– О! – воскликнула Дафна. – Вы были достаточно близки с хозяйкой. Она, конечно, знала, что зачастую аристократические семьи обслуживаются целыми поколениями слуг. Миссис Коулсон сдержанно кивнула: – Да, ее светлость делилась со мной многими своими радостями и горестями. Только радостей было совсем немного. Они уже вошли в желтую гостиную, и Дафна, опустившись на солнечного цвета софу, сказала: – Садитесь и вы, миссис Коулсон. Та немного поколебалась, может ли позволить себе такую вольность, но все-таки присела и продолжила: – Поверьте, смерть хозяйки разбила мне сердце. – Она виновато взглянула на Дафну. – Вы простите, что я так говорю? – О, что вы, конечно, миссис Коулсон. – Ей хотелось как можно больше услышать об этой семье, особенно о детстве Саймона. – Пожалуйста, расскажите что-нибудь еще. Глаза экономки снова затуманились от слез. – Ах, герцогиня была замечательной женщиной!.. Самая добрая душа на свете. У них с герцогом… не было особой любви… Нет, не было. Но они неплохо ладили друг с другом. – Экономка выпрямилась. – И знали свои обязанности. Ответственность перед родом. Понимаете меня, миледи? Дафна кивнула, и миссис Коулсон продолжила: – Хозяйка тоже хотела… очень хотела родить сына. Доктора все, как один, твердили «нельзя», но она решила во что бы то ни стало… – Рассказчица опустила глаза, ненадолго задумалась. – Как она плакала у меня на руках каждый месяц, когда у нее случались кровотечения… Понимаете? Дафна снова кивнула, пряча за этим движением охватившее ее странное тягостное чувство. Ей было тяжело слышать о стоических усилиях несчастной больной женщины, благодаря которым появился на свет Саймон, ее Саймон, который и слышать не желает о детях… о рождении их детей. Миссис Коулсон, не обратив внимания на ее смятение, продолжила рассказ: – Как часто я слышала от нее жалобы, что какая же она герцогиня, если не в состоянии продолжить род. Как она рыдала, бедняжка! Каждый месяц… Каждый месяц… Невольно Дафна подумала, уготована ли ей похожая судьба: плакать каждый месяц из-за своего бесплодия? Но ведь это не так! Ей заранее известно, что детей у нее быть не должно… Но почему?.. – …и чуть ли не все считали, и она думала так, что вина целиком на ней, что она бесплодная смоковница. Но разве это справедливо, спрашиваю я вас? Разве всегда женщина виновата? А мужчина всегда ни при чем? – воскликнула экономка. Дафна не ответила. – Я так и твердила ей снова и снова, что она не должна брать всю вину на себя. Я говорила… – Миссис Коулсон умолкла, покраснела и сглотнула, прежде чем заговорить снова. – Могу я быть откровенна с вами, миледи? – Конечно, продолжайте. – Моя добрая матушка толковала: что утроба, значит, ничего не может поделать, если семя нездоровое. Уж простите, ваша светлость. И еще матушка говорила, что утроба не может жить без сильного, ядреного семени. Дафне оставалось лишь приложить усилия, чтобы лицо ее выглядело бесстрастным. – И все ж таки, – голос у миссис Коулсон звучал триумфально, – на свет появился мастер Саймон. Извините, что так его называю: сорвалось с языка по старой памяти. – Не делайте над собой лишних усилий, миссис Коулсон, – с улыбкой сказала Дафна. – Называйте его так, как привыкли. – Да уж, – согласилась экономка. – В моем возрасте нелегко менять привычки. Никогда не забуду это бедное дитя. – Она выразительно посмотрела на Дафну и печально покачала головой. – Не пришлось бы ему так тяжело, если бы его матушка не умерла. – Тяжело? – переспросила Дафна в надежде, что миссис Коулсон расскажет что-нибудь еще. И та вроде бы начала оправдывать надежды. – Прежний герцог никогда не понимал своего мальчика! – произнесла она с нажимом. – Кричал на него, называл тупицей… если не хуже. Дафна резко дернула головой. – Отец считал Саймона тупицей? Это уж совсем непонятно. Саймона можно считать кем угодно, только не тупицей. Об этом ясно говорят его успехи в Оксфорде, о которых она слышала от Энтони. Он был лучшим математиком на факультете. – Герцог ничего не видел дальше своего носа! – яростно проговорила миссис Коулсон. – Не давал ребенку никакой возможности проявить себя. Ни в детстве, ни после. Слова насторожили Дафну. Вернее, вызвали интерес и желание узнать еще больше о взаимоотношениях отца и сына. Не в этом ли причина неприязни, если не сказать больше, Саймона к отцу? Миссис Коулсон вынула платок и, утерев глаза, жалостливым тоном сказала: – Видели бы вы, как этот ребенок сам учился… Сам выправлял себя, – уточнила она. – Это надрывало мне душу. Да когда же она расскажет что-то более определенное? – Что бы мальчик ни делал, герцогу ничего не нравилось… Вошла служанка с подносом, начала накрывать стол для чая, и экономка перешла на разговор о сравнительных достоинствах разных сортов печенья и кексов, а затем спросила о предпочтениях Дафны. Когда служанка вышла, миссис Коулсон, сделав глоток чаю, спросила: – Так на чем мы остановились? – Вы говорили о старом герцоге, – помогла ей Дафна. – О том, что ему ничего не нравилось в моем муже. – Вы слушали всю мою болтовню? Как приятно! – воскликнула польщенная экономка. – Мне давно уже не с кем поговорить об этих вещах. Кого тут сейчас интересует, что было два десятка лет назад? – Меня, миссис Коулсон. Пожалуйста, продолжайте. – Ну что я могу сказать? Я так думаю… всегда думала, что старый герцог не мог простить сыну, что тот не был, как бы это сказать… ну, таким, как он хотел… совершенным, что ли. – А каким он был? – не удержалась Дафна. Экономка немного помолчала, а затем сказала: – Понимаете, миледи, хозяин так долго ждал рождение сына, и когда тот появился на свет, ожидал, что наследник должен быть… как бы это сказать… идеальный. – А мой муж не был таким? – Он хотел не сына, – решительно сказала миссис Коулсон, – а точную копию самого себя. А ребенок, будь он хоть семи пядей во лбу… Экономка снова замолчала, и Дафна вдруг поняла, что та чего-то недоговаривает… – И чем Саймон не устраивал отца? – А вы, значит, ничего не знаете? – всплеснула руками экономка. – Я-то была уверена… не хотела повторять лишний раз. – Что повторять? – Ребенок не мог говорить, – услышала Дафна негромкий ответ. – Как? – Да, не мог произнести ни слова, – повторила миссис Коулсон. – Одни эти… м-м, звуки то есть. – Боже! Расскажите мне все! – Как я уже сказала, мальчик не говорил ни слова аж до четырех годиков, да и потом… только «м-м-м» и все в таком роде. У меня сердце разрывалось на части каждый раз, как он открывал свой ротик… Я же видела, какой он умненький… но как ни старался, ничего толком сказать не мог… – Но сейчас он так хорошо говорит! – А чего ему стоило, бедняжечке, исправлять себя… свою речь. Уж кто, как не я, помнит все это… Семь лет, семь долгих лет учился он говорить. Если бы не его няня… Дай бог памяти, как ее звали?.. Ах да, миссис Хопкинс. Святая женщина, скажу я вам. Поистине святая! Как любила ребенка! Я тогда была уже помощницей экономки, и няня часто звала меня поговорить с мастером Саймоном. А уж как он старался! Миссис Коулсон опять вытерла слезы. – Ему было очень трудно? – прошептала Дафна. – Не то слово! Иногда я думала, мальчик просто не выдержит: с головкой что случится или еще чего… но он был упорный. Видит бог, упрямый был ребенок. Не видывала я таких настойчивых детей. – Она горестно покачала головой. – А отец ну никак не признавал его. Ни в какую… Это… это… – Разбивало вам сердце, – само собой вырвалось у Дафны. Последовала долгая пауза, во время которой миссис Коулсон допила чай и, приняв продолжающееся молчание за знак, что хозяйка хочет остаться одна, поднялась и сказала: – Благодарю вашу светлость за то, что удостоили вниманием мой рассказ. Дафна взглянула на нее, словно не вполне понимая, о чем та говорит и как очутилась здесь, в комнате. Ей в самом деле хотелось сейчас в одиночестве обдумать услышанное. Миссис Коулсон поклонилась и вышла.