В жизни он не слышал этого имени, но снова кивнул. Что же касается самой миссис Хаксли, то он дал себе твердое слово при первом же удобном случае задушить ее. – Вообще-то я от природы застенчива, – говорила почтенная матрона, – и никогда не подошла бы к вам, но ваш отец, ваш милый папа был моим добрым другом. Он… Саймон почувствовал, что цепенеет. – …такой превосходный человек, – лился ее голос, – умевший поддерживать честь и достоинство своего титула. Представляю, каким он был отцом. – Я не знаю каким, – произнес Саймон ледяным тоном. – Что?.. О! – Дама вынуждена была откашляться, прежде чем заговорить вновь. – Понимаю… да… конечно… во всех семьях бывает… Она продолжала свой нескончаемый монолог, Саймон хранил молчание. Почему Энтони, черт его подери, не приходит на помощь? Его друг более опытен в светских ритуалах и мог бы что-то сделать, чтобы Саймон не чувствовал себя призовым жеребцом перед всеми этими женщинами, чтобы ему не приходилось выслушивать слова о том, каким прекрасным отцом был старый герцог… Все это просто невыносимо! Для этого он рвался сюда из-за границы? – Ваша светлость, вы не слушаете меня… Кого вы ищете там? Саймон сделал над собой усилие, перевел взгляд на говорившую. Нужно быть более терпимым, хотя бы вежливым с ней. Она ведь ни в чем не виновата перед ним и, восхваляя отца, хотела лишь сделать ему приятно. – …не могу забыть, – говорила она, – как семь лет назад… когда вы еще были графом Клайвдоном, нас представили друг другу. – Да-да, конечно, – рассеянно произнес Саймон, тщетно пытаясь привлечь внимание Энтони. – А вот и мои дочери, – сказала дама, делая знак трем девицам подойти ближе. Две из них – Саймон не мог этого не заметить – были прехорошенькие, третья вообще почти ребенок, в нелепом оранжевом платье, и было заметно, что она не получала ровно никакого удовольствия от званого вечера. – Правда, они прелестны? – не унималась матрона. – Я горжусь ими. И какие покладистые характеры, вы просто не поверите. Однажды нечто подобное говорил когда-то человек, у которого Саймон покупал породистых щенков. Девушки присели в реверансе, при этом ни одна из них не подняла на него глаз. – Ваша светлость, позвольте представить вам… Это Пруденс… Филипа… Пенелопа… А еще одна дочь осталась дома. Ей всего десять лет. Так, он уже знаком почти со всем семейством, что дальше?.. Но спокойствие, спокойствие, Саймон. Светская жизнь требует жертв. И скажи наконец хоть что-нибудь – молчать здесь не принято. – А вы… – сказал он. – Вы… – Ох, прошу прощения! Конечно, вы могли забыть… Я – миссис Фезерингтон. Мой супруг скончался три года назад. Он был лучшим другом… преданным другом вашего отца… Ах да… Она замолчала, вспомнив холодную реакцию собеседника на упоминание о родителе. Саймон коротко кивнул: – Очень приятно, миссис Фезерингтон. – Моя Пруденс, – переменила она тему, – прекрасно играет на фортепьяно. Это признают все. Саймон уловил выражение ужаса на красивом лице девушки и дал себе слово никогда в жизни не просить ее сесть за этот музыкальный инструмент. – А Филипа пишет прелестные акварели! Еще одно приятное личико залилось румянцем. – А Пенелопа? – словно дьявол подтолкнул Саймона задать вопрос. Миссис Фезерингтон бросила испуганный взгляд на младшую дочь – милую толстушку с маловыразительным лицом и добрыми глазами. – Пенелопа? – повторила мать в некотором смятении. – Она… э-э… хорошая девочка. У бедной девочки был такой вид, словно она готова нырнуть под ковер или провалиться сквозь землю. Саймон решил, что, если ему придется сегодня танцевать, он пригласит именно ее. И вдруг – есть все же Бог на небе – раздался повелительный голос, который мог принадлежать только леди Данбери: – Миссис Фезерингтон, вы не очень докучаете нашему молодому герцогу? Саймона подмывало подтвердить предположение, но смятенное лицо Пенелопы остановило его и он произнес: – Разумеется, нет. – Лжец, – определила хозяйка, высоко вскинув брови, и повернулась спиной к своей гостье. Миссис Фезерингтон позеленела, но не произнесла ни слова. Леди Данбери тоже больше ничего не сказала. После недолгого молчания гостья пробормотала что-то насчет того, что должна повидать кузину, и удалилась со всем своим выводком. Саймон почувствовал значительное облегчение, но в то же время ему было неловко за поведение хозяйки, что он и осмелился высказать ей: – Не очень-то любезно вы с ней обошлись. – Да, у миссис Фезерингтон голова набита птичьими перьями[3]. И у дочерей тоже, кроме младшей. Я их всех знаю чуть не с рождения. Саймон с давних лет позволял себе (вернее, леди Данбери позволяла ему) разговаривать с ней как с другом-ровесником и потому сказал: – Вы, как и прежде, нетерпимы ко многим людям? – Да, и нахожу в этом удовольствие для себя и некоторую пользу для них. – Она улыбнулась. – Не для всех, конечно… А ты, кстати, мог бы и сам давно уже подойти к своей старой знакомой. – К вам было не пробиться, а меня, как только вошел, сразу атаковали. Я никогда не предполагал, что… – Что так трудно быть герцогом, дружок?.. А, вон идет наконец твой приятель, которого я с полным на то правом могу назвать трусом. – Вы что-то обо мне сказали? – спросил подошедший Энтони. – Сказала, что могли бы вырвать друга из цепких рук миссис Фезерингтон. – Но я, наоборот, наслаждался его растерянностью, – сказал тот. – Пусть прочувствует, как мы тут все страдаем. Красивые и холостые. – Хм… С этим междометием, относящимся больше к первому определению, нежели ко второму, леди Данбери величественно удалилась. – Своеобразная дама, – заметил Энтони, глядя ей вслед. – Не удивлюсь, если именно она издает эту дурацкую газетенку и скрывается под именем Уистлдаун. – Ты говоришь о скандальном листке со сплетнями? – Конечно. Пойдем к моим братьям. Пока они шли, Энтони поинтересовался: – Ну как, я был прав, когда предупреждал об опасности материнской экспансии? – Скорее агрессии, – уточнил Саймон. – Но как ты знаешь, меня всегда бесило, если ты оказывался прав, а потому не будем больше об этом. Энтони рассмеялся: – Если и теперь ты не станешь признавать моей правоты, я начну сам натравливать на тебя потенциальных невест. – Только попробуй! Вызову на дуэль. Или просто отравлю, и ты умрешь медленной, мучительной смертью. Они уже подошли к двум высоким молодым людям с густой гривой, весьма похожим друг на друга и на Энтони. – Помнишь моих братьев? Это Бенедикт и Колин. Первого ты не можешь не знать еще по Итону. После поступления он месяца три ходил за нами по пятам, как соглядатай. – Ничего подобного, – возразил тот. – Вам просто очень нравилось опекать меня и показывать свое превосходство. – А Колина ты скорее всего не знаешь, правда? – продолжал Энтони. – Он был слишком мал, чтобы путаться у нас под ногами. Мы… – Приятно познакомиться, Саймон, – прервал брата Колин. – Думаю, мы подружимся, хотя бы для того, чтобы вместе защищаться от нападок Энтони. – Слышите, как заговорил младшенький? – сказал Энтони. – Подумать только – сегодня прибыл из Парижа и уже совсем распустился. – Я тоже недавно вернулся в Англию, – заметил Саймон. – В отличие от меня вы повидали много стран, – весело произнес Колин. – Но не знаю, видели ли хотя бы долю того, чем я успел насладиться в Париже всего за пару недель? В Колине еще много мальчишеского, подумалось Саймону, как и в его сестре Дафне. Он, верно, чуть старше ее. Кстати, почему ее нигде не видно? Неужели сбежала? И в этот момент Бенедикт спросил: