рой мух, садятся, падают, вылетают, прилипают, никто не за что не отвечает. Одна пустая болтовня. Соревнуются мужики с бабами, кто больше слов произнесет, они ведь ничего не значат, пустые безмозглые буквы, просто стоящие рядом. Вот такие слова сейчас существуют – как пыль. Дунул и нет их. Бабы горевали за Гришей, который всем помогал. Кому колонку починит, кому денег займет, кому старый овчинный тулуп подарит. Эх, настоящий русский мужик был. Не терпел несправедливости. Зачем он тронул этого пижона в белом костюме, замечание сделал, что тот без очереди лезет. А тот почему – то испугался, когда его увидел. – Точно, этот тип в белом костюме и есть убийца! – закричала соседка. – Я с Гришей на стадионе была. Он как раз шел на рынок, я с ним прицепилась. Хотела лампу на телевизор купить, какую нужно, моя сдохла. А кто лучше Гришки в них разбирается? Он мне помог. А сам пошел гвозди покупать. Я еще тогда подумала, куда ему столько гвоздей? А этот бандюган в галстуке, оттолкнул Григория Фомича, забрал последнюю коробку. Сами знаете все подряд гребут на этом рынке, не успеешь схватить. Ведь с утра пошли, уже пусто. Ну Гриша его по плечу похлопал, говорит: «В очередь встань!». Этот шальной обернулся и в цвет костюма стал, даже еще белее. Я еще думаю, не похож на нашего, со светлой рожей, лето прошло, а он не загорел. Этот белесый коробку уронил, гвозди фонтаном посыпались, развернулся и побежал, будто Гриша его ударил. А Григорий Фомич говорит, – где – то я его видел, не могу вспомнить? Так всю дорогу и шел, брови крест – накрест, вспоминал видно, кто это был. Меня вообще не слушал. Вот так и дошли. А тот видно вспомнил! – ахнула соседка. – Точно, бабы, это он его убил! Соседка говорила все это шепотом, будто вела расследование, оглянулась испуганно, затем посмотрела на раскрывших рот подружек и замолчала. Мало ли, может за эту догадку ее топором по голове тоже стукнут. Она резко замолчала, быстро развернулась и пошла прочь. Все подумали, в милицию побежала рассказывать про белесого. Но соседка закрылась в квартире на все замки, зачехлила все шторы. И подумала: «Болтать вредно, рогатые вокруг языка так и вьются. В любой час могут прийти». Григорий Фомич действительно вспоминал, где видел Василия Федоровича Паделкина. Конечно, он давно не брал в руки выпускной альбом сына. Именно там он видел этого парня. На общих фотографиях в морской форме с гюйсеком, они всегда стояли в обнимку – его Витюша и Васек. Два неразлучных друга. Один раз сын привозил его даже в гости. Тогда они еще жили на Карла Маркса. Давно это было. Но теперь Григорию Фомичу не суждено было это вспомнить. Он первый раз в жизни не сдержал слово. А худенькая женщина Валентина с двумя дочками ждет, когда он починит крышу шифером. После ухода мужа, Валентина сидела возле печки на земле молча, не слышала, как шипит вытекающая сытная заячья подливка, как ее тянут за руки плачущие дочки, как небо вновь затянулось низкими черными тучами. Как тяжелые крупные капли медленно падали на глиняную печь, оставляя темные пятна на побелке. Дождь начинал разбег, сначала редкие капли плюхались в кастрюлю, затем частота их падения увеличивалась и вот он косым линиями уже хлестал Валентину по лицу, приводя в чувство. – Мама, пошли в дом, ты мокрая! – кричала Марго. Наташа пыталась поднять маму со спины. Откуда – то взялись силы у девятилетнего ребенка она смогла оторвать худое тело от земли, Валентина подняла глаза к небу, оно плакало вместе с нею. – Господи, помоги! – закричала молодая женщина, которая не знала, как прокормить детей, не знала, почему ее предал муж, не знала, что дальше делать? А ведь он предал не только ее, он предал этих крохотных человечков, часть себя. Как можно оставить без копейки их? Одних в чужом городе, на чужой даче. Валентина посмотрела на Марго, оглянулась на Наташу, увидела повзрослевшие серьезные лица дочек. Она вздохнула, быстро поднялась, фартуком вытерла лицо, им же схватила кастрюлю с плиты, ласково произнесла: – Девочки, никого не будем ждать, сядем обедать, такая вкуснятина получилась! Марго переглянулась с Наташей, подмигнула ей и побежала открывать дверь.