– Все хорошо? Дафна кивнула и, прерывисто дыша, сказала: – Только какое-то странное ощущение… – Больно? Она покачала головой и с улыбкой прошептала: – Все в порядке. Но раньше… когда рукой… было лучше. Даже в тусклом свете свечей он разглядел, что краска залила ей щеки. – А так тебе нравится? – тоже шепотом спросил он и наполовину вышел из нее. – Так лучше? – О нет! – почти вскричала она. – А если так? Он снова полностью вошел в нее, и Дафна застонала: – Да… Нет… Так… Еще… Если можно… Медленно и осторожно он начал двигаться в ней. Каждое движение вызывало ее легкий стон, и эти звуки сводили его с ума, заставляли действовать энергичнее. Стоны перешли в крики, дыхание стало еще более прерывистым, и он понял, что она близка к кульминации. Его движения стали быстрее, он стиснул зубы, стараясь сдерживаться, чтобы не прийти раньше, чем она, к завершению. Дафна выгнулась ему навстречу, выкрикнула его имя и обмякла. Саймон позволил себе еще одно завершающее движение внутри ее, затем вышел и растянулся рядом, прильнув к ее губам благодарным поцелуем. На следующий день они благополучно прибыли в Клайвдон, и там, к своему смущению, Дафна не покидала спальных покоев хозяина почти целую неделю. Когда они насытились друг другом, Саймон показал Дафне замок и поместье, представил молодую жену прислуге. Поскольку в последние годы он почти не жил здесь, то и сам был знаком далеко не со всеми, и, соответственно, многие из слуг никогда не видели своего хозяина. Но оставались еще и те, кто знал Саймона с самого детства и был беззаветно предан ему. Дафна расспрашивала его о тех ранних годах, однако он по-прежнему был лаконичен в своих ответах. – Я жил здесь до того времени, пока не уехал в Итон, где поступил в школу… Вот примерно все, чего она от него добилась. И снова ощутила неловкость за свое любопытство и обиду за краткость его ответов. – Ты ездил отсюда в Лондон? – как-то раз спросила она. – Когда мы были маленькими, нас часто возили туда из нашего поместья. – Нет, – сказал он. – Я жил все время здесь. До школы. Хотя один раз побывал в Лондоне… Но лучше бы этого не делал… В его тоне был решительный призыв прекратить дальнейшие разговоры на эту тему, однако Дафна не собиралась прекращать расспросы. – Полагаю, ты был симпатичным, но болезненным ребенком, – проговорила она с сочувствием в голосе. – Иначе тебя так не любили бы до сих пор ваши старые слуги. Он ничего не ответил, и тогда она принялась рассказывать о детстве своих братьев. – Мне кажется, что Колин был похож на тебя в детстве. Веселый, общительный, хотя довольно часто болел. Помню, однажды… Саймон, ничего не сказав, развернулся и вышел из комнаты. Дафне захотелось заплакать от обиды, но она сдержалась. Саймон никогда особенно не интересовался цветами, но сейчас, стоя у ограды знаменитого на всю округу цветника, пристально их разглядывал и пытался прийти в себя после вопросов Дафны о его детстве. Да будь оно проклято! Он до сих пор не мог спокойно вспоминать о нем, поэтому пребывание здесь, в Клайвдоне, было мучительным. А привез он сюда Дафну исключительно оттого, что из сравнительно близких к Лондону владений Клайвдон был наиболее пригоден для жилья. Воспоминания невольно влекут за собой ощущения тех лет, а именно их избегал Саймон. Не хотел снова чувствовать себя брошенным ребенком, который забрасывает отца уймой писем, но не получает ни одного ответа. Не хотел вспоминать жалостливые лица и сочувственные улыбки слуг. Да, они любили его, жалели, но разве это могло помочь? Даже то, что они дружно осуждали и, возможно, ненавидели его отца, не уменьшало страданий мальчика. Конечно, какое-то удовлетворение Саймон находил в этом, но боль и унижение оставались прежними. И стыд. Больше всего его мучило чувство стыда. То, что его жалеют и, значит, он достоин жалости, а не обычного внимания, как другие дети, только прибавляло мучений. А чего стоили редкие встречи с отцом! В его детскую голову приходили тогда мысли о смерти – ему не хотелось жить, он жалел, что когда-то имел несчастье родиться… Воистину он находился в аду и начал из него медленно выкарабкиваться только с поступлением в школу. Это был смелый, отчаянный поступок с его стороны, и, к счастью, он оказался успешным. Разумеется, Дафна не виновата, что хочет узнать о его прошлом… Но сохранившееся с детства жгучее чувство стыда мешает ему рассказать обо всем, что было… Да, стыд и еще, наверное, гордость… Но хорошо ли это? Правильно ли? Его руки невольно сжали чугунную ограду, словно он хотел раздавить чувство вины перед Дафной. Он отвратительно обошелся с ней. Вот чего нужно стыдиться! – Саймон! Ее присутствие он ощутил раньше, чем она его окликнула. Она подошла сзади, тихо ступая по мягкой траве. Ему казалось, он слышит шепот ветра в ее густых волосах. – Какие красивые розы, – восхитилась она. Он понимал, что этими простыми словами она хотела улучшить его настроение, успокоить, сказать, что не держит на него обиды. Как же ему повезло: несмотря на свой нежный возраст, его жена оказалась умна… нет, мудра не по годам! Как будто все уже знает о мужчинах, об их дурацких переменах настроения и отвратительной несдержанности. – Мне рассказывали, что эти розы любила моя мать, – произнес он и добавил: – Она умерла при моем рождении. Дафна наклонила голову. – Я слышала об этом. Он пожал плечами: – Я не мог знать ее. Зачем он так сказал? Неужели он обвиняет и свою матушку тоже? Но в чем? В том, что умерла и потому не смогла стать для него защитой от отца? Кто знает, быть может, она повела бы себя так же, как и ее супруг… – От того, что не знаешь матери, – сказала Дафна, – потеря не становится меньше. – Да, наверное, – согласился он. Позднее в тот же день, когда Саймон отправился куда-то по делам поместья, Дафна подумала, что сейчас самое подходящее время поближе познакомиться с экономкой, миссис Коулсон. Хотя еще не было решено, какое из поместий они выберут своей основной резиденцией, Дафна не сомневалась: в Клайвдоне ей придется бывать достаточно часто, – а потому решила, как советовала мать, не откладывать в долгий ящик доверительную беседу с одной из главных персон в замке. Она зашла к миссис Коулсон в небольшую комнату за кухней незадолго до вечернего чая и застала хозяйку, привлекательную даму лет пятидесяти, за составлением меню на предстоящую неделю. – Миссис Коулсон? – окликнула Дафна, негромко постучав в распахнутую дверь. Экономка поднялась со стула и проговорила с поклоном: – Миледи, вам следовало позвать меня. Дафна, еще не привыкшая к своему превращению из «мисс» в «миледи», смущенно улыбнулась: – Я решила пройтись по замку, и вот заглянула к вам. Миссис Коулсон, надеюсь, мы познакомимся поближе и вы поможете мне лучше узнать этот дом. Вы давно служите в замке, и кто, как не вы, сумеет о многом рассказать. Экономке пришелся по душе простой дружеский тон новой хозяйки, и она с улыбкой ответила: – Конечно, ваша светлость. Что именно желали бы вы узнать? – О, ничего определенного. Разумеется, как можно больше об этом поместье, в котором мы, наверное, будем подолгу жить. Быть может, мы с вами попьем чаю в желтой гостиной? Мне она нравится, в ней солнечно и тепло. Я хотела бы даже превратить ее в свою собственную. – Прежняя герцогиня, мать его светлости, тоже любила эту комнату. Дафна на минуту задумалась, должна ли испытывать по этому поводу неловкость, и решила, что нет: просто ее вкус в чем-то совпадает со вкусом покойной матери Саймона. Что здесь такого? – Я уделяла особое внимание этой комнате, – продолжала миссис Коулсон, – все прошедшие годы. Примерно три года назад сменила обивку мебели. Ездила в Лондон, чтобы найти точно такую, какая была раньше. – Как мило с вашей стороны, – одобрила Дафна, уже выходя вместе с экономкой из комнаты. – Прежний герцог, вероятно, очень любил жену, раз велел следить за комнатой, которая ей так нравилась. Миссис Коулсон ответила после некоторой заминки: – О нет, это было мое решение, миледи. Покойный герцог выдавал определенную сумму на поддержание дома, но, уверена, нынешний герцог одобрит, что сохранила в неизменном виде любимую комнату его матушки. Миссис Коулсон отдала распоряжение сервировать чай в желтой гостиной и продолжила: – Ваш супруг, миледи, никогда не видел ее, бедняжку. Ох какая это была страдалица! Как много болела! И все же решилась – герцог так этого хотел – родить еще одного ребенка. До этого все ее крошки умирали. Это были девочки, а хозяин хотел сына и требовал сына… – Она помолчала, видимо, отягощенная воспоминаниями. – Знаете, я тогда не приглядывала за домом, а была горничной герцогини и компаньонкой. А моя дорогая матушка, царство ей небесное, служила у нее няней.