Глава 16 Удушающая жара, стоявшая в Лондоне на этой неделе, внесла свои поправки в жизнь светского общества. Ваш автор видел собственными глазами, как на балу у леди Хаксли мисс Пруденс Фезерингтон упала в обморок, но для него (для вашего автора) так и осталось неизвестным, утратила она вертикальное положение из-за жары или тому виной было присутствие на балу мистера Колина Бриджертона, произведшего, как считают некоторые, настоящий фурор среди женской части общества после своего возвращения с континента. Не свойственная этому времени жара подействовала и на леди Данбери, которая несколько дней назад покинула Лондон под предлогом, что ее пушистый кот не переносит духоты и предпочитает отдыхать в графстве Суррей. Как многие из вас, вероятно, знают, герцог Гастингс и его супруга тоже не подвергают себя опасности перегрева, поскольку находятся на берегу моря, овеваемые морским бризом. Впрочем, ваш автор не берется утверждать, что они пребывают там в спокойствии и радости, потому что, несмотря на подозрения некоторых злопыхателей, автор не в состоянии засылать своих осведомителей во все интересующие его дома и замки, не говоря уже обо всем королевстве. «Светская хроника леди Уистлдаун», 2 июня 1813 года Как удивительно, размышлял Саймон, они женаты всего две недели, а кажется, уже давным-давно: такое спокойствие и умиротворение в душе он ощущал сейчас, стоя босиком на пороге своей туалетной комнаты с шейным платком в руках и глядя, как его жена перед зеркалом расчесывает на ночь волосы. Точно то же он видел вчера, и позавчера, и в этой незыблемости было нечто от мира, от вечности. Кроме того, и вчера, и позавчера именно в такие моменты ему хотелось и удавалось ее соблазнить – увлечь в постель. Это он был намерен сделать и сейчас. Он решительно отбросил платок, который держал в руках, и не менее решительно сделал несколько шагов к туалетному столику, за которым сидела Дафна. Она взглянула на него со смущенной улыбкой, когда он коснулся ее руки. – Люблю смотреть, как ты расчесываешь волосы, – сказал он, забирая у нее гребень. – Но сам сделаю это лучше. Позволь мне. Она выпустила из рук гребень и, повернув голову, внимательно и серьезно посмотрела на него. Ему показалось, что ее взгляд сосредоточился на нижней части его лица, на губах. – Куда ты так пристально смотришь? – вдруг спросил он ледяным тоном. – Просто так. Никуда, – ответила она чуть дрогнувшим голосом. Но думали они сейчас об одном и том же. Он вспомнил, как в детстве все не сводили глаз с его рта, в котором застревали слова и никак не могли оттуда вырваться; Дафна после беседы с экономкой невольно смотрела туда же, ясно представляя себе его прежние мучения, унижения, с тревогой ожидая, не повторится ли это вновь. Он тряхнул головой и отбросил мысли о прошлом, о котором почти не вспоминал долгие годы, но которое сразу вернулось к нему в этом замке, где все и началось. И с чего он вообразил вдруг, что Дафна, как в те давние времена другие люди, тоже смотрела сейчас на его рот, на губы с жалостью и, быть может, с плохо скрываемым отвращением? Она ведь ничего не знает о его былой ущербности. А он задал ей этот дурацкий вопрос, да еще таким отчужденным тоном. Он провел гребнем по ее волосам, ощутил их густоту и шелковистость. – Ты уже познакомилась с миссис Коулсон? – Да, – ответила Дафна и, ему показалось, слегка вздрогнула. – Эта женщина знает больше всех других о делах в замке. – Куда ты смотришь? – внезапно спросил он опять. Теперь она по-настоящему вздрогнула, чуть не вскочив с кресла. – Я? В зеркало, куда же еще. Почему ты спрашиваешь? И это была чистая правда. Зачем он к ней придирается? Зачем сходит с ума? Ведь только что сам удивлялся умиротворению, поселившемуся в душе. Как легко оно сменяется на прямо противоположное – смутную тревогу, предчувствие чего-то ужасного. – Миссис Коулсон, – повторила Дафна, – может многому научить меня в части ведения хозяйства. – Не прилагай слишком больших усилий в этой учебе, – сказал он. – Мы здесь надолго не задержимся. – Но почему? Тут так хорошо. – Я думаю сделать Лондон нашей постоянной резиденцией, – ответствовал он. – Там ты будешь ближе к своим родным. Даже если они уедут в ваше поместье. – О, конечно, – согласилась она. – Я уже скучаю по ним. Мы же почти никогда не расставались. Хотя я была готова к тому, что, когда у меня будет собственная семья, мы… – Она запнулась и после недолгого молчания добавила: – Теперь моя семья – ты… – Дафна, – произнес он, – твоя семья навсегда останется с тобой. Я не смогу занять ее место. И не претендую на это. – Верно, Саймон. – В зеркале он видел ее расширившиеся глаза. Темные, с шоколадным оттенком. – Но ты можешь стать чем-то большим. В ее глазах промелькнуло нечто подтверждающее эти слова, и он вдруг осознал, что напрасно воображает, будто это он соблазняет ее. Наоборот – она первая вводит его в искушение… Она поднялась с кресла. Шелковый пеньюар упал с плеч. Под ним была бледно-зеленая сорочка, в большей степени открывающая, нежели прикрывающая тело. – Ты любишь такой цвет, не правда ли? – спросил он осевшим голосом. – Он тебе идет. Она улыбнулась: – Ты уже говорил об этом вчера. – И буду повторять завтра и послезавтра. Всегда. Саймон прижал ее к себе. Он не мог не сделать этого – ему казалось, что если он так не сделает, то умрет. Такой огромной, неизмеримой была потребность чувствовать ее тело. И через него – душу. – Эта сорочка – часть моего шикарного приданого, – шутливо сказала она, – которое ты наотрез отказался принять. – Я принимаю, – ответил он ей в тон. – Но ты мне еще больше нравишься без нее. – Я далеко не совершенна, – искренне произнесла она. – И прекрасно знаю это. – Кто тебе это сказал? – воскликнул он. – Кто посмел тебя видеть такой, кроме меня? С этими словами он подхватил ее на руки и, уложив в постель, тут же накрыл своим телом. Больше он говорить не мог. Обхватив рукой ее запястья, он закинул их на подушки, к спинке кровати. Дафна издала тихий возглас удивления, показавшийся ему прекраснее всякой музыки. Свободной рукой он продолжал скользить по ее телу. – Если ты не совершенна, – пробормотал он, – то не знаю, кто же тогда? Я еще не видел таких женщин. – Саймон! Это звучит не слишком прилично. – Пожалуй, ты права. Но я не могу не повторить, что ты не только умна и иронична, но и совершенна как женщина! – Перестань, или я заважничаю! А я… я, со своей стороны, не могу не сказать, как рада, что стала твоей женой. Я горжусь этим. – И я горжусь тобой. – Он начал лихорадочно раздеваться. – И постараюсь сейчас доказать тебе это без слов!.. Черт, проклятая одежда! – Лучше снимать ее двумя руками, – с улыбкой заметила она. – А у тебя одна занята. – Но тогда я вынужден буду отпустить тебя. – Я никуда не убегу. – Не уверен в этом. – Даю слово! – Хорошо. Тогда держи по-прежнему руки за головой. Она засмеялась: – Зачем? – Потому что я намерен ввести тебя в искушение. – Но ты и так это делаешь! Теперь засмеялся он: – Разве прилично иронизировать над человеком, который тебя обольщает? – Ох, Саймон, – вздохнула она, – как я тебя люблю. Внезапно он замер. – Что ты сказала? Она коснулась его щеки и подумала, что теперь лучше понимает его. После сиротского, безрадостного детства ему так нужна истинная любовь, которой он долго не знал, вообще не знал и уверился, что, возможно, недостоин ее. – Я сказала, что люблю тебя, – прошептала она, – а ты, пожалуйста, молчи. Не отвечай. В его глазах она прочла радость и что-то похожее на испуг. Или недоверие. Потом до нее донесся его изменившийся голос: