— Проводи их в душ и выдай новую форму. Потом за ужином подробнее поговорим о нашем плане. — Рейзор широко раскидывает руки. — Добро пожаловать к Патриотам, мои юные друзья. Мы рады, что вы с нами. Вот так мы формально присоединяемся к повстанцам. Может, ничего плохого в таком повороте событий и нет. Может, мне вообще не стоило спорить об этом с Дэем. Каэдэ жестом приглашает нас следовать за ней в коридор, по которому мы проходим до просторной душевой — тут мраморная плитка, фарфоровые раковины, зеркала, унитаз, ванна и душевая кабина с матовым стеклом. Я не могу не восхититься. Даже в моей квартире в Рубиновом секторе не было такой роскоши. — Не торчите здесь весь вечер, — велит Каэдэ. — Мойтесь по очереди. А то познакомьтесь поближе и мойтесь вместе, если так будет быстрее. Возвращайтесь через полчаса. Каэдэ ухмыляется мне (хотя улыбка не затрагивает ее глаз), потом показывает большие пальцы Дэю, тяжело опираясь на мои плечи. Она разворачивается и исчезает в коридоре, прежде чем я успеваю отреагировать. Не думаю, что она простила мне ее сломанную руку. Как только Каэдэ уходит, из Дэя словно вынимают стержень. — Ты мне поможешь? — шепчет он. Я опускаю крышку унитаза и осторожно помогаю ему сесть. Он вытягивает здоровую ногу, потом сжимает челюсти и пытается вытянуть раненую. С его губ срывается стон. — Должен признаться, — бормочет он, — я знавал времена и получше. — По крайней мере, Тесс в безопасности, — говорю я. От моих слов боль чуть-чуть сходит с его глаз. — Да, по крайней мере, Тесс в безопасности, — эхом отзывается он, глубоко вздыхая. Я ощущаю неожиданный укол совести. Лицо Тесс казалось таким милым, таким безукоризненно добродетельным. И расстаться им пришлось из-за меня. А вот добродетельна ли я? Толком не знаю. Я помогаю Дэю снять мундир и фуражку. Его длинные волосы прядями падают мне на руки. — Дай-ка я посмотрю твою ногу. Опускаюсь на колени, вытаскиваю из-за пояса нож. Разрезаю ткань его брюк до середины бедра. Крепкие, хотя и небольшие мышцы на его ноге напряжены, и мои руки дрожат, когда прикасаются к его коже. Я осторожно раздвигаю ткань, вижу бинт на ране. Мы оба задерживаем дыхание. На повязке обширное темное пятно, а под бинтом кровоточащая гнойная рана. — Да, врача нужно бы поскорее, — говорю я. — Ты уверен, что сможешь сам помыться? Дэй резко отводит глаза, щеки его краснеют. — Конечно смогу. Я смотрю на него, подняв брови. — Да ты даже стоять не можешь. — Ладно. — Он медлит, потом снова покрывается краской. — Пожалуй, помощь мне не помешает. — Так. — Я сглатываю. — Тогда тебе лучше принять ванну. Просто сделаем это. Я наполняю ванну теплой водой, потом беру нож и осторожно срезаю с раны напитанные кровью бинты. Мы сидим молча, избегая смотреть в глаза друг другу. Сама рана, как и прежде, в жутком состоянии: масса распухшей плоти размером с кулак. Дэй не глядит на нее. — Ты не обязана, — бормочет он и поводит плечами, пытаясь расслабиться. — Действительно. — Я иронически улыбаюсь. — Давай-ка я лучше подожду за дверью, а когда ты упадешь и вырубишься, приду тебя спасать. — Нет, — отвечает Дэй. — Я хочу сказать, ты не обязана вступать в Патриоты. Улыбка сходит с моих губ. — Ну, у нас, похоже, нет выбора. Рейзору нужны мы оба, в противном случае он не будет помогать. Дэй на мгновение касается моего плеча, когда я наклоняюсь, чтобы расшнуровать его ботинки. — Что думаешь об их плане? — спрашивает он. — Убить нового Президента? Я отворачиваюсь, как можно осторожнее распускаю шнурки, раздвигаю бортики. Этот вопрос я еще не рассматривала, поэтому обхожу его. — Так что ты думаешь? Тебе ведь придется отказаться от своего принципа не убивать людей. Для тебя такое, наверно, шок. Меня пугает реакция Дэя: он в ответ только пожимает плечами. — Всему свое время и место. — Голос его звучит холодно, резче обычного. — Я никогда не видел смысла убивать солдат Республики. Я что хочу сказать — я их ненавижу, но беда не в них. Они только подчиняются своим командирам. Но если говорить про Президента… Ну, не знаю. Жизнь человека, отвечающего за всю их треклятую систему… мне такое представляется невеликой ценой за начало революции. Ты так не думаешь? Я не могу не восхищаться позицией Дэя. Его слова идеально логичны. И все же я спрашиваю себя: сказал бы он то же самое несколько недель назад, до трагедии, случившейся в его семье? Мне не хватает мужества говорить о том времени, когда меня на торжественном приеме представили Андену. Труднее смириться с мыслью об убийстве человека, которого знаешь лично, которым прежде восхищалась. — Я же сказала: выбора у нас нет. Губы Дэя натягиваются. Он знает, я говорю не то, что думаю. — Тебе, наверное, нелегко отвернуться от Президента, — понимающе кивает Дэй. Его руки безвольно висят вдоль туловища. Я опускаю голову и потихоньку стаскиваю с него обувь. Отставляю ботинки в сторону, а Дэй тем временем снимает китель и расстегивает жилет. Это напоминает мне о дне нашего знакомства на улицах Лейка. Тогда он перед сном снял с себя жилет и отдал его Тесс вместо подушки. Никогда при мне Дэй не обнажался. Теперь он расстегивает рубашку, открывая горло и грудь. Я вижу медальон у него на шее — монетку США достоинством в четверть доллара, ровно залитую металлом с обеих сторон. В тихой темноте железнодорожного вагона он рассказал, что его отец привез эту монетку с фронта. Он замирает, расстегнув последнюю пуговицу, закрывает глаза. Я вижу гримасу боли на его лице, у меня сердце разрывается. Самый разыскиваемый преступник Республики — всего лишь мальчишка, вот он сидит передо мной, неожиданно уязвимый, не в силах скрыть от меня свои слабости. Я выпрямляюсь и тянусь к рубашке. Мои руки прикасаются к его плечам. Стараюсь дышать ровно, мой мозг работает ясно и четко. Но когда я помогаю ему снять рубашку и вижу его обнаженные руки и грудь, периферия логического мышления мутнеет. Дэй хорошо сложен и поджар, кожа у него на удивление гладкая, если не считать нескольких шрамов (у него их четыре на груди и на талии, и еще один — тонкая диагональная линия от ключицы до правого бедра, еще корочка на руке — заживающий шрам). Дэй не сводит с меня взгляда. Трудно описать Дэя тем, кто никогда его не видел, — экзотичный, неповторимый, умопомрачительный. Он теперь так близко, что я вижу крохотную неровность, изъян в океане его левого глаза. Дыхание вырывается из его груди, горячее и поверхностное. Тепло достигает моих щек, но я не хочу отворачиваться. — Мы теперь вместе? — шепчет он. — Ты и я? Ты хочешь быть здесь? Его вопросы звучат виновато. — Да, — отвечаю я. — Таков мой выбор. Дэй притягивает меня так, что наши носы соприкасаются: — Я тебя люблю. Сердце возбужденно вспархивает, когда я слышу желание в его голосе, но мгновенно включается трезвая часть моего мозга. «Очень маловероятно, — остерегает она меня. — Месяц назад он даже не подозревал о твоем существовании». И потому я выпаливаю: — Нет, не любишь. Пока не любишь. Дэй морщится, словно я сделала ему больно. — Я так чувствую, — говорит он, прикасаясь своими губами к моим. Я беспомощна против боли в его голосе. И все же это лишь слова мальчишки, сказанные в полубредовом состоянии при чрезвычайных обстоятельствах. Я пытаюсь заставить себя ответить ему тем же, но признание замирает на языке. Как он может быть уверен в своих словах? Я определенно не понимаю всех тех новых чувств, что бушуют во мне; почему я здесь — потому что люблю его или потому что в долгу перед ним? Дэй не ждет моего ответа. Одной рукой он обнимает меня за талию, потом давит мне на спину, привлекая к себе, и вот я уже сижу на его здоровой ноге. Стон срывается с моих губ. Дэй прижимает свои губы к моим, и мой рот раскрывается. Он поднимает другую руку, прикасается к моей шее, щекам, его пальцы одновременно грубы и нежны. Дэй тихонько перемещает губы, целует меня в уголок рта, потом в щеку, потом в подбородок. Теперь моя грудь прижимается к его груди, мое бедро трется о мягкий выступ его тазовой кости. Реальность, утонувшая в моем мозгу, прорывается на поверхность. — Каэдэ ушла восемь минут назад, — выдыхаю я между поцелуями Дэя. — Они ждут нас через двадцать две минуты. Дэй запускает пальцы в мои волосы и легонько откидывает назад мою голову, открывая шею. — Пусть подождут, — шепчет он. Его губы мягко прикасаются к моей коже, каждый новый поцелуй грубее предыдущего, нетерпеливее, требовательнее, голоднее. Губы Дэя возвращаются к моему рту, и я чувствую, что всякие остатки самоконтроля покидают его, вытесняемые чем-то инстинктивным, диким. Я тебя люблю — говорят его ласки. И я ослабеваю так, что боюсь свалиться на пол. Я целовалась с парнями прежде… но теперь кажется, будто до Дэя я ни с кем не целовалась. Мир превращается во что-то малозначительное. Неожиданно он отстраняется и тихонько стонет от боли. Я вижу, как он крепко закрывает глаза, потом делает глубокий рваный вдох. Мое сердце как сумасшедшее бьется о грудную клетку. Накал страсти между нами спадает, и мои мысли возвращаются к реальности — я с медленным сосущим чувством вспоминаю, где мы находимся и что нам еще предстоит сделать. Я забыла, что вода все еще течет из крана — ванна почти наполнилась. Я протягиваю руку и выключаю кран. Ощущаю коленями холод плиток. Все мое тело покалывает. — Готов? — спрашиваю я, пытаясь взять себя в руки. Дэй беззвучно кивает. Мгновение прошло. Его только что ярко горевшие глаза потускнели. Я наливаю немного геля в воду и мешаю, пока он не начинает пениться. Потом беру полотенце и повязываю на талии Дэя. Теперь переходим к щекотливой части. У Дэя получается залезть под полотенце и расстегнуть брюки, а я помогаю ему стащить их. Полотенце прикрывает все, что должно быть прикрыто, но я все же отвожу глаза. Я помогаю Дэю — на нем теперь нет ничего, кроме полотенца и медальона, — подняться на ноги, не без труда нам удается завести его здоровую ногу в ванну, и теперь я осторожно опускаю его в воду. Я поддерживаю его раненую ногу, чтобы она не намокла. Дэй сжимает челюсти от боли. Когда он достигает дна, его щеки влажны от слез. Пятнадцать минут уходит на то, чтобы отмыть дочиста его тело и волосы. Когда мы заканчиваем, я помогаю ему встать и закрываю глаза, увидев, что он берет сухое полотенце, чтобы повязать на талии. При мысли о том, что вот сейчас я открою глаза и увижу его перед собой обнаженным, кровь несется по жилам с бешеной скоростью. И вообще, как выглядит обнаженный парень? Меня злит, что щеки мои раскраснелись. Потом наваждение проходит, и следующие несколько минут я вытаскиваю Дэя из ванны. Когда он наконец снова сидит на крышке унитаза, я подхожу к двери. Только теперь я замечаю, что кто-то чуть-чуть приоткрыл ее и забросил два новых комплекта солдатской формы. Формы пехотных батальонов с невадскими пуговицами. Странное чувство — снова оказаться солдатом Республики. Но я беру одежду. Дэй слабо улыбается мне: — Спасибо. Здорово почувствовать себя чистым. Боль, кажется, погрузила его в худшие воспоминания последних недель, и теперь все его эмоции отражаются на лице. Его прежние улыбки будто ополовинились. Его жизнерадостность чуть ли не совсем умерла вместе с Джоном, осталась лишь малая ее часть, главным образом та, что предназначена для Идена и Тесс. Втайне я надеюсь, что Дэй кое-что оставил и для меня.